Вячеслав Костиков - Блеск и нищета номенклатуры

В 1923 году Орграспред направил на работу на периферию более 10 тысяч человек, в том числе около половины «ответственных работников». Партийные лидеры, таким образом, стали расти не на местах, не в гуще реальных событий, а в аппарате. Сталин понимал, что «кадры решают все». Орграспред под его внимательным призором стал кузницей номенклатуры, вытягивая нужных для Сталина людей с периферии и направляя на периферию из Секретариата тех, кто уже прошел азы сталинской «науки побеждать». Именно через Орграспред был истребован в Москву Николай Иванович Ежов, сделавший за несколько лет головокружительную карьеру в аппарате ЦК и ставший сам председателем Орграспреда. О роли, которую играл этот «орган» в организме Секретариата ЦК, свидетельствует такой, например, факт, что детищем Орграспреда был и наследник Сталина Г. Маленков, бывший одно время заместителем Ежова по Орграспреду.

Система Орграспреда была достаточно проста и в силу этого угрожающе эффективна: Орграспред посылал на места губернских и уездных секретарей, которые при подготовке съездов партии сами становились его делегатами и подбирали других делегатов по своему «образу и подобию», съезд выбирал ЦК, ЦК выбирал Политбюро, Оргбюро и Секретариат, в составе которого действовал Орграспред. Круг замыкался. При такой системе Секретариат сам себя и выбирал. Неожиданности были практически исключены. После смерти Ленина эта формально выборная, а фактически контролируемая Секретариатом машина «номенклатурной демократии» действовала безотказно. Контроль снизу был отключен.

Пороки насаждаемой Сталиным системы номенклатурных передвижений и назначений выявляются достаточно быстро. В середине 20-х годов, когда пресса еще не была полностью монополизирована номенклатурой, центральные газеты в большом количестве помещают горькие письма рядовых коммунистов по поводу выдвиженцев и нового стиля партийной работы. Рабочие пишут о том, что партийные разучиваются сами думать, боятся что-либо «ляпнуть» до указания сверху, что при команде сверху донизу масса партийной жизнью не живет и в силу этого выпирает казенщина, официальный дух с циркулярами… Развиваются наушничество, подхалимство и на этой почве — карьеризм. Деревенский коммунист из Спасо-Деменского уезда Калужской губернии в декабре 1924 года писал в своем письме в «Правду», что многие смотрят на партию, как на пирог с начинкой. В условиях общей малограмотности страны членство в партии стало давать иным деятелям возможность пристроиться не в цехе, не около станка, а при конторе и чернильнице.

В 1924 году Сталин объявляет Ленинский призыв, и случилось то, чего так опасался Ленин; в партию хлынул и мелкобуржуазный поток — «людишки, пришедшие к новому делу от биллиарда, а не от станка», как записал в своем дневнике председатель Иваново-Вознесенского Совета А. Е. Ноздрин. К 1 ноября 1925 года партия разбухла до 1 миллиона 25 тысяч человек (при том, что Ленин и 300–400 тысяч считал чрезмерным). «Людишки от биллиарда», мастера загонять в лузу шары, помимо всего, в массе своей неграмотны. Среди делегатов XIV съезда ВКП(б), собравшегося в декабре 1925 года, людей с высшим образованием — всего 5,1 процента, тогда как с низшим — более 66 процентов. Доля ленинского «тончайшего слоя старой партийной гвардии» продолжает быстро таять. К 1928 году она составляет немногим более 1 процента.

Сталина, однако, это не тревожит, напротив, радует. Сделав своей целью достижение высшей власти, он понимает, что партийцы, преследующие, как и он, карьеристские, номенклатурные цели, будут его надежной опорой. Ленинский призыв привел в партию 240 тысяч человек. «Известия», отражая беспокойство честных партийцев, пишут: «Наши прокалочные печи, наши ячейки не обладают такой большой пропускной способностью, чтобы прокалить и закалить этот партийный молодняк».

Сталину и начавшей складываться вокруг него номенклатуре закаленный молодняк и не нужен. Вождь предпочитает иметь дело с гуттаперчевым материалом и легко придавать ему ту форму, которая отвечает его целям. Огромная масса партии фактически отстраняется от реальной политики. Происходит то, о чем еще до революции, ведя споры о сочетании демократизма и централизма во внутрипартийной жизни, предупреждал Г. В. Плеханов: «Центр нашей партии съел всю партию, подобно тому, как тощие фараоновы коровы съели жирных».

По меткому и горькому выражению Г. В. Плеханова, в стране осуществляется «идеал персидского шаха». С той только разницей, что восточный деспот носит не персидскую, а грузинскую фамилию.

