Маргарет Тэтчер - Великая. История «железной» Маргарет
Вестминстерский дворец кажется непосвященному запутанным лабиринтом коридоров. У меня ушло много времени, прежде чем я начала в нем ориентироваться. В нем было несколько комнат, предназначенных для двадцати пяти женщин – членов парламента, где я обычно работала за столом. Ни мой вкус, ни правила поведения не позволяли мне входить в курительную комнату. Мой секретарь Падди Виктор Смит сидел за столом в большом кабинете с другими секретарями, где мы работали с корреспонденцией избирательного округа.
Но сердцем Палаты общин, гораздо в большей степени, чем сейчас, была сама палата. Казалось бы, заседания комитетов по финансам и внешней политике могли быть более информативными, а еженедельные заседания «Комитета 1922 года» могли быть более оживленными. Но лишь проникнувшись атмосферой Палаты общин настолько, что ее процедуры становятся второй натурой, а стиль ее дебатов естественным, человек превращается в самый уважаемый вид английского политика – члена Палаты общин.
Так что я заняла предназначенное для меня место в четвертом ряду сзади возле прохода, куда тридцать один год спустя я снова решила сесть после того, как ушла в отставку с поста премьер-министра. Парламент сам по себе был, и остается, очень мужским местом. Это заявляет о себе присущим ему шумом. Я была привычна к университетским дебатам, спорам во время избирательной кампании, но все прежние краткие визиты в Галерею для посетителей в парламенте не смогли подготовить меня к такому. Когда я сказала об этом одному из коллег, он рассмеялся и сказал: «О, ты не была здесь во время Суэцкого кризиса!» Однако мужественность, как я вскоре обнаружила, не вырождалась в мужские предрассудки. И в промышленной сфере, и в юриспруденции, и в политических играх тори на уровне избирательных округов мне давали прочувствовать мое женское ничтожество. Но в Палате мы все были равны; и плохо приходится тем министрам, которые своим поведением дадут понять, что считают себя более равными, чем остальные.
Вскоре я с радостью обнаружила, что искренность, логика и совершенное владение темой могут завоевать уважение обеих половин парламента. Верхоглядство быстро разоблачалось. Мне трудно сегодня найти среди рядовых членов парламента тот исключительный диапазон опыта и таланта, который характеризовал Палату общин тогда. При обсуждении любого вопроса по обе стороны парламента находился тот, кто мог продемонстрировать глубокое знание деталей и специфики и, кроме того, явную интуицию, кого слушали с равным уважением и рядовые члены парламента, и министры.
В первые месяцы пребывания в парламенте у меня было мало возможностей для спокойного овладения опытом. Вместе с другими 310 членами парламента я приняла участие в жеребьевке Палаты по обсуждению законопроекта. Никогда прежде не выигрывая даже в лотерею, я, к огромному изумлению, вытянула второе место. Только первые несколько законопроектов, выдвинутые рядовыми членами парламента, имели шанс стать законом, и даже тогда отношение правительства к ним было критическим. Я представила самые общие соображения по теме, с которой хотела работать, и теперь у меня была лишь неделя, чтобы собраться с мыслями, поскольку законопроект должен был быть вынесен на обсуждение к 11 ноября.
Из-за промышленного конфликта в печатной промышленности, начавшегося в июле 1958 г., многие контролируемые лейбористами муниципальные советы в больших городах отказывались сообщать информацию журналистам, работавшим в провинциальных газетах, вовлеченных в конфликт. Стала очевидной лазейка в законодательстве, которую многие советы использовали для сокрытия информации о своей деятельности. У прессы было законное право только на присутствие на заседаниях полного совета муниципалитета, но не его комитетов. Пользуясь этой уловкой, советы могли исключить прессу из своих обсуждений во время заседаний комитетов. И помимо этих «заседаний комитетов полного совета» проводились многие другие комитеты, которые были закрыты для доступа прессы. Крупные суммы из налоговых сборов могли быть израсходованы или растрачены совершенно бесконтрольно. Представители общественности тоже не имели права присутствовать на заседаниях совета или его комитетов.
Мой интерес к этому вопросу возник из того факта, что к этому привело потворство социалистов профсоюзам. Я знала о ситуации, сложившейся в Ноттингеме, недалеко от Грэнтема, и она шла вразрез с моим убеждением, что правительство обязано отчитываться за расходование средств налогоплательщиков. Предвыборный манифест Консервативной партии 1959 г. обещал «обеспечить прессу возможностями для получения информации о происходящем в местных органах власти». Помня об этом, я полагала, что такой законопроект будет, конечно же, радушно принят правительством. Я была разочарована. Очевидно, ничего, кроме правильности оформления законопроекта, не было рассмотрено. Это показалось мне чрезвычайно неубедительным, и я решила добиваться своего.
