Р Орлова - Последний год жизни Герцена
В Ницце - очередное временное пристанище 1869 года - с Александром Ивановичем и Натальей Алексеевной жила их дочь, двенадцатилетняя Лиза. Двое близнецов погибли в 1864 году от дифтерита. Лиза все еще носила фамилию Огарева, его называла папой. Впрочем, "папа Ага" - так называли его все дети Герцена.
Герцен - Огареву
2 февраля 1869 г. ...Обрывается все на мне. Что впереди - я издали не знаю и иду с завязанными глазами. Жизнь частная погублена, с этими элементами и не мне чета мастер ничего не слепит. Время идет, силы истощаются, пошлая старость у дверей... Мы даже работать продуктивно не умеем - работаем то невпопад, то для XX столетия... (Собр.соч. Т. XXX, 34.)
Огарев вскоре после того, как молодая жена ушла к Герцену, увлекся "погибшим, но милым созданием" - англичанкой Мери Сазерланд. Почти неграмотной. Вплоть до его смерти она вела хозяйство, ухаживала за ним, больным, - он продолжал пить, учащались эпилептические припадки, - была нянькой, возлюбленной, подругой. Огарев к ее сыну Генри относился по-отцовски, у них воспитывался и незаконный сын Саши Герцена - первый внук Александра Ивановича - по прозвищу Тутс.
Анна Григорьевна Достоевская, вспоминая о поездке с мужем за границу, рассказывает о Женеве 1869 года:
Знакомых в Женеве у нас не было почти никаких. Из прежних он (Ф.М.) встретил одного Н.П.Огарева... Он часто заходил...
Федор Михайлович ценил многие стихотворения этого задушевного поэта, и мы оба были всегда рады его посещению. Огарев, тогда уже глубокий старик, особенно подружился со мной...
В 1869 году Огареву - 56, Герцену - 57 лет. Для ХIХ века - старость.
Все настойчивее мысль о конце "Колокола".
Герцен - Огареву
23 июля 1868 г. ...жернов останавливается все больше и больше, мы вяло толчем воду, окруженные ерническим смехом и подлой завистью. Россия глуха. Посев сделан, она прикрыта навозом - до осени делать нечего. (Собр. соч. Т. XXIX, 2, 416.)
Герцен - французскому историку Кине
8 января 1869 г. Мне всегда казалось, что остановиться вовремя - вещь необходимая, без "memento mori" со стороны хора. Не ожесточение врагов наших заставило нас решиться заткнуть голос нашему "Колоколу", а безразличие наших друзей, отсутствие всякой нравственной поддержки. (Собр. соч. Т. ХХХ, 11.)
Первого декабря 1868 года было написано открытое письмо Огареву о приостановлении газеты. Пятнадцатого декабря сдали в печать последний, сдвоенный номер.
Позади - вершины. Позади - почти пять лет, когда каждый день подтверждал: "Вы нужны!"
Приезжали близкие, прокрадывались шпионы, поддерживали друзья, проклинали враги, - все внушало веру в себя, в необходимость своего дела.
Россия была наводнена лондонскими изданиями. Петр Кропоткин вспоминал, как в 1862 году помощник иркутского губернатора генерал Кункль повел его к себе и показал полную герценовскую коллекцию.
Когда "Колокол" гремел, Ф.Тютчев написал князю Горчакову записку "О цензуре в России" (ноябрь 1857 г.). Поэт и государственный деятель - старший цензор Министерства иностранных дел - понимал, что возникновение бесконтрольной печати за границей - "явление бесспорно важное. Было бы бесполезно скрывать уже осуществившиеся успехи этой литературной пропаганды". Единственным оружием противодействия, так полагал Тютчев, могла быть лишь свободная газета в России. И для такой газеты не будет недостатка в талантах. Но они "должны быть убеждены, что призываются не к полицейскому труду, а к делу, основанному на доверии", делу, осуществить которое нельзя без свободы3.
Идея Тютчева не осуществилась.
Пути Герцена и Тютчева соприкасались и позже. И не только как пути политических противников. В январе 1869 года Тютчев пишет (не для печати, конечно) эпиграмму:
Вы не родились поляком,
Слуга влиятельных господ.
С какой отвагой благородной
Громите речью вы свободной
Всех тех, кому зажали рот.
Герцен с радостью поместил бы такую эпиграмму в "Колоколе", где много раз с издевкой, с возмущением разоблачался полицейский литератор Скарятин.
"Все те, которые хотят Русь мерить на ярды и метры, не знают ее" (статья "Россия и Польша") - эти слова перекликаются со знаменитым тютчевским:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить...
