ВПЗР: Великие писатели Земли Русской - Игорь Николаевич Свинаренко
– Имперское такое чувство. Я была удивлена! Прилепин – это понятно, он сказал, что, когда наши подлодки будут у Парижа (правда, непонятно, как они туда попадут), тогда русским дадут премию… Даже писатели, про которых я и не думала, что они смогут не спрятать это, не окультурить свои чувства… Даже Татьяна Толстая!
– Как, и она? Я просто не следил.
– Да. Сказала, что русский писатель не скоро теперь получит.
– Ну и еще же многие объявили вас не писателем, а журналистом. Были реплики того рода, что премию надо было дать не вам, а вашему диктофону. Переход из одного цеха в другой, с низшего уровня на более высокий, произошел очень литературно. Известна история о том, что вы ушли из журнала в творческий отпуск, взяли 5000 рублей в долг, купили катушечный магнитофон и принялись брать интервью у женщин, которые воевали. Кто дал вам тогда денег?
– Василь Быков, Янка Брыль, Алесь Адамович.
– А почему магнитофон катушечный, уже были кассетные?
– Так я и купила кассетный. Импортный, кто-то из знакомых привез из Германии – и продал мне.
– Что за творческий отпуск такой?
– Это я в журнале «Неман» взяла отпуск, обычный, очередной – на месяц. Я решила тогда попробовать. Попробовала – и стала так работать.
– Эти ваши тексты из будущей книги «У войны не женское лицо» брали в журнал?
– Нет, конечно! И потом, когда я сделала книжку, ее два года не печатали. «Ремаркизм не пройдет! – сказал мне цензор. – Ремарка начиталась?» Видно, он подумал, что я занята не тем, что не надо так писать о войне.
– Ремаркизм – и маркесизм. Маркес, как вы, бросил журналистскую работу и сел писать книгу, денег в семье не было до такой степени, что он заложил фен жены.
– Ну, со мной такого не было, фен я не закладывала. Тогда я не знала этой истории про Маркеса, а когда услышала ее, то долго смеялась. Кстати, и его тоже долго не печатали!
– Он говорил, что писал романы для денег, а на эти гонорары занимался журналистикой. Тоже похоже!
– Я скоро лечу в Колумбию – только потому, что – Маркес. Из-за Маркеса. Как он это перекручивал, какие рембрандтовские мазки у него! Посмотрю, что там за жизнь…
– «Писать прозу о кошмарах XX века кощунственно. Тут нельзя выдумывать. Правду нужно давать, как она есть. Требуется “сверхлитература”». Кажется, это Адамович сказал? И вот еще New Yorker написал по вашему поводу, «до сих пор Шведская академия не признавала документальную прозу “литературой”, но вечно этот снобизм существовать не может. Считать замечательных авторов “недописателями” лишь за то, что они описывают действительность, по меньшей мере странно». (Понятно, что там главный редактор – журналист Дэвид Ремник, помню, в начале 90-х он был собкором в Москве от какой-то газеты, и мы с ним пересекались тогда. Но тем не менее.)
– New Yorker! И я себе всегда это говорила.
– А вот «Я помню чудное мгновенье» – это fiction или non-fiction?
– Ну ясно, что это перевод чувств на язык слов… Все-таки это fiction.
– Не описание факта? Не журналистика?
– Не-е-ет!
Вот вы можете то-то вырвать из жизни человека. А я же концентрирую рассказ так, что вся жизнь там. Это мой подход. Человек говорит вроде только про войну, но там он весь сидит.
– А Библия – fiction или non-fiction?
(Смеется.)
– Ну что ж вы смеетесь, я вас серьезно спрашиваю!
– Я даже не знаю… Ее столько раз переписывали.
– И все-таки где ее публиковать, если что – на сайте «Проза» или на сайте non-fiction?
– Вот у меня сейчас фильм вышел по «Чернобыльской молитве». Швейцарский режиссер снял. Там такой модный сплав: fiction и non-fiction. Ну вот а летопись – это что? Скажете, non-fiction? А Монтень – я сильно сомневаюсь, что все именно так было, как он описал.
– Хорошо, я принял ваш ответ. Вы не хотите отвечать на вопрос «Библия – это fiction или non-fiction?». Это ваше право – уйти от ответа. Имеете право, вы же женщина.
– Ну, пишущий человек – это такой андрогин… Вот скажите, Шаламов – это fiction или non-fiction?
– Ну что же, вы изящно парировали мой удар… Шаламова я читал в самиздате, понимал, что это великий писатель… О! Смотрите! Я ответил на ваш вопрос. Ответ выскочил из подсознания, это я про словечко «писатель», то есть, не задумываясь, я его записал в фикшн… Кстати, вот еще что по этой теме пришло мне на ум. У вас, кстати, была красивая ситуация, как у Булгакова. Помните, там были слова: «Этот добрый человек ходил за мной, но он все неправильно записал, я этого не говорил!» (Цитирую по памяти.) У вас был ветеран Афгана, который сперва вам все рассказал про свою войну, а потом стал бизнесменом и обвинил вас в том, что вы неправильно за ним записали.
– Да, со мной это было. И меня же еще судили на книгу «Цинковые мальчики»!
– Синедрион!
– Там прозвучало: «Вроде они всё так и говорили, но вы какой-то другой смысл в это вложили». Одна женщина сказала: «Я вам просто хотела рассказать про сына, и рассказала правду, – но писать-то надо другое! Что ж вы так просто пишете, теми словами, какими я вам и рассказала! Так нельзя, надо другими!»
– Вы просто попали внутрь библейского сюжета.
– Очень интересно было во время того суда! Если б не было их жалко, этих несчастных людей…
Батька Лука
– Лукашенко не любит вас. Не поздравил даже!
– Он же никак не отреагировал. Только в первый день, когда объявили – это как раз был день его выборов – он сказал что-то вроде одобрительное. Я ему подпортила картинку, конечно. Его тема была главной, и вдруг – стали говорить и про меня.
– Вы могли как-то пораньше или попозже получить премию? Не уважили вождя.
– О премии объявили, когда шли выборы, тут было полно наблюдателей. Он к концу дня сказал, что рад премии. Через два дня, когда все разъехались и объявили, что он победил – хотя у нас никто же не считает, он сказал: «Она клевещет на русский и белорусский народы». Я понимаю, если бы был интеллектуальный разговор с противником. А так… Мне зло в таком примитивном виде – не интересно.
– Батька – суровый!
– Он Нарцисс. Не любит, чтоб еще кто-то рядом с ним был.
– Ну, теперь ваш – против нашего – выглядит уже не так экзотично.
– Вот – он поехал в Турцию! Ведет себя так, будто он президент большого государства и не зависит от Путина.
– Но Батька же сделал много хорошего для белорусов. Этого нельзя отрицать. Какое-то более или менее есть же
