Абдурахман Авторханов - Ленин в судьбах России
Мартов уже в 1918 г. в своей "Рабочей газете" (от 18 октября) напомнил Ленину, что в состав его правительства входит уголовник Коба, который был исключен из партии за "эксы" на Кавказе. В ответ Сталин отлично разыграл роль глубоко оскорбленного честного революционера, на которого Мартов возводит чудовищные обвинения, будто он способен убивать невинных людей и совершать уголовные грабежи, даже начал отмежевываться от "эксов" Камо. Более того, Сталин подал на Мартова в суд за клевету, приняв вместе с Лениным все меры, чтобы такой суд никогда не состоялся. Очень скоро выяснилось, что куда легче было закрыть рот Мартову ("Рабочая газета" была запрещена, как и вся независимая печать в стране), чем заставить замолчать Камо, бесконечно хваставшегося в тифлисских духанах, что если Коба сейчас большой начальник в Кремле, то этим он обязан не партии, а двум лицам: Ленину в Москве и ему, Камо, в Тифлисе. В подтверждение сказанного Камо приводил пожелтевшие от времени газетные листы 1907 г., личные письма Ленина и других видных большевиков, даже признания Кобы о его подвигах, но, захмелев, он крыл Коба почем зря. Бесстрашный протеже Ленина Камо переоценил его покровительство и недооценил коварства Кобы: 1922 г. приехавший из Москвы эмиссар конфисковал весь его разоблачительный архив, а потом в том же году в Тифлисе на ехавшего на велосипеде Камо наехал редкий в те годы грузовик и насмерть задавил его. Если мы вспомним, что излюбленный метод Сталина убивать неугодных людей без шума — это давить их грузовиком или подстраивать аварию машины (как это было с начальником охраны Кирова в Ленинграде в 1934 г. или при убийстве Михоэлса в 1948 г. под Минском), то тогда надо полагать, что за рулем тифлисского грузовика сидел другой эмиссар Сталина из Москвы. Историки и политологи решительно недооценивают роль "эксов” в возникновении уголовного течения в большевизме до революции и в окончательной победе этого течения над советским государством после смерти Ленина.
Вернусь к Думской тактике Ленина. Стараясь найти наиболее емкий термин, чтобы охарактеризовать движущую силу большевизма, его страсть, его побуждения, его вожделенную цель, приходится прибегать к Фрейду: социальное либидо большевизма — это влечение к абсолютной власти. Ленин с полным правом мог бы перефразировать своего коллегу по ревизии марксизма справа Эдуарда Бернштейна: "Власть — все, конечная цель — ничто". Иначе говоря, "диктатура пролетариата" — все, а конечная цель — коммунизм — ничто. Когда и каким будет коммунизм, он так же мало знает, как и Маркс, да это Ленина и не интересует, ибо он слишком реалист, чтобы удариться в утопию. Чтобы ни у кого никаких сомнений на этот счет не было, он скажет в 1918 г. после прихода к власти не о коммунизме, а об этой власти: "Мы Россию завоевали. Теперь мы Россией должны управлять" ("Очередные задачи Советской власти").
Единственный бог Ленина, которому он верит и поклоняется, — это единая власть в трех лицах — абстрактного пролетариата, весомой партии и ее единоличного вождя. Ленин вынужденно, в силу сложившейся традиции, перенял от Маркса и марксистов Запада терминологию "демократия", "демократические свободы", "демократическая республика", но внутренне никогда не верил ни в демократию, ни в демократические свободы, ни в демократическую республику. Максимум, на что он был готов — это участвовать в борьбе за создание демократической республики, как временной меры, с помощью которой затем перейти Рубикон от царизма к большевизму. Ленин боролся с царским абсолютизмом не потому, что это абсолютизм, а потому, что он царским. Плюрализм в политике для Ленина всего лишь хитроумная ловушка классовых врагов. Как в политике, так и в идеологии каждый человек должен стоять не только на классовой точке зрения, но и на точке зрения одной определенной политической партии. Однопартийность в политике и идеологии, а именно большевистская партийность — это альфа и омега ленинизма. В предреволюционной думской России у Ленина нет более злых врагов, чем меньшевизм в рабочем движении и либерализм в общественном сознании, ибо у обоих движений демократия — цель, а у Ленина она лишь средство к цели, и то только в том случае, если не удастся прямой переход от царского абсолютизма к абсолютизму большевистскому. Этого еще мало сказать, что либидо Ленина — властолюбие. В любой политической ячейке, в любом властном коллективе он не признает как раз коллективной власти. Он считает себя одного предназначенным судьбой властвовать над коллективной властью не из карьеристских амбиций, а по праву человека, который единственно знает цель и пути ее достижения. Мания единовластия — это вторая натура Ленина. Так было до революции (вспомним еще раз Засулич: для Ленина "партия — это он, Ленин”), так было и при Советской власти (Иоффе: "ЦК — это Ленин”).
