Коллектив авторов - Газетная война. Отклики на берлинские радиопередачи П. Г. Вудхауза
Бродят и другие слухи. Стоит оказаться в компании знакомых Вудхауза, как, ей-богу, часа не пройдет, чтобы вам не рассказали о какой-нибудь его очередной выходке. Никто не одобрял проделок Вудхауза, но из-за любви к нему его друзья готовы были смотреть на них сквозь пальцы.
Но теперь, безответственно беря в руки вражеский микрофон, он заходит слишком далеко. Кто простит ему эту ошибку из ошибок?
С уважением и проч.
У. О. Дарлингтон.
Сэр!
Немцы взяли в плен около сорока тысяч английских солдат и одного английского писателя. Солдатам их родная страна не дала почти ничего, кроме любви и благодарности. Писателю она дала практически все. Однако только он и согласился сесть к микрофону, предав дело, за которое сражались и страдали остальные сорок тысяч.
Выйдя на свободу и получив возможность жить в отеле «Адлон», П. Г. Вудхауз сказал на весь мир, что ему, по сути, неважно, кто победит в войне. Всякий раз как он ощущает в себе зачатки «воинственных чувств», он встречает «порядочного человека» из вражеского лагеря и понимает, что все в мире суета, и только письменный стол и пишущая машинка (желательно в отеле «Адлон» или в загородном поместье у друзей) действительно имеют значение.
Если бы во время войны он был в Лондоне, или Бристоле, или Портсмуте и помогал вытаскивать из развалин мертвых старух и изуродованных детей, он бы, наверное, думал иначе. Очень может быть, что у него не сохранилось бы ни письменного стола, ни пишущей машинки.
Можно только надеяться, что больше он никогда не вернется в страну, которая так мало для него значит, а будет продолжать играть с немцами в Дживса.
Искренне ваш Джордж Уильямс.
Сэр!
Интересно, почему стольких читателей вашей популярной газеты так удивил и расстроил поступок П. Г. Вудхауза? Неужели из его книг — довольно забавных, надо отдать ему должное, — не видно, каков у него склад ума? Чего еще можно было ждать от такого человека?
С глубоким уважением Л. Б. Уилсон.
Сэр!
Смешно читать всевозможные сетования о злодействе Вудхауза. Не берлинский лепет этого ничтожества вредит достоинству Англии и делу, за которое она борется, а то, что инфантильная часть народа и ученое руководство Оксфорда, у которого давно уже отсохло все, что выше подбородка, принимают его за сколько-нибудь влиятельную фигуру в английской юмористической литературе, да и в литературе вообще. Таково, по иронии судьбы, возмездие тем, кто изгнал Джойса и прославил Вудхауза.
Если у Англии осталось еще хоть какое-то достоинство, хоть какой-то литературный вкус, она навсегда забудет жалкие кривляния своей цирковой блохи. Если немцам нравится этот фигляр, то тем лучше для нас.
С уважением и проч. Шон О’Кейси.
Сэр!
Раскройте любую книгу Вудхауза — и вы увидите там скучающих богачей, которые никогда палец о палец не ударили. Это же настоящая питательная среда для фашизма! Во всех героях Вудхауза живет зародыш фашистского мировоззрения: они — реакционеры, враги прогресса и демократии.
П. Г. Вудхауз нежился в лучах славы и дремал, убаюканный жужжанием своего клуба «Трутни», а тем временем в Европе двигались армии, гибли государства и целые народы попадали под ярмо угнетателей. Его безразличие стало причиной его падения, ибо каждый писатель, каждый поэт и каждый художник, который не несет свой талант на алтарь этой жизненно важной, поистине революционной борьбы — наш враг; такой же враг, как если бы его собственноручно нанял Геббельс.
С уважением Колин Винсент.
Сэр!
Я так любил Дживса и Псмита, и у меня в голове не укладывается, что их создатель сейчас, во время войны, находится в отеле «Адлон». Но с фактами не поспоришь. Увы, прощай, Дживс!
Ваш Г. С. С. Кларк.
Защитники Вудхауза
Сэр!
Если с мнением У. О. Дарлингтона о берлинских радиопередачах П. Г. Вудхауза еще можно, пусть и с прискорбием, согласиться, то, говоря о 50000 фунтов стерлингов, которые американская налоговая служба потребовала с Вудхауза, он намеренно искажает факты. Я хочу заметить, что аналогичное требование (правда, в моем случае не на столь гигантскую сумму) было предъявлено всем английским прозаикам и драматургам, — по крайней мере всем, кого я знаю, — кто получал сколько-нибудь значительный доход в США.