Скоро стало ясно, что неприятие законопроекта шло не от министров из Министерства жилищного строительства и местного самоуправления, а, скорее, от чиновников. Генри Брук, старший член кабинета министров, был настроен благожелательно. Каждый законопроект, внесенный на рассмотрение рядовым членом парламента, оказывается под контролем младшего министра, который либо помогал его продвижению, либо его подтормаживал. Мой законопроект был поручен сэру Киту Джозефу, в процессе проверки законопроекта на предмет скучных технических нюансов я впервые познакомилась с Китом.
Я многому научилась очень быстро благодаря опыту разработки, внесения изменений и ведения переговоров по поводу моего законопроекта. Отчасти потому, что вопрос стал злободневным уже давно, а отчасти из-за доброты опытных членов парламента по отношению к новичку. Сэр Лайонел Хилд, бывший генеральный атторней, предоставил мне неоценимую помощь своего огромного опыта в юстиции. Я научилась у него технике составления юридических документов, которая составляла сферу деятельности парламентских составителей официальных документов. Увидела я силу групп давления. Влияние лобби местных органов власти проявлялось во многом и не ограничивалось партией лейбористов. Я, таким образом, научилась, как противопоставить одной группе давления другую и использовать помощь, предложенную мне Гильдией редакторов газет и другими журналистскими организациями.
Но ничто не заменит собственных усилий. Я хотела собрать как можно больше членов парламента в пятницу для второго чтения законопроекта, это было сложно, ведь в это время почти все разъезжаются по своим избирательным округам. Я всегда верила в силу личного рукописного письма. Так что накануне второго чтения я написала 250 писем членам парламента, прося их присутствовать в Палате общин и проголосовать за мой законопроект.
Когда в пятницу 5 февраля 1960 года я встала с места, чтобы произнести речь, я знала все тезисы наизусть. В результате я смогла говорить на протяжении получаса, не заглядывая в свои записки, хотя, конечно, нервничала. Три женщины – члены правительства Пэт Хорнсби-Смит, Мервин Пайк и Эдит Питт, демонстрировали моральную поддержку с министерской скамьи, и Палата общин в пятницу была полна людей. Я была счастлива, что почти 200 человек проголосовали, и мы красиво победили. Я также была искренне тронута тем, что многие члены парламента высказали свое мнение мне лично, прежде всего особенно Рэб Батлер, лидер парламента и мастер двусмысленных комплиментов, чьи поздравления в данном случае были прямолинейны и очень желанны для нового члена парламента.
Из публикаций прессы на следующий день стало ясно, что моя речь имела успех и что я на данный момент стала знаменитостью. «В парламенте родилась новая звезда!» – восклицала «Дэйли Экспресс». «Слава и Маргарет Тэтчер вчера подружились», – кричала «Сандей Диспатч». «Триумф», – ровно отмечала «Дэйли Телеграф». В газетах появились статьи обо мне и моей семье. У меня взяли интервью для телевидения. Телевизионщики приехали к нам домой, и, отвечая на один из наиболее абсурдных вопросов и потеряв бдительность, я сказала журналисту, что «не смогла бы даже рассматривать пост кабинетного министра, пока мои близнецы не станут старше». За исключением этой оплошности все было хорошо.
Можно ли считать это предзнаменованием? За некоторое время до начала парламентских выборов я прочла роман Д. Бакена «Щель в шторе». Я задумалась о нем после появления этих слишком громких заголовков. История Джона Бакена повествует о группе мужчин, которые проводят уик-энд после Пасхи в доме друга, где они при помощи одного гостя, всемирно известного, загадочного и смертельно больного физика, получают возможность заглянуть на страницу газеты «Таймc», которая будет опубликована через год. Каждый читает о своем будущем. Новоизбранный член парламента читает свой некролог, где упоминается, что он произнес свою первую блестящую речь, которая мгновенно сделала его деятелем национального масштаба. Так и происходит. Его речь оказывается выдающейся, его восхваляют, им восторгаются со всех сторон, но после этого, не имея той уверенности в себе, которую дало ему знание будущего, он терпит фиаско, оказывается забытым и ждет конца. При воспоминании об этом меня слегка передернуло, и моя рука потянулась к счастливым бусам.