В думской России Ленин борется за единовластие на двух аренах — в Государственной Думе за гегемо-нию в социал-демократичской фракции, а в партии за гегемонию Большевистского центра над объединенным ЦК РСДРП. Это приводит к постоянным конфликтам в ущерб самой партии и ее успехам в России. На парижской Всероссийской конференции партии в декабре 1908 г. вновь была принята резолюция, что главная и единственная задача партии в Думе — это революционная агитация с думской трибуны против ее законодательной деятельности по различным социальным реформам. Ленин хорошо понимает, что каждая крупная социальная реформа Думы — это предметная пропаганда против революции, доказывающая, что русский парламент способен решать жгучие социальные проблемы страны без кровавых революционных потрясений. В новой резолюции о работе социал-демократической фракции в Думе говорилось:
"В своей дальнейшей деятельности фракция должна служить партии в духе, указанном Лондонским съездом… Основной задачей фракции в контрреволюционной III Думе является — служить в качестве одного из органов партии делу социал-демократической пропаганды, агитации и организации, отнюдь не становясь на путь так называемого положительного законодательства” (Спиридович, "История большевизма в России”, стр.189).
На конференции Ленин осудил не только "ликвида-торов-меньшевиков" (группа Мартова, Дана, Аксельрода), "ликвидаторство” которых сводилось к тому, что они хотели превратить узкую заговорщическую партию в широкую и открытую рабочую партию, но Ленин осудил так же и тех большевиков в Думской социал-демократической фракции, которые стояли даже левее него, но только не подчинялись личной диктатуре Ленина в отношении думской тактики — так называемых "отзовистов" и "ультиматистов". Такое поведение Ленина Центральное бюро заграничных групп РСДРП оценило как "стремление закрепить свое господство в партии возрождением всех приемов бюрократически централисте кого управления” (там же, стр.192).
Термин "демократия” в коммунистическую литературу впервые ввели Маркс и Энгельс в "Коммунистическом Манифесте", понимая под этим греческим словом то же самое, что понимали под ним как древние греки, так и современные демократы, а именно: "народовластие". У Ленина в его лексиконе слово "демократия" не исчезло, но исчезло значение самого слова. Он очень часто говорит "демократия", а подразумевает "партократию", он говорит о "внутрипартийной демократии", но подразумевает "цекакра-тию", он говорит о "демократическом централизме", а сам же утвержает, что основной принцип партийного руководства — это "централизация руководства, децентрализация ответственности". Потом, как мы уже видели, Ленин пустил в ход явный нонсенс в правовом лексиконе: "демократическая диктатура"! Чтобы бессмыслица стала еще более бессмысленной, после прихода к власти, большевики поставили перед словом "демократия" прилагательное: "советская" или "социалистическая" демократия, а Сталин пошел еще дальше, помножив одну бессмыслицу на другую: он открыл для своих сателлитов новый тип "демократии" — "народную демократию", то есть "народное народовластие" ("масленное масло"). Беспрецедентный тип государства — советское тоталитарное государство было объявлено "высшим типом демократии" (его бледные копии — фашизм и нацизм и их вожди поступили более честно, объявив себя убежденными антидемократами).
Вернемся к внутрипартийным делам. К 1910–1911 годам в партии царит полнейший идейный и организационный разброд в обеих фракциях. Внутри меньшевистской фракции образовались четыре подфракции или четыре группы: группа Мартова — Дана — Аксельрода (газета "Голос социал-демократа"), группа Троцкого (венская газета "Правда"), группа Потресова (журнал "Наша заря"), группа Плеханова (журнал "Дневник социал-демократа") или как ее называли большевики — группа "меньшевиков-партийцев".
У Ленина его большевистская фракция тоже распалась на три группы: группа Ленина — Зиновьева — Каменева (они овладели общим печатным органом партии — "Социал-демократом"), группа Богданова — Луначарского — Покровского — Горького (группа "Вперед"), группа "большевиков-примиренцев" — членов ЦК — Дубровинского — Ногина — Любимова — Голь-денберга (они добивались примирения большевиков с меньшевиками). Из трех центров партии — Русское бюро ЦК в руках "большевиков-примиренцев", Заграничное бюро ЦК — в руках меньшевиков, только Центральный орган партии — "Социал-демократ", куда первоначально входили Ленин, Мартов, Дан, Зиновьев и один "нейтральный" представитель от поляков, оказался в руках Ленина, ибо при помощи "нейтрального" поляка Ленин заставил Мартова и Дана подать в отставку. Нигде Ленин так не чувствовал себя в своей стихии, как в "период разброда и шатаний" в партии, чтобы разжигая междугрупповые распри, властвовать над партией, а также в период предреволюционной "бури и натиска", чтобы предупреждая одни события, провоцировать другие в угодном и выгодном ему направлении. Он не революционер в белых перчатках, способный крикнуть в эмоциональном порыве: "Ты победил, галилеянин", как Герцен, не аристократ от революции, как Плеханов. Он не раб демократии, пусть даже социалистической, как Мартов. Он не пленник собственной утопии, как Маркс. Он первый марксист в России, который первым понял, что дорога к революции идет не от Маркса, а от Ницше — "воля к власти", — таков его "категорический императив". Социалистическую мантию Маркса он наденет на себя, когда захваченной властью воспользуется для ее тоталитаризации путем национализации и людей и богатства страны, ибо сама по себе одна национализация средств производства еще не социализм. (Это много раз проделывали социалисты в Европе и никакого социализма отсюда не возникало, как не получился и социализм ленинский).