Это требование основывается на каком-то подпункте бог знает какого закона, о котором даже юристы прежде не слышали. Несмотря на то что налоги исправно выплачивались все предыдущие годы, они были пересчитаны на более крупную сумму. Рафаэль Сабатини более года героически сражался в суде, но в итоге и он должен был признать поражение.
Отдавая справедливость человеку, чье доброе имя и без того сейчас пострадало, я считаю необоснованными обвинения в том, что неприятности Вудхауза с американской налоговой службой были вызваны его сознательными попытками уйти от налогов.
С глубочайшим уважением Сакс Ромер.
Сэр!
Как видно, проступок Вудхауза дал повод предаться нашему любимому национальному времяпрепровождению — поливанию грязью. Один из ваших читателей желчно пишет о незаслуженно высокой чести, которой Оксфордский университет удостоил простого юмориста, и выражает уверенность, что все выпускники Оксфорда будут рады решению лишить его этой награды, тем более что он, опять же, всего лишь жалкий юморист.
Другой читатель обращает внимание на тот, несомненно порочащий, факт, что этот тип когда-то был должен Соединенным Штатам крупную сумму денег. Делаются туманные, но зловещие намеки и на другие его темные делишки.
Подходите, дамы и господа, подходите! Вон он, преступник, у позорного столба! Не проходите мимо, бросьте в него камень!
Искренне ваш Монктон Хофф.
Сэр!
Неужели собратья Плама Вудхауза по перу, преисполненные сейчас такого праведного гнева, могут поручиться, что сами устояли бы перед подобным искушением? У немцев есть весьма действенные способы убеждения, неведомые бывшим господам-крикетистам из Оксфорда и Кембриджа.
Хочется спросить, уж не вызвана ли эта охота на ведьм завистью к Пламу и его умению зарабатывать, и не окажутся ли в числе будущих жертв и другие осторожные литераторы, которые удалились вместе со своими письменными столами и пишущими машинками на другую сторону Атлантики?
Не по-джентльменски играете, господа!
С уважением и проч.
Гилберт Франкау.
Сэр!
Как старый друг и ценитель таланта П. Г. Вудхауза, известного своим близким знакомым как Пламми, я полностью согласен с Ианом Хэем, который говорит, что Вудхауз не имеет ни малейшего понятия о значении своего поступка.
Он — человек, которого не касаются житейские дела. В разговорах он всегда рассеян и как будто думает о чем-то своем. Мне кажется, Иан Хэй внес прекрасное предложение: надо постараться, чтобы кто-нибудь из сочувствующих нам влиятельных людей в Берлине объяснил Вудхаузу всю чудовищность того, что он делает.
Если я не ошибаюсь в Пламми, он, несомненно, очнется, поймет преступность своего поступка и, говоря словами Иана Хея, даст задний ход.
Искренне ваш (лорд) Ньюборо.
Сэр!
Поскольку кое-кто из писателей счел себя вправе ругать П. Г. Вудхауза, как будто сам никогда ничего подобного бы не сделал, позволю себе совет: не торопиться с окончательными суждениями, поскольку никто из нас не знает всех обстоятельств дела.
Оценивать чужие мотивы всегда непросто. Кто может сказать наверняка, что бы он сам сделал в тех или иных обстоятельствах? Ни один из тех, кто так громко хулит Вудхауза, не пережил того, что пережил он. Мне всегда казалось, что частью христианского учения была заповедь «Не судите, да не судимы будете».
После капитуляции Бельгии на голову короля Леопольда обрушился шквал обвинений, о которых теперь стараются забыть, потому что с ними, как выяснилось, слишком поспешили. Простите меня за дерзость, но вряд ли поступок Вудхауза можно считать делом государственной важности. Очень может быть, что наши теперешние суждения о нем несправедливы. Да и надо ли вообще выносить о нем какие-то суждения? Неужели во время мировой войны не найдется дел поважнее?
Искренне ваша Этель Меннин.
Сэр!
Некоторые из ваших почтенных читателей, недовольных проступком Вудхауза, высказываются с каким-то удивительным высокомерием. А. А. Милн дает понять, что Вудхауз всегда был безалаберным эскапистом, а Э. К. Бентли огорчается, что Оксфорд присудил степень доктора словесности человеку, который «в жизни не написал ни одной серьезной строчки».
