Газета Завтра Газета - Газета Завтра 916 (23 2011)
Я опять-таки робко: мол, в те времена, когда вам приказы отдавались, я по определению не могла ничего приказывать, потому что и слова-то такого не знала. Да и, сказать честно, никогда не имела возможности никем командовать. Дескать, равняйсь, смирно, слушай мою команду! Разве что в школе на смотре песни и строя была командиром своего класса — единственная девочка среди командиров школы. Но это разве в счёт? Там всё понарошку.
Мне, признаюсь — грешная, хотелось порой, не владычицей морскою, не чтобы там на посылках кто-то был, прихоти исполнял, а покомандовать. И чтобы те — беспрекословно! Но судьба не улыбалась, а потом и сама подумала: это же только одна сторона медали, которую судьба могла бы на грудь повесить — командуй, мол. Но другая-то сторона — полная ответственность за людей, которым команду отдаёшь, за дело, на которое их посылаешь. Такой груз ответственности тяжел. Шапка Мономаха, она и есть. Я бы команду отдала, как только бы дали мне порулить: "Пошли вон, демократы-либералы! Чтобы духу вашего не было"!
Так вот, я и говорю мужчине: тут недоразумение. Я — не правопреемница. И безусловно, не правоотъемница. Конечно, если имеете право, то требуйте. Но я, честное слово, не при чём. Не у меня требуйте. Адрес не тот.
Мне опять: да? Как родина приказы отдавала, так мне, а как по заслугам получить — так шиш с маслом, все по кустам? Я и когда Горбач командовал в Ставрополье — служил в тех краях верой и правдой практически под непосредственным началом. Перестройку едва ли не вместе начали, сколько сил вложено! А потом меня на другой участок борьбы перебросили, и Ельцин мною руководил. Так что прикажете? Предать забвению? И спросить не с кого? У них — вон чего, а у меня? Демократию вместе строили, а плоды разные получили. Обеспечьте!
Говорю, мол, не спросить ли с них? С одного уж черти спрашивают. Но когда ещё он доступен и нам, грешным, был, то почему не подсуетились? А второй и сейчас вон зайчиком скачет. С него спросите за те давние приказы.
Рассердился прям не на шутку требователь-то. Разве до них доберёшься? Они же от народа так отгородились, что не подступишься. Поэтому требую с вас! Я опять: с меня-то почему? Он снова: до них не доберешься. Все по кустам, лишнего не требую... Я: так до меня одной-единственной по всей Руси великой можно добраться?
Не читал человек чеховский "Юбилей"!
Он: вы на других не сваливайте! Всё бы на кого-то спихнуть. Потому и Союз развалился, что такие, как вы, на кого угодно перекладывали обязанности и не выполняли справедливые требования. Только бы самим ничего не делать. Я опять: мол, все это такое ужасное не из-за вас, руководящих работников и примерных исполнителей, а из-за меня случилось? Уж свою работу я никогда ни на кого не сваливала. Не умею я этого делать! Вот чужую на себя взвалить — это да, а свою на кого-то….
Честное слово, то ли гордиться, то ли огорчаться: тебя за родину-мать принимают, это хорошо, приятно, почетно. Но по всей строгости спрашивают, и неловко, что соответствовать не можешь. Это просто даже покруче сюжета, когда "Муму" написал Тургенев, а памятник поставили Гоголю.
Проситель не намерен отступаться ("Сколько лет терпеливо ждал! А у вас совесть всё не просыпается! Я от своего не отступлюсь, так и знайте, и лучше сразу положительно решайте вопрос, всё равно приду"), настроен решительно: добейтесь для меня квартиры. Вот документы, собранные ещё в 1989 году, когда трудился в Молдавии, на улучшение жилищных условий. Дали в Подмосковье три комнаты вместо четырёх, на которые имел право. Требую восстановить справедливость! И четвёртую подавай! Всё по закону. Лишнего не прошу.
Но мы не занимаемся решением жилищных вопросов. Как же? Я помню, так и двушку свою получил: написал в газету, изложил свои справедливые требования… Но это было в советское время. Да пусть что в советское. Тоже, между прочим, есть что поругать. Не идеализируйте. Я вот матерщинником был. Так меня то на собрании прорабатывали, что я при женщинах, то оштрафовали. А сейчас — свобода слова. Матерю и матерюсь! И никто не попрекает! Так что пусть советская власть восстановится по части обеспечения квартирами. Но пусть по части мата будет демократия.
Но: или мат, или жилье. Сейчас жильём не обеспечивают, зато в изобилии мат. Компенсируют отсутствие одного переизбытком другого. Загадка: крова нет, а покрыты… Что такое? Демократия! Хотели два горошка на ложку? Пока хотели, и один укатился. За что боролись, на то и напоролись… Вот и матюкайтесь. Тем более, причин достаточно. Это вам — свобода слова.
