От Александровского централа до исправительных учреждений. История тюремной системы России - Александр Викторович Наумов
На какой-то момент смолкнув, он вдруг всплеснул руками:
— А скажите, это вы специально подстроили: немецкий журналист берет интервью у немецкого шпиона. Ха-ха, это очень забавно!
Прощаясь, Уве обещал выслать номер журнала, в котором будет напечатана статья о колонии.
Спустя месяц в моем кабинете раздался телефонный звонок, напомнивший о той «экскурсии» по зоне.
— Алло? Это Александр Викторович? Вас беспокоит корреспондент швейцарской газеты «Вельтвохе» Штефан Хилле. Я и мой фотограф Александра Штарк хотели бы посетить исправительную колонию номер три.
— Для этого нужно разрешение нашего главка.
— Такое разрешение есть. Я обращался в Москве в ГУИН, и мне подтвердили, что я могу посетить вашу колонию.
Обычно представитель главка заранее звонит мне, сообщая о грядущих визитах иностранных журналистов. Свои слова он подтверждает бумагой, которую отправляет факсом. Там четко и ясно указывается, кто и зачем обращался в главк, тут же резолюция начальства на обращение, и если вопрос решен положительно, то оговаривается срок предстоящего посещения.
Однако в последнее время никакой бумаги из Москвы не поступало. Хотя могло оказаться и так, что она затерялась где-нибудь в недрах служебных кабинетов. На всякий случай я поинтересовался у телефонного собеседника:
— Вы когда хотите прилететь в Иркутск?
— Мы уже прилетели.
Возникла пауза — с моей, конечно, стороны. Сразу двое иностранных журналистов, свалившихся как снег на голову, желающих побывать в колонии строгого режима для бывших госслужащих, отбывающих наказание за крупные взятки, шпионаж, заказные убийства — это для Главного управления исполнения наказаний в далеком Иркутске является чрезвычайным происшествием. Надо было что-то предпринимать, и я взял инициативу в свои руки.
— Хорошо, приезжайте к нам, в Управление, — назвав адрес, я поинтересовался. — А почему у вас интерес именно к третьей колонии?
— Я сейчас объясню. Недавно в Москве я разговаривал с коллегой-журналистом из журнала «Шпигель» Уве Клуссманном — вы его тоже знаете — так он очень интересно рассказывал про вашу колонию. На Западе таких колоний — для бывших госслужащих — нет. Поэтому я хочу написать об этом для своей газеты.
— Хорошо, приезжайте.
Тем временем начинаю выяснять судьбу пропавшей бумаги. Звоню в Москву, в центр общественных связей ГУИН. Выясняется, что действительно, еще в прошлый четверг они направили в Иркутск факсом бумагу-разрешение.
— А на чье имя? — интересуюсь.
— На имя начальника вашего Управления, генерала Гроника.
Немного поразмыслив, предлагаю:
— А вы могли бы ее продублировать? На мое имя.
Через десять минут с узла связи мне приносят листок бумаги с коротким текстом: «Начальнику пресс-службы Наумову Александру Викторовичу. Руководство главка не возражает против оказания содействия в установленном законом порядке корреспонденту швейцарской газеты… Москва. Б. Бронная, 23. Заместитель начальника ГУИН Минюста России…»
…По колонии нас сопровождает Александр Иванович Ильин. Маршрут прежний: молельная комната, помещение отряда, школа, клуб. После «экскурсии» — интервью с осужденными.
Крепкого телосложения интервьюируемый отвечает на вопросы односложными фразами.
— Я работал прокурором, отдал надзорной службе двадцать три года своей жизни.
— А за что попали в зону?
— За взятку.
— Сколько взяли?
— Взял десять лет строгого режима.
Перестав делать записи в своем блокноте, Штефан растерянно смотрит на собеседника:
— Я не понял, э-э… простите, сколько вы взяли?
— Деньги мне подсунули — сделали так, будто я хотел их взять. Потом пригласили «свидетелей», которые указали на меня, дескать, я взял. А потом меня осудили по нашим несовершенным законам. Поверили свидетельским показаниям, хотя сама система доказательств не выдерживала никакой критики. Ну представьте себе, что не было ни видео, ни фотоматериалов.
— А кто вам подсунул деньги?
— Как — кто? ФСБ! Я стал жертвой их интриг.
— Зачем они это сделали?
— Рассказывать подробности долго. Скажу только, что до своей провокации они пытались оказывать на меня давление.
— Это правда?
— Конечно, правда. И за полгода до предъявления мне обвинения я уже знал, на сколько лет меня посадят. Так меня запугивали.
— Понятно, — обронил интервьюирующий. — Спасибо за ответы.
— Можно идти?
Штефан посмотрел на Ильина.
— Можно, можно, — махнул рукой Александр Иванович. — И скажи там, чтобы следующий сюда заходил.
Следующим оказался бывший заместитель прокурора войсковой части.
— Приговорили меня к восьми годам лишения свободы. Но вину за собой не чувствую, потому что мою вину доказали с точки зрения формальной, но не истинной. Суть моего действа, повлекшего такое наказание, следующая. У меня был друг… друг детства, он — директор строительной фирмы. Попросил меня оказать посредничество в поиске подрядчиков на строительство. Я нашел заказчиков, за что мне, как посреднику, полагалось десять процентов от суммы, на которую составлялся договор. Но меня вдруг обвинили в вымогательстве.
— А вы куда-нибудь жаловались? В высшие судебные инстанции.
— Нет, не жаловался никуда, и не собираюсь жаловаться. Просто я знаю, что это бесполезно. Я очень хорошо знаю, как работает эта система. Сам работал в ней. И если тот или иной человек уже попал под… наверное, правильнее будет сказать — под жернова правосудия, то у него нет никаких шансов реабилитироваться. Представляете, в какой ситуации я сейчас оказался? Двадцать лет я сам садил людей. А теперь оказался в шкуре тех, кого своей рукой отправлял за решетку. И вот что хочу сказать по этому поводу… У нас, в нашей стране, не отработан судебный механизм. Ведь что такое лишение свободы? Это лишение свободы тех, кто опасен для общества, кто закоренелый преступник. А если человек уже прочувствовал свою вину? Если он раскаялся еще тогда, когда велось следствие, и он находился в СИЗО. Вот по моему делу следствие шло четыре года. Это не месяц, не два, а целых четыре года! А вы знаете, что происходит в российских СИЗО!? Какая там обстановка, атмосфера, какие там, гм… ну, что ли, неуставные отношения между задержанными. Это самый настоящий адов круг — русские СИЗО! И многие из тех, кто проходит этот круг, уже впоследствии не встанут на путь преступления, зарекаются спорить с законом. А их — в зону! Зачем, почему? Они уже не представляют такой угрозы для общества… Или взять такой пример: как проходят у нас суды. Меня сначала оправдали — на первом суде, где мой друг подтвердил, что я — посредник. Его слова были записаны на видеопленку. А потом он вдруг резко изменил показания. Началось новое расследование, состоялся новый суд. Меня обвинили в вымогательстве. Я говорю судье: дескать, есть видеопленка, покажите ее. А судья отвечает: «Не хочу». Как? Почему? Потому! Не хочет, и все тут. Куда тут жаловаться? Я вам так скажу:
