Валерий Сдобняков - В предчувствии апокалипсиса
B. C. Расскажите поподробнее о той истории середины семидесятых годов прошлого века, когда небезызвестный «серый кардинал» КПСС Суслов ополчился на вас. Сейчас от современных популяризаторов «россиянской» истории (Сванидзе, Радзинский) постоянно приходится слышать, что в СССР господствовала идеология государственного антисемитизма. А главный идеолог страны решил сжить вас со света по какой причине?
А. П. Это долгая, нелёгкая история о том, как интернациональная подлость пыталась рассчитаться с растущей национальной мыслью ещё в 1977 году и к какой мощной клевете она прибегала. Тогда аппарат подавления ЦК КПСС с «благословения» идеолога Суслова обрушился на четырёх писателей: Юрия Селезнёва, Геннадия Серебрякова, Вадима Кузнецова и Анатолия Парпару. Судилище над нами по всем доступным тогда каналам шло около года. Нас исключали из партии, из Союза писателей, из общественной жизни. Очень нелегко было жить изгоем… К счастью, в верховном эшелоне правящей партии нашлись и здоровые силы: мы были реабилитированы. Но через несколько лет Юрий Селезнёв, молодой, здоровый, талантливый мыслитель, неожиданно скончался в заграничной командировке…
B. C. В этой беседе мы совсем не говорили о ваших встречах с замечательными поэтами, писателями, учёными. Но вот о чём я не могу не попросить вас рассказать, так это о вашей дружбе с вдовой русского писателя Михаила Михайловича Пришвина. Валерией Дмитриевной. Как вас свела судьба с этой удивительной женщиной, преданно служившей памяти и творчеству своего знаменитого мужа?
А. П. Да, жизнь не обделила меня общением с великими людьми: писателем Леонидом Максимовичем Леоновым, историком Борисом Александровичем Рыбаковым, художником Фёдором Денисовичем Константиновым, поэтом Владимиром Николаевичем Соколовым и другими знаменитыми и не очень личностями, оказавшими на меня, малограмотного парня, своё благотворное влияние. Валерия Дмитриевна (Лера – в дневниках Пришвина) – потомственная дворянка, невероятно деликатная, человек сложнейшей подвижнической судьбы, дала мне немало примеров благородства в реальной жизни и на писательском поприще. За что я благодарен ей буду до конца своей жизни. Через неё я полюбил глубокого писателя и тонкого философа Михаила Михайловича Пришвина. Когда его спрашивали, для кого он пишет, ведь его мало читали век назад, он отвечал: «Для друга». И добавлял, что друг мой расскажет другим. Так вот, я вырос таким другом, и его творчество, уже через меня, полюбили сотни моих студентов. А через них – другие. Такова преемственность русской литературы.
Москва. 29 июля 2010 г.Я рассказал только правду
Это вторая наша беседа с Анатолием Парпарой – поэтом, историком, публицистом, главным редактором и издателем «Исторической газеты». Анатолий Анатольевич прошёл большой путь не только в литературе как таковой, путь своего собственного творчества как поэт, переводчик, драматург, критик, эссеист, публицист, историк, но и в литературной и окололитературной жизни, долгие годы возглавляя отдел поэзии в журнале «Москва», возглавляя фонд имени М. Ю. Лермонтова, являясь секретарём Союза писателей России, руководя многими творческими семинарами, помогая становлению молодых поэтов… Поэтому не удивительно, что на многое общеизвестное в литературной жизни у него есть свой взгляд и, естественно, своё видение тех событий, вольным или невольным участником которых ему довелось быть.
Валерий Сдобняков. Анатолий Анатольевич, в советское время, в прошлом веке вы долгие годы возглавляли отдел поэзии в журнале «Москва» – одном из самых авторитетных толстых литературных журналов Советского Союза. За эти годы у вас было много встреч с интересными людьми, замечательными писателями, поэтами, критиками. Благодаря вашим усилиям в журнале прошли просто событийные публикации – любители литературы их помнят до сих пор. И одна из них, что для меня несомненно, это книга Виктора Астафьева «Зрячий посох». Как она попала в редакцию «Москвы»?
Анатолий Парпара. Да, это было и для «Москвы», и для самого Астафьева неожиданностью. В 1987 году в одном из номеров газеты «Книжное обозрение» я прочитал беседу с писателем, где Виктор Петрович жаловался, что у него есть одна повесть о любви на войне, которую шесть лет он нигде не может опубликовать. Казалось бы, у такого признанного писателя, лауреата Государственной премии, не может быть никаких сложностей в публикации своих произведений. Но вот, оказывается, есть книга, которую он так долго не может издать. Я сразу же пошёл к главному редактору нашего журнала Михаилу Николаевичу Алексееву, у нас с ним были добрые рабочие и товарищеские отношения, рассказал о беде Виктора Петровича и посоветовал предложить ему опубликовать «Зрячий посох» в нашем журнале.