Владимир Бондаренко -- Нацбест: second-hand
КООРДИНАТОР ПРЕМИИ «НАЦИОНАЛЬНЫЙ БЕСТСЕЛЛЕР», ЛИТЕРАТУРНЫЙ БРЕТЁР ВИКТОР ТОПОРОВ
Пятого июня в Санкт-Петербурге, в традиционном для премии "Национальный бестселлер" зале "Астория" состоялся одиннадцатый финал премии. Вернее — дважды одиннадцатый. Одиннадцатый финал одиннадцатого года.
Правда, после триумфального "СуперНацбеста" в Москве, со ста тысячами наличных долларов в руках лауреата, с помощником президента Дворковичем в качестве председателя жюри, питерский одиннадцатый Нацбест прозвучал скромнее. Хоть и вытащили для лишнего шума в качестве председателя жюри Ксению Собчак. Она и сыграла свою коварную роль. На будущее Топорову наука.
Впрочем, я лицезрел это действо лишь со стороны, с помощью добровольных помощников. В шорт-лист этого года как обычно, вошло шесть книг. Сергей Шаргунов ("Книга без фотографий"), Михаил Елизаров ("Мультики"), Андрей Рубанов ("Психодел"), неугомонный Дмитрий Быков ("Остромов, или Ученик чародея"), Павел Пепперштейн ("Пражская ночь") и загадочный псевдонимщик Фигль-Мигль ("Ты так любишь эти фильмы").
Как было уже не один раз, организатор премии и её ответственный секретарь Виктор Топоров коротким списком был явно недоволен. Не попал активно рекламируемый им Владимир Лорченков с книгой "Табор уходит", зато вновь уже который раз в шорт-листе оказался недавний лауреат Нацбеста Дмитрий Быков. Я абсолютно солидарен с Топоровым в его недовольстве Быковым, и не потому, что роман Быкова "Остромов, или Ученик чародея" — недостойный. Как бы я с ним ни спорил, писатель он талантливый.
Всё-таки, шаг за шагом ужесточая условия приема претендентов на премию, вслед за исключением из списка авторов биографий, надо было исключить из списка и уже премированных писателей. Какая-то брежневщина получается: дважды лауреат "Национального бестселлера", а потом и трижды… У Быкова энергетики и на пять премий хватит.
Всё-таки русская литература никак не хочет умирать, как бы ни хоронили её окололитературные мыши. И талантов всегда хватает. Не понимаю, зачем понадобилось сразу трем членам Большого жюри присуждать по 3 балла книге бывшего лауреата Быкова. Разве не чувствуется в этом некая пошловатость? "Мы, ясен пень, поверим Елисееву, Жаровой и Караулову в том, что каждый из этой троицы действительно прочел и оценил где-то целую дюжину представленных на конкурс произведений и по литературным — по сугубо литературным — показателям выбрал лучшее. А именно — так уж это у них совпало — быковского "Остромова", — написал Топоров в комментарии на сайте премии. Все остальные претенденты набрали по 5-6 баллов, Быков отхватил целых 11. Прямо какой-то литературный Путин. А дальше начался литературный секонд-хенд, повторение пройденного.
Виктор Топоров как в воду смотрел. Я искренне болел за Михаила Елизарова и Сергея Шаргунова. Да и книги у них были достойны премии. Пусть и упрекают Сергея в излишнем самолюбовании, но его полуавтобиографический герой с каждым романом, с каждой новой книгой становится ярче, ответственнее и осмысленнее. Он идет путем Лимонова, ну что ж, это хороший учитель в литературе, сочетающий автобиографизм, изящество стиля и глобальность замысла.
Михаил Елизаров, при всей дружбе с Шаргуновым, и близости гражданских протестных позиций, писатель совсем другого замеса. Его "Мультики", как и предыдущие "Pasternak", "Библиотекарь" удачно сочетают в себе настоящую советскую романтику и не менее подлинный крутой сюрреализм. Перенаправь Михаил заданность своих романов в иную сторону — и из левого монументалиста он бы запросто превратился в какого-нибудь Бёрджеса российского пошиба. Впрочем, то же можно сказать о Маяковском: что было бы с поэтом, остановись он на эпатажном "Люблю смотреть, как умирают дети"? Елизарова всегда вытягивает вверх его идейность, соединенная с безукоризненной стилистикой. Это был явный фаворит.
Без идеалов, без направленности замысла любая книга превращается в игру. Мне показались такими и изобретательный, но пустоватый Фигль-Мигль с его "Ты так любишь эти фильмы" (Боюсь, что без загадочной анонимности автора роман просто не прошел бы в шорт-лист), и утонченный Павел Пепперштейн с его "Пражской ночью". Изящно, но ни о чем.
