Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6381 ( № 34 2012)
Успокаивались несовременницы опять-таки на объяснении: дура. Но - красавица. Либо: красавица, но - дура.
"[?]А у ней пречуткое сердце", - пишет Пушкин Нащокину.
Явно в уверенности именно такого ума, сердца, такта, понимания и проницания её "пречуткости" умница и сердцевед Пушкин написал жене самое большое количество своих русских писем.
Вообще любопытно отметить, что почти все его письма невесте написаны по-французски. Почти все жене - по-русски. Верный знак полной естественности и простоты установившихся отношений. "Жена свой брат", - скажет он в одном из писем. Да и пишутся письма жене, в отличие от обычной практики пушкинских писем, без черновиков: сразу - как излилось и про всё, про что думалось: быт, дети, литература, политика - сразу.
Теперь - образованность?
Да, Пушкин явно будет находить своеобразные интеллектуальные отдушины в беседах с женщинами, отмеченными особой литературной осведомлённостью, эстетической заинтересованностью (та же А. Смирнова-Россет, несколько раньше - З. Волконская), а уже что касается нашего поэта, то и восторженным поклонением: в парке римской виллы Волконской был установлен ему памятник.
Но и Наталья Николаевна была образованна, в меру, вполне пристойную по заведённым и диктуемым временем, положением и средой стандартам. Даже более того. И даже литературно - более того. Хотя и без притязаний на собственное литературное творчество, подобно той же Анетте Олениной, но с большим, как и во всей гончаровской семье, так сказать, читательским пониманием того, что такое Пушкин-писатель.
Справедливость требует сказать, что мать Натальи Николаевны - Наталья Ивановна - тратила на обучение детей большие по своим возможностям деньги. Были и гувернёры и гувернантки. Были и очень тогда дорогие учителя. Не говоря уже о французском, юная невеста неплохо знала немецкий и английский: видимо, лучше жениха, и через много лет сама удивлялась, как хорошо при необходимости вспомнила свой забытый английский.
Наконец - красота?
Да, вероятно, красива, судя по многим отзывам многих современников. В то же время даже красивой казалась не всем: не говоря уже о, видимо, довольно пустоватом молодом В. Туманском, такому, например, вроде бы знатоку красоты, как Карл Брюллов: на её портрет не смог уговорить художника сам Пушкин.
Отметим здесь, однако, существенное для уяснения одно обстоятельство: почти все и чаще всего говорят больше, чем о красоте, - о произведённом ею впечатлении. Но, может быть, куда проще свалить всё на неподвластность и необъяснимость чувства любви к Красавице - и дело с концом.
Между тем любовь поэта как раз здесь обретает глубочайший исторический, общественный и нравственный смысл. А простое, точное и исчерпывающее объяснение дал он сам. Дал навсегда и для всех.
Ведь именно Пушкин увидел в Гончаровой главное: помимо ума, вне образованности, даже сверх красоты - нечто органичное и натуральное, врождённое, как гений: уж в чём в чём, а в гениальности он толк знал.
Что же?
Женственность. Идеальную, светлую, чистую женственность. Которая, естественно, должна найти и находит продолжение и самое точное выражение в материнстве и сливается с ним.
Мировая, во всяком случае европейская, культура нашла и воплотила этот образ - Мадонны. Русская традиция его почти не знала. Богоматерь в русской - даже не в живописи, а в иконописи - явление иного рода. Пушкину образ Мадонны как некий идеал женственности был почти всегда близок. И он, может быть, единственный, кто внёс этот образ в русскую культуру, да ещё в столь присущей этой культуре литературной форме.
А в жизни он сразу прозрел это начало в шестнадцатилетней девочке. Прозрел и будущую прекрасную мать своих детей, что она подтвердит при жизни поэта и, может быть, ещё больше после его гибели. Так что и здесь он не ошибся.
