Газета День Литературы - Газета День Литературы # 75 (2002 11)
Автор задаётся вопросом: почему евреи господствуют в мире, что их делает сильнее других? И приходит к выводу: преимущество их — в "манипулировании общественным мнением". При этом автор ссылается на Оруэлла. Да, да, на того самого Оруэлла, именем которого в начале 80-х годов евреи прожужжали нам все уши как об авторе романа "1984" с разносом "тоталитарного социализма". В самом деле, тоталитаризм — то он разносил, но троцкистского пошиба. В другой своей вещи "Скотный двор" одинаковыми во всём свиньями правит норовистый боров Сноуболл, прототипом которого является Троцкий. В книге "1984" Оруэлл "выбрал еврея Эммануила Гольдстейна в качестве будущего "спасителя народа" — за что был назван евреями антисемитом. Оруэлл "помог западному читателю понять, что происходит на полях интеллектуального сражения". А суть — в "двоесмыслии" евреев, "придерживаться двух противоположных друг другу мнений и верить в оба", — надёжные приёмы тех, "для кого это стало второй натурой". Такой "набор умственных способностей… даёт евреям возможность использовать двойной моральный кодекс… проводить разграничение между "нами" и "ими". Оруэлл участвовал в гражданской войне на стороне республиканцев. В книгах его "отразился его собственный духовный и интеллектуальный опыт, то, что с ним произошло, что ему удалось познать".
Это отступление сделано мною для того, чтобы подчеркнуть важность личного опыта в том же "еврейском вопросе". С этим опытом как бы перекликается опыт Куняева. В мемуарах он рассказывает о своих взаимоотношениях с А. Межировым, который долгое время выставлял себя как русского поэта, русского человека, а потом легко уехал в Америку, не испытывая никаких психологических затруднений. По словам автора, евреи, "по крайней мере, большинство из них, сам себя не знают или знают не до конца, и знание самих себя к ним приходит в течение всей жизни". "Непредсказуемые особенности еврейского менталитета в том, что он автоматически, инстинктивно, стихийно изменяется в зависимости от изменения жизненных обстоятельств".
Как-то Куняев сказал, что в народе много населения, которое живёт, "как трава", занятого исключительно бытовыми, житейскими своими интересами, далёкого от этой борьбы, от которой зависит судьба страны. Сталин называл такое большинство пассивным, которое, однако, самой своей пассивностью уже является поддержкой революционного меньшинства.
В происходящей ныне интеллектуальной войне особая ответственность ложится на тех, кого можно назвать выразителями национального самосознания. Среди первых из них — Станислав Куняев — и как поэт, и как публицист, и как историк, и как общественный деятель, и конечно, как главный редактор поднятого им на высоту главного патриотического издания России — журнала "Наш современник".
"18 января 1998 г. Из Саратова
Дорогой Станислав!
Страдаю, когда не в силах выполнить обещанное. С подпиской опростоволосился. Но надежды искупить грех не теряю.
Пишу я не затем, чтобы оправдаться. Причина в другом. Если бы в России было официальное звание "Великий просветитель", я бы двумя руками голосовал за присвоение этого звания тебе.
Куда как уместно предисловие к "Чаше" Вл. Солоухина. Даже мне, влюблённому в язык, фразу и стиль мастера и знающему почти всё им поданное, даже мне и то польза. Что уж говорить о тех, кто так и не разгадал своеобразия таланта выдающегося поэта, прозаика, гражданина, наконец.
Но что меня привело в совершенный восторг, так это исследование "Терновый венец".
В апреле 1958 года в Смоленске, ещё при живом Николае Рыленкове (он первый поддержал меня, начинающего), проходил 111 Всероссийский семинар молодых поэтов. Я по счастливой случайности оказался в семинаре Ярослава Васильевича.
Бойкие востроглазые москвичи колотили мои стихи за их ржаное происхождение. Ярослав Васильевич после всего отвёл меня в сторону, пожал руку и сказал: "Ничего они с тобой не сделают. Ведь ты уже член СП".
А как раз перед этим по первой книжице "Поле золотое" я был принят в Союз.
Перед отъездом в Москву Ярослав Васильевич купил на базаре кактус. Крошечный горшочек с крошечным растеньицем в больших руках поэта - это запечатлелось.
На Белорусском вокзале, когда прощались, он сказал: "Будешь в Москве, заходи".
Дурацкая стеснительность помешала мне с ним близко пообщаться, о чём я до сих пор жалею.
И вот твой этюд. Это классика. Именно так и следует объяснять литературные явления, по крайней мере, будущим филологам.
"Его поэтический пафос был по своей природе и цельности родственен пафосу древнегреческих поэтов…" "Барельефы этих богатырей, отлитые словно бы из каслинского чугуна, не менее величественны, нежели мраморные статуи богов и героев Эллады".
Так точно и по сути о Смелякове ещё никто не говорил.
Спасибо!
В своих оценках ты прав ещё и потому, что в творчестве Смелякова было всё, но никогда не было убожества, столь свойственного иным из ныне претендующих на божественное звание поэта.
Новых удач тебе!
Обнимаю,
Твой Н. Палькин
P. S. Спасибо Владимиру Бондаренко за его тоже необходимое исследование о Сергее Довлатове.
Н. П."
Игорь Тюленев: “А ЕСЕНИН СМОТРИТ НА СИРЕНЬ...””
В МОЕМ КАБИНЕТЕ
На столе стоит товарищ Сталин —
Белый китель, черные усы,
Был моею волей он поставлен
В блеске всей диктаторской красы.
Рядом фото, где Сергей Есенин,
Загрустивший под осенний свист,
В центре — ваза с облаком сирени,
Черный черновик и белый лист.
... Смотрит на меня товарищ Сталин
Оком государя каждый день,
Как на тигель для расплава стали,
А Есенин смотрит на сирень.
***
Березки-сверстницы седы,
Полсотни раз сменились льды,
Вновь облака плывут по Каме.
Никто беды не ожидал,
Вдруг голос матери пропал,
И вот... Совсем не стало мамы.
Душа без звука умерла,
Открытка адрес мой нашла:
— Сынок, дождись, я скоро буду!
— Где будешь, матушка моя?
И как о том узнаю я,
И как, узнав, не позабуду...
Под сенью русского креста
Навеки скованы уста,
Ты не прочтешь мое посланье,
Я не услышу голос твой,
Ушла ты в землю молодой,
Оставив небесам рыданья.
СТЕПЬ
О ней мог Шолохов писать,
Такие краски растирая!
Что не прибавить, не отнять,
Как солнце у Родного края.
Полынь — столетняя трава
За горизонтом ищет небо,
И тут и там растут слова,
И хлеб растет, и люди хлеба.
УЛИЧНАЯ...
Душа ее в глаза-оконца
Глядит, как ангел во плоти,
В сосках торчат златые кольца,
Хотел, да вот не смог пройти.
Озябла, тоненькие руки
Не может легкими согреть,
Наружу с хрипом рвутся звуки,
Так и недолго помереть.
А я? Гораздо больший грешник,
Влюбленный по уши в слова.
Не пересмешник-перебежчик
С материка на острова.
Я сам стою на кочке суши,
Открытый океан шумит,
Я мог спасти и эту душу...
Да бес познанья не велит.
ТЫ ДА Я
Шли родительской равниной
Ты да я, да мы с тобой.