Михаил Николаевич Алексеев спросил:
– А ты знаешь, что это такое?
– Частично. В «Дне поэзии» 1982 года, одним из составителей которого был я, а Владимир Соколов главным редактором, мы дали большой кусок из этой работы. Тогда она мне показалась необыкновенно интересной. С моей точки зрения, это честные, ярко выраженные писательские размышления о происходящем в стране, о проблемах, надвигающихся на государство, об отношении прибалтов к СССР… Я заверил, что такая честная повесть принесёт большую пользу как читателю, так и самому журналу. А мы публикацией поддержим Виктора Петровича, на которого в то время волна за волной накатывался журналистский негатив.
– Ну что ж, – решил Михаил Николаевич, – свяжись с Виктором Петровичем.
В тот же день я послал телеграмму в Красноярск за подписью главного редактора. А у Алексеева с Астафьевым между собой, оказывается, были очень сложные отношения, о чём я узнал значительно позже.
Дело было в том, что когда-то великолепную повесть «Пастух и пастушка», которую Астафьев назвал пасторалью (и это произведение действительно было создано по музыкальному принципу) и которую я впервые прочитал в начале 70-го года прошлого века. Тогда я работал в журнале «Наш современник», в отделе поэзии. Астафьев в этот журнал дал свою повесть, которую до этого отклонили редакции «Нового мира» и «Москвы». Когда Астафьев предложил её «Нашему современнику», то за публикацию очень ратовал заведующий отделом прозы прозаик Вячеслав Марченко. Мы с ним сотрудничали ещё в «Москве», и у нас установились довольно доверительные отношения, Вот он-то мне и рассказал тогда, что в журнале «Москва» эту повесть «зарубили». Астафьев, естественно, обиделся…
Я не уверен, стоит ли сейчас говорить о том, почему это произошло, что не устроило редакцию, а точнее конкретных сотрудников в этом произведении.
B. C. Я думаю, что стоит.
А. П. Тогда вкратце вспомним сюжет повести. Она об отношениях, возникающих между юным лейтенантом и девушкой из селения, освобождённого нашими войсками из оккупации. Эту девушку немцы использовали для своих фривольных занятий. И вот встречаются такие разные молодые люди – девушка, которая перенесла столько унижений от врагов, и девятнадцатилетний лейтенант, которого война ещё не успела испортить. Между ними неожиданно вспыхивает любовь. А один из героев этой повести, старшина взвода, которым командует молодой лейтенант, здоровый мужик, потребовал от неё удовлетворения и пытался её изнасиловать…
B. C. Понятна логика старшины – врагу служила, так почему своих не можешь обслужить?
А. П. Но у девушки ещё оставалось чувство собственного достоинства… В момент нападения на неё старшины и появляется молодой лейтенант. Естественно, он не допустил насилия. За это старшина затаивает на него злобу. Но дальше в сюжете этот конфликт развития не получает.
Однако старшина был настоящий воин, буквально символ русского богатыря. В одном из эпизодов повести Астафьев описывает схватку русского старшины с немецким исполином. Буквально схватка двух богатырей – как поединок на Куликовском поле. Только здесь описана рукопашная схватка русского солдата и немецкого. Одежда двух воинов уже полыхала пламенем. И ничто не могло их расцепить, кроме смерти. Так и крутился клубок огня по полю битвы – этот эпизод Астафьев очень мощно описывает. Я не знаю, видел ли автор такой эпизод «живьём», в бою, как это происходило в действительности (ведь он был сам рядовым солдатом), но описать действие он сумел потрясающе достоверно.
B. C. И не единожды ранен.
А. П. В итоге победил русский солдат, как это и произошло в сражении двух наших армий во Второй мировой войне. Но этот солдат, старшина, оказался сифилитиком. И вот представляете – символ России, воин, а насквозь прогнил, и жить ему оставалось, возможно, недолго. Этот, по мнению редакторов, безнравственный эпизод Астафьеву предложили убрать в «Новом мире» – он отказался. В журнале «Москва» – отказался. После этого он и принёс рукопись в «Наш современник», где долгое время был членом редколлегии журнала (тогда в нём главенствовал поэт Сергей Викулов), видимо понимая, что больше её нести некуда – все три журнала, которых могло заинтересовать произведение о русской жизни, «Пастуха и пастушку» не приняли. Я в то время в «Нашем современнике» проработал семь месяцев и был свидетелем всех перепитий.
