Газета Завтра Газета - Газета Завтра 933 (40 2011)
В.К. К примеру, расчищаем картину и видим какие-то характерные повреждения, кракелюры необыкновенные — и отдаём в отдел Чураковой.
Н.З. Мария Степановна составляет каталог, забивает базу данных для словаря-энциклопедии. Её отдел изучает характер разрушений произведений разных эпох, от холста до лака. В этом году они подготовили внушительный отчёт по этой теме.
В.К. Но при всех дружеских контактах, при всём сотрудничестве мы понимаем, что задачи у наших отделов разные, и стараемся не дублировать друг друга. Они занимаются наукой, грунты изучают — а у нас прикладное назначение, мы привязаны к выставкам. Чисто искусствоведческие исследования проводим — историческая часть, атрибуция предметов, их происхождение. Только то, что может пойти сопроводительным материалом к экспозиции — вводная часть к выставке, сжатая информация о картинах. Посетители ходят с блокнотиками и с удовольствием всё это переписывают.
"ЗАВТРА". Люди по-прежнему интересуются живописью, реставрацией — или посетителей можно по пальцам сосчитать?
Н.З. Выставочный зал не пустует. Почти каждый месяц у нас новая экспозиция — и люди приходят, смотрят. Их интересуют и выставки, и сам дом, архитектура и планировка которого остались неизменными, в парадных комнатах сохранена живопись стен и потолков…
В этом году состоялись уже три реставрационных выставки из пяти запланированных. Очень интересные, значительные выставки, большой отчёт отделов нашего института — монументальной скульптуры, отдела реставрации монументальной живописи, отдела древних рукописей. Наш отдел в конце года выставится с Егорьевской коллекцией.
В последней выставке, посвящённой стенописи Дионисия, приняли участие несколько отделов института: и климатология, и научно-исследовательская лаборатория биологических исследований, и химики, и физики, и темперный отдел, и отдел монументальной живописи. Они отчитываются о тридцатилетней работе: реставрация в Ферапонтово закончена, фрески Дионисия открыты, леса сняты. Большое событие. И такой значительный год — сто лет со дня выхода большой монографии В. Т. Георгиевского "Фрески Ферапонтова монастыря". В сентябре состоялась большая международная конференция в Ферапонтово, посвящённая этому событию. А мы эту конференцию своей выставкой упредили.
"ЗАВТРА". Вы говорили, что многие посетители называют дом Палибина музеем. Почему?
Н.З. Очень символично, что в день нашего юбилея нам подарили книжку с евангельскими иллюстрациями современного художника, которая была подписана: "В музей реставраторов — навечно".
Наверное, это не случайно — у нас и мемориальный кабинет Саввы Ямщикова есть, где хранится всё так, как было при его жизни, ведётся описание предметов. Фотографии, рукописи, книги, произведения искусств, которые ему дарили художники.
В прошлом году, к годовщине смерти Саввы Васильевича, мы открывали выставку его памяти. Собрали и выставили здесь, на Бурденко, уникальную коллекцию— афиши, плакаты всех этих всесоюзных, всероссийских, зарубежных выставок. Это очень ценный музейный, архивный уже материал, который вряд ли где-нибудь собран, как у нас — потому что Савва Васильевич всё, по нескольку экземпляров с каждой выставки, оставлял у себя в мастерской и в отделе. Когда мы всё это увидели, мы подумали: "Ну, это уже, можно сказать, музей!"
В.К. Собираемся сделать теперь общую вводную часть, постоянную: история дома, его восстановления, история выставочной деятельности отдела. И о Савве Ямщикове отдельный текст. Мемориальная доска будет обязательно. Николай Предеин создал в своё время скульптурный портрет Саввы — теперь попросим его сделать барельеф... Пустота образовалась. По делу-то — ничего, отдел работает. Просто Савва Васильевич был такой человек: он рядом — и спокойно на душе.
Беседу провели Людмила и Ольга Сапожниковы
Борис Лизнёв -- Первый план
В армии с нами служил младший сержант Володя Флегентов. Все мы ему завидовали — ведь у него была невеста Юля, о которой с самого начала службы он рассказывал только в восторженных тонах. Было видно, что человек этим живёт. Его глаза светились, когда он рассказывал про свою Юлю. Володя иногда получал от неё по пять-семь писем в день. Письма скапливались где-то на пересыльных пунктах и приходили такими вот массивными пачками.