Двадцать седьмым февраля 1969 года помечено стихотворение Тютчева:
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется.
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать.
Эти строки можно было бы поставить одним из эпиграфов к циклу писем "К старому товарищу". В феврале закончено второе письмо.
***
После смерти Николая I в России наступило особое, весеннее время, когда уже нельзя было не думать о коренных бедах русской жизни, но еще нельзя было сказать о них вслух на родине.
Тогда возникло широкое, своеобразное единение - множество людей из всех сословий понимали и ощущали: дальше по-старому Россия существовать не может. Крепостничество изжило себя. Назрели реформы.
Объединялись не "положительной" программой, а общностью недовольства (весьма неоднородного).
Оппозиционность часто была поверхностной и разнохарактерной. Чуть начал подтаивать самодержавный ледник, льдины стали трескаться, устремляясь в разные стороны.
Все это и вызвало вольную печать за границей. Газета отвечала исторической необходимости. В "Колоколе" был запечатлен этот неповторимый момент.
В газете есть заметки, статьи, письма, порою целые номера, написанные не Герценом. Но взрывающаяся немота огромной страны выражена по-герценовски.
Были за границей в конце пятидесятых - в начале шестидесятых годов другие литераторы, возникли другие антиправительственные газеты и журналы. Крепостное право, телесные наказания, отсутствие гласности обличал не один Герцен. Сам он не раз говорил и писал: у нас нет монополии, пусть пробуют другие люди. По-своему.
Голос Герцена и тогда звучал как неповторимый, потому и сегодня он принадлежит не только истории. В этой газете воплотился особый герценовский дар - лирическая публицистика.
Герцен-общественный деятель создал трибуну Герцену-писателю.
Наступило, однако, время, когда он понял:
Герцен - Огареву
14 июля 1868 г. Caro mio - нам пора в отставку и приняться за что-нибудь другое - за большие сочинения или за длинную старость. (Собр. соч. Т. XXIX, 2, 408.)
Впрочем, для него самого "большие сочинения" были и лирической прозой, и лирической публицистикой. Одно не заменяло другое.
Ему иногда казалось, что именно газета дает возможность немедленного отклика.
Герцен - Огареву
20 сентября 1869 г. Только повести и художества могут ждать. А мысль новая или Standpunkt особый тотчас должен печататься - а то завтра следующий станет на место... (Собр. соч. Т. XXX, 197.)
Но на его место не стал никто.
9 марта 1866 года он писал сыну:
"Колокол" может выходить раз в месяц, но выходить должен - это honneur du drapeau и якорь спасения всего сделанного. (Собр. соч. Т. XXVIII, 168.)
Якорь был выдернут своими руками.
Так же, как в 1855-1857 годах ему было дано услышать немую Россию, страстно жаждущую высказываться, так в 1868-1869 годах он услышал: Россия и говорила, и молчала уже по-иному.
В.Зотов - Герцену
5 сентября 1867 г. "Колокол"... упал в общем мнении более всего от его пристрастия к полякам...4
А.Серно-Соловьевич в 1868 году по существу возражал: "Не польское дело, а отсутствие в вас внутреннего содержания заставило публику отвернуться от вас..." ("Наши домашние дела").
После защиты польского восстания 1863 года газета потеряла 4/5 подписчиков, и тиража в две с половиной тысячи, по тем временам цифры очень высокой, уже не достигла.
М.Погодину представлялось: все дело в том, что нет колокольни, без которой колокол для русского человека - бессмыслица. "Герцен не от усталости перестал звонить в "Колокол", а оттого, что он видел, что благовест к "собору" - проповедь в пустыне, а в "набат" ударить было против его убеждений, против характера всей его деятельности", - писал автор анонимной брошюры (1870 г.).
Не это ли ближе всего к истине?
Герцен устал, как устает в определенном возрасте каждый человек, да еще при неслыханно напряженной деятельности. Но усталость он преодолел бы - он преодолевал ее не раз.
Чтобы его услышали, он прежде всего должен был слышать сам. Усомнился продолжает ли слышать, имеет ли право говорить от имени России?
Двадцать два года прошло с того дня, когда уже и "ветер мел снег из России на дорогу" ("Былое и думы"), когда счастливый Герцен мчался навстречу западным свободам.
Не так уж много можно вычитать из русских газет и журналов. Не много из писем, даже дружеских, а друзей на родине становилось все меньше. Не много можно узнать у русских путешественников, даже самых осведомленных. И путешественники считанные - давно позади те времена, когда пришлось специально выделить среду и воскресенье для посетителей из России, иначе и вовсе нет уединения, нельзя работать за письменным столом.
