От Александровского централа до исправительных учреждений. История тюремной системы России - Александр Викторович Наумов
— Синее небо? В каком смысле.
— В самом прямом. Ну ладно, не буду интриговать. Все гораздо проще, — еще раз глянув на картину, он обронил, — проще и сложнее одновременно. Я знаю, что дни человека, который написал эту картину, сочтены. Это осужденный из колонии-больницы для туберкулезников. Как мне позвонили и сказали, у него уже разлагаются легкие… он в палате смертников. Ему осталось жить всего несколько дней. Может быть, мы вот стоим, рассматриваем его картину, а он уже…
Я внимательно посмотрел на Плахотина, который никогда не отличался сентиментальностью.
— Смотри, сколько здесь картин, — продолжил он, — и по каждой из них можно узнать, за что сидит ее автор. Даже сколько осталось ему отсидеть — тоже можно узнать. Ну вот, например, болото с редким лесом, вдали — горы. Горы — это большой срок. Небо в тучах — значит, ничего хорошего этот осужденный от жизни уже не ждет. По крайней мере, в ближайшие годы.
— А что ты скажешь про эту картину?
— Про натюрморт? Виноград, бананы на фоне вазы. И длинные шторы, скрывающие окно. Гм… занятно. Занятно то, что эту картинку прислали из тулунской тюрьмы. А я на сто процентов уверен, что человек, отбывающий срок в тюрьме, будет думать о чем угодно, но только не о винограде. Возможно, он думает о еде. Хорошо, согласен. Но виноград — а здесь нарисована крупная, на полкартины гроздь — виноград-то — это не еда. Виноградом не наешься. Наешься другой, более приземленной пищей. Так что я полагаю, автор картины скорее срисовал ее откуда-то. А думает он на самом деле о чем-то другом.
Дверь, скрипнув в петлях, впустила в недра кабинета воспитательной работы очередного посетителя.
— Проходи, Генрих Иванович. Что у тебя там? Картина? Ты не первый сегодня, вон смотри, сколько нам за день принесли уже.
Посмотрев в мою сторону, Плахотин пояснил:
— Вот с третьей колонии человек приехал — тоже представляют на конкурс полотно, — и уже обращаясь к представителю колонии, он спросил. — Кто у вас там рисовал?
— У нас в колонии один художник…
— Этот, что ли… ну, я понял. Так он как у вас рисует — срисовывает откуда?
— У него слайды есть. С пейзажами.
— Понятно. Слушай, Генрих Иванович, очень хорошо, что ты к нам зашел. А я хотел тебя увидеть вот по какому поводу. Ты случайно не подскажешь: ваша колония недавно не посылала некоего осужденного Барабанова заготавливать в Красноярский край сельхозпродукты для колонии?
— Осужденного? На заготовку? Да нет, никого мы никуда не посылали.
— Я так и думал. Значит, не посылали?
— Конечно, нет. Мы еще не рехнулись, чтобы зэков на заготовки отправлять.
— А этот Барабанов… он, случайно, не бывший мэр. Какого-то города в Красноярском крае?
— Есть такой. Был мэром. Сидит за заказное убийство. А в чем вопрос-то?
— В том и вопрос, что вот передо мной на столе письмо из Красноярского края. Написал его… впрочем, послушай, вот что он пишет: «В ГУИН по Иркутской области. Хочу довести до вашего сведения, что на днях в наш город приезжал бывший мэр Барабанов, который отбывает наказание в одной из колоний Иркутской области. Встретив его на улице, я удивился и поинтересовался, как он здесь оказался и что делает в городе. На что Барабанов ответил, что он был делегирован сюда колонией и приехал решать вопросы обеспечения исправительного учреждения сельхозпродукцией, выращиваемой в нашем районе. Поэтому хочу спросить: как могло такое случиться, что заготовкой сельхозпродукции занимаются осужденные, такие как Барабанов. С каких это пор их так свободно выпускают за колючую проволоку, где они должны отбывать наказание до окончания срока? И еще хочу сообщить о том, что на самом деле Барабанов никакую заготовку сельхозпродуктов в нашем городе не проводил. А вместо этого он собрал здесь свою братву и стал решать вопрос: как быстрее ему выйти из колонии. Для этого они решили фальсифицировать справку о якобы тяжелом заболевании Барабанова, которую он увез в колонию. Прошу проверить все сообщенные мною факты. Полковник КГБ на пенсии Фоменко».
Закончив цитировать, майор Плахотин с улыбкой посмотрел на собеседника. В ответ последний развел руками.
— В свой город Барабанов ездил на законных основаниях. За примерное поведение заслужил отпуск. Но никак не на заготовку сельхозпродуктов он ездил.
— Ну, понятно… Приехал на родину, встретил на улице отставного полковника КГБ. Тот, видимо, еще старой закалки: почему да отчего, и дескать — тебе сидеть еще и сидеть. Сразу за ручку и бумагу, которые у него, наверное, всегда при себе. А тот возьми и ляпни: приехал, мол, на заготовки. Кхе-кхе… А вот другой вопрос, действительно, серьезный: какую такую справку он привез с собой?
— Ни о какой справке не слышал.
— Надо узнать, Генрих Иванович.
— Узнаю.
Еще раз окинув взглядом картины, я вышел из кабинета. Спускаясь на свой этаж, я вдруг вспомнил, где еще раньше слышал про этого Барабанова. С бывшим мэром встречался московский корреспондент журнала «Шпигель» Уве Клуссманн. Немецкий журналист прибыл в Иркутск на два дня — специально для посещения колонии № 3. В ней отбывают наказание только бывшие сотрудники госаппарата и силовых структур. До недавнего времени иркутская колония № 3 являлась в стране единственным исправительным учреждением, где отбывали свои сроки такие осужденные. В конце 1990‑х годов где-то на западе России создали еще три колонии для госслужащих, но все три — общего режима, куда отправляют за менее тяжкие преступления. Колония в Иркутске — строго режима. Сюда попадают на длительные срока.
Поэтому интерес представителей доморощенной и зарубежной прессы к иркутской колонии вполне объясним. В тот день Уве Клуссманн, пройдя кордон из стальных дверей, оказавшись наконец на территории исправительного учреждения, задал мне вопрос о Сухомлинском.
— Кто это такой?
На фасаде одного из корпусов крепился огромный плакат, поучавший осужденных, как надо жить, и подпись под текстом: «Сухомлинский».
— Дзержинского знаю, а вот Сухомлинского — нет, — развел руками немец.
— Это педагог, воспитатель.
Немецкий журналист вполне понятно говорит по-русски, поэтому общается без переводчика. Оглядевшись, он нашел новый плакат, заинтересовавший его.
— «Как стать настоящим человеком», — прочитал Уве, разглядывая с десяток пунктов-рекомендаций.
Достав блокнот, он пробормотал:
— Это очень интересно. Надо записать. Кстати, а кто автор уже этого плаката?
— Дейл Карнеги, — подхватил вопрос заместитель начальника колонии Александр Иванович Ильин.
— Кто-кто? — переспросил корреспондент.
— Карнеги. Дейл, — уже с паузой, опять ответил Ильин. — Знаете такого?
Поднявшись по крутой лестнице, мы зашли в библиотеку. За стойкой на выдаче книг стоял среднерослый осужденный в черной робе с нашитой на груди биркой.
— А
