Вера Челищева - Заключенный №1. Несломленный Ходорковский
– Мое отношение к Путину в 2000–2003 годах было настороженным, но уважительным. Настороженным, так как «силовик» во главе государства мне никогда не казался наилучшим выбором. Уважительным – поскольку он был законно избранным Президентом и достаточно грамотным человеком, способным понять существо проблем. Второй и третий путинский срок изменил мое к нему отношение. Хотя начало меняться оно раньше, после атаки на НТВ. Продолжение показало: он признает только авторитарные методы управления, не понимая или не принимая изменившуюся реальность. Страна нуждается в совершенно иной модели управления, адекватной новому этапу развития, переходу от индустриальной экономики к экономике знаний. А путинская модель возвращает ее к индустриально-сырьевому этапу. Я уже не говорю о проблеме ценностей. Не говорю не потому, что они менее важны, а потому, что проблему человеческих ценностей, лежащих за пределами материальных, похоже, он не воспринимает в качестве определяющей для мотивации вовсе.
Коротко: причина (всего произошедшего с ним. – В. Ч.) – жесткий конфликт между ценностями постиндустриального, открытого, конкурентного общества и сторонниками прежней модели. Я сам был таким, как Путин, но работа с Б.Н. Ельциным, «младореформаторами», иностранными партнерами, стремление к созданию современной международной компании, повышению ее капитализации, меня изменила. Путин – тоже не «классический силовик». Влияние Собчака очевидное. Однако, видимо, недостаточное. «Инстинкты» сохранились.
Я сам был таким, как Путин, но работа с Ельциным, «младореформаторами», иностранными партнерами меня изменила.
…Вскоре после совещания РСПП в марте 2003-го на Ходорковского и ЮКОС начался наезд. Наезд шел постепенно и плавно. По всем правилам игры. Только в игре этой был один существенный недостаток – там не было аргументов, к наличию которых в любом споре и конфликте он привык. Вместо аргументов было принуждение, свыкнуться с которым он не мог с того самого детского сада, когда тоном, не терпящим возражений, ему приказали вместо тихого часа носить стулья в актовый зал… Тогда, правда, за отказ «наезда» не было, здесь же… «Будет хлебать баланду 8 лет…» – передадут ему через несколько недель после ареста слова Путина.
Но пока до его ареста еще есть время. Пока арестовывают Платона, что означает начало войны. В день ареста Лебедева, 2 июля 2003-го, становится известно, что вообще ведется какое-то следствие. До 2 июля оно велось в условиях повышенной секретности… «Мошенничество при проведении приватизации «Апатита», «Хищение и уклонение от уплаты налогов»…
Я его прямо спросил: «Пап, что будет дальше?» Он ответил: «Единственное, что осталось, – это меня посадить».
После ареста Лебедева события развивались стремительно. Сообщения о предъявлении новых обвинений и проведении обысков поступают каждый день. В марте 2004-го следуют обвинения в адрес самого ЮКОСа, усиленные налоговые проверки за несколько лет (в итоге странным образом насчитанная сумма недоимок и штрафов превысит выручку компании за все годы). Самого Ходорковского Генпрокуратура поначалу не очень беспокоила – лишь один раз допросила в качестве свидетеля. Он не уезжает. Точнее, уезжает маршрутом Израиль – США – Англия, но только для того, чтобы попрощаться с друзьями и партнерами. Те предлагают остаться, получить гражданство США…
– Но он даже так вопрос не ставил – оставаться или нет, уже сидел Платон… – говорит Паша Ходорковский, который в августе 2003-го провожал отца из США в Москву. – Он навестил меня на один день. Мы с ним сходили в бар, посидели, поговорили, но так – ни о чем. Мы даже как-то специально не обсуждали эту тему. Он ничего не говорил. Серьезный разговор произошел на следующий день – когда я отвозил его в аэропорт. На мои вопросы только отвечал, что все весьма сложно, что такого еще не бывало… А я его прямо спросил: «Пап, что будет дальше?» Он ответил: «Единственное, что осталось, – это меня посадить» Сказал спокойно, без какой бы то ни было тени страха или опасения. Он вообще в ту последнюю нашу встречу выглядел жизнерадостным, спокойным, уверенным в себе. По его внешнему виду нельзя было сказать, что у него серьезные проблемы и он об этом думает. Я бы запомнил. Но меня ничего не насторожило. Да и в голову не пришло как-то с ним спорить. Не знаю, глупо, наверно. Но я даже не пытался его разубедить. Отец – авторитет. Думал, вряд ли его посадят, папа знает, что он делает. Теперь-то понимаю: он действительно знал, что он делает, но, к сожалению, его знание того, что он делает, сопровождалось пониманием того, что он сядет…
И тут очень громко начинает кричать полуторогодовалая дочка Паши Диана, словно в подтверждение только что сказанных слов своего отца. Диана, сидя у Паши на коленях во время нашего с ним интервью, всячески дает понять, что раз внимание ей не уделяют, то она имеет полное право принять участие в беседе тоже. Тем более, если речь идет об ее деде. «Насколько он стал мягче?» – спрашиваю я Пашу. «А-а-а-О-О-О-ооо», – вскрикивает первым делом Диана, словно говоря: мол, намного, чего и спрашивать… «Как ты считаешь, конечно, ключевая причина его неотъезда – это Платон?» – «О-О-О-оооо…» – и опять, выслушав вопрос, первая кричит Диана, причем громче прежнего, – мол, ну, конечно, чего и спрашивать… Так совпадало, что кричала она всегда в моменты ключевых вопросов про ее деда. И даже пару раз отнимала у папы микрофон от компьютера – видимо, в знак протеста против столь волнующих вопросов.
Ходорковский на вопрос – жалеет ли, что не уехал, говорит: «Да, каждый день – из-за семьи. Нет – уехав, не смог бы жить – Платон…»
– Дочка! – пытается утихомирить ее Паша. – Извините, не слы-ш-но, что вы говорите, – она выхватывает микрофон, и автоматически исчезает звук… – Ну вот, вроде успокоилась. Знаете, прошло 7 лет, и если смотреть назад, все кажется очевидным, кажется, все можно было понять легко. На самом деле было совершенно не так. Когда отец принимал решение возвращаться из Америки в Россию, он уже четко понимал: арест Платона – это предостережение для него. В августе, когда мы разговаривали у него дома в Москве, не было такого понимания. Рассматривались разные идеи, начиная с того, что это какие-то конкуренты могли помешать, и вплоть до того, что это может быть просто какое-то недоразумение… Совсем не было ощущения, что это спланированная атака на компанию, цель которой – посадить отца и обанкротить ЮКОС. Думаю, отец понял, что его арестуют, когда находился в США. Здесь очень многие его друзья, в том числе конгрессмен Том Лантос – ему говорили: «Михаил, не возвращайтесь». Здесь со стороны как-то это все четче было видно. Но папа уже принял решение, что Платона он бросить не может и что полетит обратно в любом случае. У него уже четко сложилось мнение о том, что он делает и что его ждет. Он улетел в Россию, – подытоживает Паша.
С того сентября они до сих пор больше ни разу не увидятся.
Ну, а сам Ходорковский на вопрос – жалеет ли, что не уехал, говорит, что «здесь шизофрения». Да, жалеет каждый день – из-за семьи. Нет, не жалеет – уехав, не смог бы жить – Платон…
По возвращении осенью 2003 года Ходорковского в Россию из прокуратуры начнут поступать недвусмысленные намеки о существовании серьезных претензий и к нему. К дочке Ходорковского Насте в школу приходят двое сотрудников центрального аппарата ФСБ. Интересуются, здесь ли она учится. А это уже прямой сигнал – «уезжай». И опять, он словно не слышал сигналов…
Вряд ли летом 2003 года он мог предположить, что спустя 7 лет, к 2011-му, за плечами у него и Платона будет два обвинительных приговора.
Знал ли он тем летом и той осенью, что компанию у него отнимут, а его – если не уедет – арестуют? Что, наконец, компанию у него не просто отберут, а уничтожат, что его посадят не на месяц и даже не на год, что сотрудников его, вплоть до самых рядовых, будут сажать пачками?.. Тут приходится очень много раз прибегать к сослагательным наклонениям – «а если бы знал»… А если бы знал, что развернется вокруг Алексаняна, Бахминой и многих-многих других? А если бы знал, что одним следователи на допросах будут советовать «о детях подумать» и тыкать: «Так матери настоящие себя не ведут. Вас родительских прав надо лишить», другим будут советовать «о качественном лечении подумать». «Василий Георгиевич, мы ведь знаем о ваших болезнях. Вам нужно лечиться. Вам нужно лечиться, и даже может быть за рубежом. Мы поможем вам…» Причем предлагать подумать будут не дома, а в СИЗО. Чтоб думалось лучше. И везде разменной монетой был Ходорковский. Только надо было сказать, какие незаконные, а порою совсем незаконные указания он давал… Он этого ничего не мог знать. И я понимаю, что глупо задавать такие вопросы – «а если бы»… Как позже скажет сам: недооценивал масштабы и формы мести оппонентов. И уж тем более – откуда мог знать, что ему придется устраивать в поддержку своих оказавшихся в застенках сотрудников голодовки, делать заявления о том, что они ни в чем не виноваты, что, наконец, он главный в компании, и все решения одобрял он и только он, и все вопросы к нему Но заложников не отпускали. И к 45 годам он абсолютно поседеет…
