Газета Завтра - Газета Завтра 52 (1204 2016)
Из школьного курса литературы все знают, что самая изощрённая цензура была при Николае I. Император боялся как революционных, так и фривольно-буржуазных настроений, которыми в ту пору жила вся остальная Европа, — отсюда стремление к барьерам, заслонам и ограждениям. В этой связи интересна личность николаевского цензора Александра Никитенко, бывшего крепостного(!), прошедшего путь от домашнего учителя до публициста, критика и — высокопоставленного цензора. Он умел отличить крамолу от проявлений творческой натуры, давая возможность многим талантливым авторам печататься без особых помех. Примечательно, что в 1842 году Никитенко был подвергнут аресту — на одну ночь при гауптвахте — за пропуск в "Сыне отечества" повести Павла Ефебовского "Гувернантка". Автор презрительно отозвался о фельдъегерях, а цензор обязан такое вымарывать и не допускать. Но более всего — как утверждают пушкинисты — от цензоров страдал наш Александр Сергеевич… выдавая при этом шедевр за шедевром. Стало быть, не в цензуре дело. Известна фраза Николая I: "Я буду твоим личным цензором". Император делал пометки на полях и даже советовал Пушкину переделать стихотворного "Бориса Годунова" в прозу и сварганить исторический роман в духе модного писателя Вальтера Скотта. На протяжении всего царского периода цензура то ослабевала, то — напротив, крепла и зверела.
Говоря о табу, наши оппоненты чаще всего вспоминают советский период, который был весьма разнообразен и не столь однозначен, как его нынче малюют. К примеру, запрет джазовой музыки действовал исключительно в эпоху "борьбы с космополитами", то есть с конца 1940‑х до смерти Иосифа Сталина. Впрочем, имелись площадки, где джаз исполнялся беспрепятственно. Так, в 1949 году в Таллине утроили первый в стране джаз-фестиваль. Эстония на тот момент входила в состав СССР, а посему говорить о стопроцентном запрете джазовой музыки — даже в годы сталинской "реакции" — не приходится. В иные годы джаз и вовсе считался комильфотным, а культовая комедия "Весёлые ребята" недвусмысленно зовётся джаз-комедией. И так — по каждому из пунктов. Да, но. И не в том объёме, как болтают либералы. Запрещали, но чаще всего по-умному, а если получалось глупо и коряво, то запрет через некоторое время снимался. Кстати, в постреволюционную эпоху и примерно до 1931-1932 гг. советские масс-медиа были едва ли не самыми свободными в мире. Тогда писалось обо всём — о заграничном опыте ведения хозяйства, политических диспутах, половом вопросе, современной буржуазной философии, парижских модах. Издавались такие сомнительные с точки зрения диктатуры пролетариата книги, как "1920 год" Василия Шульгина (Государственное издательство. Московское отделение. 1922 год). Напомню, что Шульгин — русский националист, депутат II, III и IV Государственных дум, белоэмигрант. В 1925 году в ленинградском издательстве "Прибой" выходят его же "Дни". Подобных случаев — масса. Потом, уже в 1930‑х, произошло закручивание гаек — что, впрочем, совпало с общемировой тенденцией (о поиске "агентов Кремля под кроватью" упоминается даже в шуточных книжках про Дживса и Вустера).
Во времена Перестройки и особенно в 90-е наметился целый жанр "Как мы обманывали цензуру". Работники искусств писали бойкие статейки, раздавали интервью, токовали на ток-шоу: "Они нас прессовали, а мы их облапошивали!". Да что там девяностые? Ни одна современная программа, посвящённая старым добрым кинофильмам, не обходится без рефрена: "Мне приказали вырезать самые лучшие сцены, а вот это — переснять, но по счастливой случайности мой фильм попался Андропову, и тот сказал: "Какая прелесть"!". Так судьба шедевра была решена! Ура. Журналисты, режиссёры и писатели, покрякивая да подхихикивая, рассказывают, как они лавировали, подтасовывали, обманывали. Потому что цензура — дура. А они — гении. Изумительный факт, но те — созданные под гнётом — фильмы до сих можно смотреть. Их неизменно крутят по всем большим и малым праздникам. Почти всё, что создано после 1991 года, если и можно смотреть, то один раз и не слишком вдумываясь. Цензура не мешает гению, а иной раз — помогает. И многажды отсеивает бездарь. В конце 1980-х было модно смотреть и обсуждать фильмы, положенные "на полку". Ни одного явного шедевра там не оказалось, как ни обидно это звучит.