Володя всегда их читал, иногда вслух, показывал отпечатки губ своей возлюбленной. Мы считали, что ему гораздо легче служить, чем нам. Такой счастливый, думали мы. И только опытный сержант Зинченко говорил: "Всё это ерунда, все Юльки стервы, я их знаю, вот увидите, что будет".
Со временем почему-то приходило всё меньше и меньше писем. А потом переписка и вовсе прекратилась. Володя замкнулся, стал скучным, рассеянным, получал взыскания по службе, недовольства солдат, сослуживцев. Выяснилось, что произошла тяжёлая драма, связанная с его невестой. Юля встретила другого человека.
Как-то в каптёрке мы спасли Флегентова, вытащили из петли. Он ещё больше замкнулся в себе, тяжело переживал. Я старался его как можно больше поддерживать. Перед самым дембелем мы ездили с шефским концертом в сельскую Владимирскую глубинку. Взяли его с собой в сельский клуб. Я дал ему отрывок из "Василия Тёркина", чтобы он прочитал его вслух со сцены.
Там была какая-то необычайная атмосфера. Я вместе с директором клуба вёл вечер. В клубе сидели старики, старухи, молодёжь. Все они живо реагировали на наши выступления, на рассказы о службе. Задавали вопросы. В конце концов, я внезапно сказал: "Володя, теперь твоя очередь! Давай на сцену, будешь читать отрывок про Василия Тёркина!".
Он вышел на сцену какой-то помятый и совсем непричёсанный. В зале ещё не отсмеялись над звучавшими шуточными песенками, поэтому его появление вызвало ещё больший смех. Вдруг Флегентов стал говорить совсем не то, о чём мы договаривались. "История, которую я вам расскажу, — начал он, — произошла в реальности с моим другом из соседней роты. Другу тяжело, и я не знаю, как ему помочь. Может быть, вы что-то подскажете? Здесь столько прекрасных, добрых лиц!" Кто-то из стариков подыграл ему из зала: "Валяй!"
Я сразу понял, что Флегентов начал рассказывать свою историю. "Они любили друг друга с самого детства. Не знаю, как это назвать, но без неё для моего друга жизни просто не существовало. Ни спорт, ни книги не интересовали его. Самые мучительные дни — это когда она уезжала с родителями на отдых. Недели разлуки ужасны. Только письма, письма, письма. Она была очень странная, может быть, даже и некрасивая, но он понимал: единственная. Все события в мире имели для него значение, только если они имели отношение к ней. Все её подруги, знакомые, близкие казались какими-то особенными людьми. Когда он шёл с ней по улице, ему хотелось, чтобы на них напали бандиты и он бы спас её. Умереть за неё он посчитал бы за счастье. Служить ему было легко, просился сам на трудные участки — ведь дни были освещены ею. Бесчисленные письма он всегда носил с собой. Помнил каждую строчку, каждое слово. И вот, очередное послание, где она сообщает, что выходит замуж за другого человека. Он в карауле, оружие при нём. Непонятно, как тогда не застрелился. Видимо, ещё не всё осознал. Потом друзья вытащили его из петли, не хватило каких-то секунд. И тут он понял, что не только этим всё определяется. Жизнь — это не бегство от страданий. Жить нужно, потому что… ну, нужно. Так было задумано. В одну минуту он вдруг стал совсем другим человеком, совсем другим. В этот момент она приезжает в часть. Прежняя, с влюблёнными глазами. И он..." Я помню, тут Флегентов остановился, словно впервые увидел лица переживавших вместе с ним зрителей. Он прошептал: "И как же мне теперь быть, я просто не знаю".
Тут произошла сцена, которая невозможна сейчас, когда главными принципами стали индивидуализм и эгоизм. Все начали советовать Флегентову. Какой-то старик сказал: "Сынок, да брось ты её. Зачем она тебе нужна, такая паскуда?" Женщина поправила его: "А вы не вмешивайтесь в чужую жизнь. Тут ещё надо разобраться". Какая-то девушка закричала: "Откуда вы знаете, что на душе у неё? Может быть, она осознала, что поступила не так, как надо, и теперь станет достойной женой".
Один совет нёсся за другим. Флегентов чуть ли не с заплаканными глазами стоял на сцене. Всё это происходило целый час. Люди участвовали в этом едином соборном действии, словно какая-то единая семья. Володя вышел со своей исповедью и получил, видимо, то, что хотел. Заряд энергии, заряд сочувствия. То, что невозможно представить сейчас. Этого нет. Вот, что мы потеряли за эти годы. Мы потеряли страну как семью, как некое единство, где всем до всего есть дело.