Весной 1929 года был подвергнут зубодробительному разгрому рассказ Артема Веселого «Босая правда», «представляющий однобокое, тенденциозное и в основном карикатурное изображение советской действительности, объективно выгодное лишь нашим классовым врагам».

Так входила в наш быт новая терминология — терминология шельмования правды в преддверии шельмования людей. Этот разгром, в сущности, представляет собой номенклатурный донос на писателя, члена партии с 1917 года, автора известного романа «Россия, кровью умытая». Донос автоматически сработал в 1939 году. Ярость, с какой молодая еще номенклатура набросилась на писателя, объяснялась тем, что рассказ «Босая правда» был, по сути, первой попыткой советской прозы обратить внимание на начавшееся перерождение аппарата и власти. Герой гражданской войны в рассказе А. Веселого жалуется своему бывшему командиру: «За что мы, Михаил Васильевич, воевали — за кабинеты или за комитеты?»

Что мог ответить на это боевой командир «Михаил Васильевич»? Не сам ли он погиб под именем командарма Гаврилова («Повесть непогашенной луны» Бориса Пильняка) во время операции, о которой уже отдал приказ «негорбящийся человек»? Вскрытие, кстати, показало, что язва, которую было приказано вырезать, уже зарубцевалась. Однако с операционного стола «наркомвоена», недавно заменившего Троцкого, отвезли на кладбище. На его место во главе армии встал «соратник» Сталина Климент Ворошилов.

Ни настоящие командармы, ни «босая правда» уже были аппарату не ко двору. Что касается защиты своей власти, то в новых условиях номенклатуре нужны были и новые виды оружия — чисто бюрократические.

Манипулирование облегчается тем, что после шахтинского процесса летом 1928 года общественного мнения больше и не существует.

«Мнение» теперь формулируется в недрах аппарата, спускается вниз в виде неукоснительных директив, а в ответ в нужном количестве поступают «письма трудящихся», благодарящие, ликующие, заверяющие или, напротив, клеймящие — в зависимости от потребы дня. С пугающей точностью сбывалось предсказание Розы Люксембург: «Без свободных выборов, без неограниченной свободы печати и собраний, без свободной борьбы мнений жизнь отмирает во всех общественных учреждениях, становится только подобием жизни, при котором только бюрократия остается действующим элементом».

Вырождение, экономическая беспомощность, бумажные методы руководства приводят к катастрофическому разбуханию аппарата. Зарождается сохранившаяся до наших дней практика замены реальной работы созданием очередной комиссии или комитета. Анастас Иванович Микоян вспоминал, что, когда понадобилось заготовить обувь и теплые вещи, была создана Чрезвычайная комиссия по заготовке валенок, лаптей и полушубков, сокращенно Чеквалап. Сколько таких «чеквалапов» за годы Советской власти было рождено усилиями аппарата!

Неспособность богатой и ресурсами, и талантами страны прокормить, достойно обуть и одеть население свидетельствует о том, что страна при наличии самой большой в мире бюрократии (сейчас называется цифра в 18 миллионов человек) потеряла способность эффективно управляться. И разве не является нелепицей то, что в стране, где, как и у всех людей, солнце восходит на востоке и садится на западе, чуть ли не каждый год принимаются решения и постановления то о заготовке сенажа, то о рубке веников, то о посевной, то об уборочной. К перечню уже имеющихся постановлений «о ходе» и «о совершенствовании» наши инстанции забыли присовокупить разве что одно, да и то, вероятно, убоявшись обвинений в плагиате, ибо эталон «постановления» был запатентован Угрюм-Бурчеевым, ярким представителем номенклатуры прошлых времен: «Женщины имеют право рожать детей только зимой, потому что нарушение этого правила может воспрепятствовать успешному ходу летних работ».

Номенклатура не управляет страной, а властвует.

За развал, за разорение номенклатурные угрюм-бурчеевы караются не рублем, как в нормально действующей экономике, а эфемерным «взысканием», в худшем случае — перемещением по горизонтали номенклатурного аппарата.

Но номенклатуре нужны и козлы отпущения. И их находят. Репрессии «саботажников» были выгодны не только Сталину для поддержания страха в стране, но косвенно и номенклатуре — для оправдания своей неэффективности. Годы первой пятилетки — это и годы первых процессов. В августе 1930 года по обвинению в организации конского падежа закрытым судом судят группу бактериологов во главе с профессором Каратыгиным. В сентябре 1930 года расстреливают 48 руководителей пищевой промышленности, в том числе профессора Розанова, по обвинению в организации продовольственных трудностей.