Однако готовы ли мы сегодняшние жить в подцензурном арт-медиа-пространстве? Представим себе, что запреты всё-таки введены, и всех нас контролируют разнокалиберные цензоры. Где гарантия, что в сию когорту попадут самые умные и честные? И главное — морально здоровые. (О здоровье душевном и психическом скромно помолчу). Не случится ли так, что очередные радетели за нравственность примутся прилаживать фиговые листочки к античным статуям и выискивать пропаганду наркомании в романах XIX века, где упоминается морфий? Не станут ли ретивые деятели поучать журналистов и писателей: "А вот тут вы, батенька, описываете радугу, а это — символ гомосексуалистов"? Лично я не готова учить наизусть сленг, принятый в ЛГБТ, чтобы случайно не допустить "двусмысленную пикантность" в своём тексте. Более того: я хочу жить в обществе, свободном от всех этих символов и значений, равно как от латентных извращенцев, которые — уж поверьте! — первыми полезут в цензоры. Если создавать кодекс табуированных тем для художников, то пусть он будет чётким, ясным и безо всяких полутонов. Без кликушества. Цензура не должна быть дурой, и это — базис.
Иные обыватели ропщут: "Нам надоели чернуха и попса! Верните нам высокое искусство!". А разве его нет? На выставку Пинакотеки Ватикана невозможно купить билет! Стояли грандиозные очереди на Рафаэля и Айвазовского. Стремясь приобщиться к произведениям Серова, люди даже ломали дверь! В театрах — программа на любой вкус. Крупные библиотеки превращены в культурные центры, где проводятся бесплатные лекции. Книжный рынок — перенасыщен, причём не только "чернухой-попсой", но и философией, искусствознанием, литературоведением, историей. Слабому человеку нужен поводырь и проводник в Страну Знаний. Шаг влево, шаг вправо считается побегом. А как же внутренняя цензура? Как же своя, личная мораль? Если государство не провозглашает нормы, то человек должен сам — и для своих детей в том числе — устанавливать правила. Вам не нравятся ток-шоу и молодёжные ситкомы? Мне тоже. Поэтому я их игнорирую. Да. Я не против того, чтобы их убрали из сетки вещания — я не замечаю их наличия и, скорее всего, не замечу отсутствия. И таких, как я, — очень много.
Вместе с тем, государство — не имея права запрещать! — должно финансировать и продвигать только те проекты, которые служат дидактическим и образовательным целям. Недавно патриарх Кирилл высказался вполне определённо: "Есть такие формы культуры, которые рождают негативные настроения у людей и с которыми тяжело найти примирение. Нас приучают к каким-то эпатажным формам современной культуры, показывают какую-то жуть, но находится группочка людей, которая вдруг начинает аплодировать". Так вот, не примыкайте к той группочке, бегите от неё. Благо, есть куда. Будьте сами себе цензорами. А иногда — церберами. Патриарх сказал: "Искусство — это в первую очередь явление прекрасного. Если в искусстве не раскрывается закон гармонии, а именно он лежит в основе мироздания, значит, это псевдо- и антиискусство, и его цель — не возвышать человеческую личность, а разрушать её". Так не разрушайте сами себя — не пиарьте "концептуальные" выкрутасы в своих блогах под видом гнева и протеста, ибо для этих нынешних чёрный пиар — лучший. Не мечите бисер перед свиньями. Потому что свиньям только того и надо.
Белый кот на воеводстве
Белый кот на воеводстве
Татьяна Воеводина
В пьесе А.И. Островского "Сердце — не камень" один из персонажей говорит о себе: "Я — празднолюбец".
Иной раз случается: услышишь слово — и явление, прежде расплывчатое, невнятное и неназванное, становится вдруг выпуклым и ясным. А то, перед чем останавливалась в недоумении, делается объяснимым и даже естественным.
Что я имею в виду? А вот что.
Мне надо было сделать книжный стеллаж нестандартного вида. Подруга рекомендовала своего дальнего родственника: молодой человек, по профессии столяр, безработный. Я обрисовала ему фронт работ, мы договорились о его приезде для замера. В день замера он позвонил и сказался больным. Мы отложили встречу, но она так и не состоялась: подругин протеже исчез. Стороной я узнала, что он отъехал в какой-то монастырь (он очень религиозен). Занавес.
Теоретически сегодня, в кризис, любой заказ работники должны ловить на лету. Не ловят. Почему? Да просто неохота. Празднолюбцы они. Ценность праздно-созерцательного времяпрепровождения для нашего человека зачастую выше заработка. В конце концов, миллиардером ты от лишнего заказа не станешь, голодать ты и так не голодаешь, а потому — ну его на фиг, возжаться тут с каким-то нестандартом. Так рассуждает, вернее, не рассуждает — так чувствует наш типичный работник.