Наталья Николаевна действительно стала одной из самых замечательных русских женщин-матерей. Вся её последующая жизнь посвящена детям. "Это моё призвание, - писала она позднее, - и чем больше я окружена детьми, тем более довольна". А детьми она была окружена плотно. Четверо пушкинских детей, ею растившихся и обучавшихся в условиях довольно, а иногда и очень, жёстких материальных стеснений. Любой вариант нового замужества определялся отношением к детям Пушкина. Только безукоризненность такого отношения и решила через семь лет вопрос о втором браке - с Петром Петровичем Ланским, от которого было ещё трое детей. Кроме того, опека над пушкинским племянником Львом Павлищевым, учившемся в Училище правоведения. "Забыла тебе сказать, - сообщает она мужу, - что Лев Павлищев приехал вчера из своей школы провести с нами два дня". Опека над сыном Павла Воиновича Нащокина: "На днях приходила ко мне мадам Нащокина, у которой сын тоже учится в Училище правоведения, и умоляла меня посылать иногда в праздники за её сыном <[?]> Я рассчитываю взять его в воскресенье". Нащокины живут в Москве - как не взять. Да и назван сын любимого пушкинского друга, конечно, Александром, а дочь - Натальей.
"Положительно моё призванье, - пишет Наталья Николаевна, - быть директоршей детского приюта. Бог посылает мне детей со всех сторон".
Ещё до замужества - и соответственно до материнства - Пушкин обратил к невесте стихи "Мадонна":
[?]Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
Поэзия открыла возможность создать очень ёмкий образ, может быть, больший и, во всяком случае, иной, чем Мадонна "с холста". Так, одной стороной (и одним словом - "пречистая") пушкинская Мадонна обращает нас к русской богородичной традиции. Другой - к его, Пушкина, суженой, которая в стихах буквально, конечно, не Мадонна. Чувство меры и ощущение иерархии у нашего поэта, как всегда, безукоризненные: это - его Мадонна ("моя Мадонна").
Поэт находил, что выставленная в антикварной лавке на Невском проспекте старинная копия "Мадонны" Рафаэля имеет поразительное сходство с его невестой. "Прекрасные дамы, - пишет он ей в июле 1830 года, - просят меня показать Ваш портрет и не могут простить мне, что его у меня нет. Я утешаюсь тем, что часами простаиваю перед белокурой мадонной, похожей на Вас как две капли воды". Но этой "одной картиной" украсить "свою обитель" было не по карману: "Я бы купил её, если бы она не стоила 40 000 рублей".
По сути, его голос стал и общим гласом. "Это образ такой, - записывает позднее о пушкинской жене Дарья Фёдоровна Фикельмон, - перед которым можно оставаться часами, как перед совершенным произведением Создателя". Кажется, Наталья Пушкина - единственная среди светских матрон, кого называли Мадонной: та же внучка Кутузова - Дарья Фикельмон, а Софья Карамзина, уточняя, - Рафаэлевой Мадонной[?] Такой же художник, как Карл Брюллов, которому это начало абсолютно чуждо, не должен был его ощутить и от "натуры", где оно было заложено, отказался.
И, конечно же, именно в таком внешнем облике находил выражение внутренний образ Натальи Николаевны - её глубокая религиозность и потребность молитвы: "тогда я снова обретаю спокойствие, которое часто принимают за холодность и в ней меня упрекали". "На вид, - вспоминал В. А. Соллогуб, - всегда она была сдержанна до холодности и вообще мало говорила". "Что поделаешь, - продолжает и как бы отвечает на подобные упрёки Наталья Николаевна. - У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства - мне кажется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца".
Истинно: много званых, да мало избранных. Пушкин стал таким избранным. И она стала такой избранной. Отсюда же, от избранности её, - и обречённость его ей, какой не было в предшествовавших видах на брак: "Что же касается меня, то заверяю Вас честным словом, что буду принадлежать только Вам или никогда не женюсь". В таком решительном деле это простое и сильное честное слово Пушкина, данное и через полтора года после первого предложения, - не то, что любовные клятвы, заверения и обещания, обильно рассыпавшиеся в письмах к другим.
Отсюда же и готовность пройти через все искусы, препятствия и рогатки, которых жизнь понаставила чуть ли не больше, чем когда-либо, испытывая Пушкина прямо как сказочного героя: и временем, и пространствами, и собственными сомнениями ("думаю о заботах женатого человека, о прежней холостой жизни"), и бытом, и заданиями, одно другого чище. Здесь же и первый полуотказ, и его, пушкинская, неуверенность в её чувствах, и их, гончаровские, опасения за его благонадёжность, и оскорбительные придирки классичнейшей из тёщ - в особенности по денежной части. К тому же даже весь дежурный тёщинский репертуар здесь как нарочно и вопреки обычной практике в основном был проигран до женитьбы.
