Итоги Итоги - Итоги № 9 (2012)
— В Обнинске велись секретные работы. А ученые были тоже засекречены?
— Я долгое время находился под грифом секретности. Снял его с моего имени лично Курчатов. Дело было так. Я написал монографию о расчетах ядерных реакторов. Книжка лежала в издательстве. И вот в моей квартире в Обнинске однажды вечером раздается телефонный звонок. Беру трубку: Курчатов. «Гурий Иванович, не могли бы мы встретиться завтра утром в Институте атомной энергии?» Курчатов тогда руководил этим институтом, сегодня носящим его имя. Конечно, я приехал. Игорь Васильевич приветствовал меня, провел в свой кабинет и сказал, что скоро начнется вторая Женевская конференция по мирному использованию атомной энергии и было бы хорошо в ее материалы от нашей страны включить мою книгу, с которой он, к моему удивлению, уже успел ознакомиться в рукописи. Я растерялся, поскольку знал, что книга выйдет в лучшем случае через полгода. Тогда Игорь Васильевич взял «кремлевский» телефон, набрал номер и сказал в трубку: «Але, девочка, это ты? Надо, чтобы такая-то книжка вышла через месяц». Поговорив с таинственной девочкой, он сообщил мне, что все в порядке. Я направился к выходу, но уже на пороге не выдержал и решил спросить, что же это за могущественная девочка? Курчатов засмеялся и пояснил, что «девочка» — это сокращение инициалов имени Дмитрия Васильевича Ефремова, крупнейшего физика-энергетика. Курчатов многим давал ласковые, шутливые прозвища. Так, академика Якова Борисовича Зельдовича он называл не иначе как Ябэ, а академика Юлия Борисовича Харитона — Юбэ. Книга была издана ровно через месяц, и ее получили в комплекте с нашими материалами все иностранные делегации конференции. После этого действительно мое имя стало известным.
— Как случилось, что вы стали заниматься атомными подводными лодками?
— После того как свою роль в проекте по расчетам водородной бомбы я выполнил, перед нами была поставлена новая, не менее важная задача — создать качественно новую атомную подводную лодку-охотник c жидкометаллическим реактором. В 1952 году мы были пионерами в такого рода исследованиях. Задачу удалось решить: наши лодки научились развивать скорость до 70 километров в час, что по тем временам было грандиозным достижением, и опускаться на глубину до километра. Этот рекорд зафиксирован в Книге рекордов Гиннесса, хотя мы никаких заявок не подавали. Произошло это по инициативе американцев. Лодки, двигатели которых были изготовлены по нашим расчетам, и по сей день остаются лучшими в мире. У американцев таких не было и нет.
Дело создания подводных лодок я освоил как таблицу умножения. Самое страшное для ученого — перестать развиваться. И я стал мучиться: куда же податься? А тут из Новосибирска приехал академик Соболев. Сказал, что начинается организация Сибирского отделения Академии наук, строится Академгородок, и там будет в том числе математический институт. Но с кадрами плохо. Надо их укреплять. Вот и пригласил меня для того, чтобы я возглавил вычислительный центр в институте. Я решил съездить, посмотреть, что это за Академгородок. Когда увидел строящийся проспект Науки, с которого открывалась перспектива возведения сразу 15 академических институтов, у меня от восторга перехватило дыхание. Вернулся в Москву и все рассказал жене. Она сказала: «Ну, раз ты считаешь, что надо ехать, — поехали».
— Наверное, жалели, что уехали из столицы?
— Ни разу! В Сибири прошли наши лучшие годы. В 1962 году я возглавил Вычислительный центр Сибирского отделения АН СССР. Вскоре он стал одним из крупнейших академических институтов. В то время я занимался уже не атомной энергией, а проблемами атмосферы, которые позже вылились в глобальные исследования по предсказанию погоды, катаклизмов и стихийных бедствий, крайне актуальных сегодня.
В начале 60-х годов жизнь в Академгородке была особенно насыщенной событиями и интересными встречами. Кто к нам только не приезжал! Однажды в Новосибирск должен был прилететь Шарль де Голль. Визит ожидался со дня на день, как вдруг выяснилось, что во всем городе нет подходящей для него кровати: президент Франции обладал необыкновенно крупным телосложением и высоким ростом. В течение одной ночи на местной мебельной фабрике пришлось срочно изготовить кровать на полметра длиннее обычной. Довелось поволноваться и перед самым прилетом. В аэропорту выяснилось, что посмотреть на высокого во всех смыслах гостя явилось множество незапланированных встречающих. Разгонять их было поздно: самолет успел приземлиться и президент Франции ступил на трап. Что делать? Ведь толпу никто не проверял, не обыскивал. Кто знает, что там за люди? Между тем де Голль вышел из самолета и с приветливой улыбкой прошел всю полукилометровую очередь, не поленившись многим пожать руки. Этим он сразу расположил к себе новосибирцев. Когда приветствия наконец закончились, мы облегченно вздохнули: обошлось без инцидентов. Вскоре после его приезда в Академгородке была создана французская спецшкола и Общество советско-французской дружбы. Франция стала моей любовью на всю жизнь. Меня не раз приглашали в эту страну читать лекции, спустя годы я познакомился и подружился с Франсуа Миттераном, который вручил мне орден командора Почетного легиона, а в начале 90-х я стал иностранным членом французской Академии наук.
— Ваша сибириада длилась почти 20 лет. И, кстати, если бы не ваше заступничество, пол-Сибири сегодня находилось бы под водой.
— Дело не только во мне. В середине 60-х было решено создать при Совмине СССР Совет по науке — независимый научный орган, который должен был давать объективные оценки о крупных предложениях по преобразованию страны, системе образования, строительству уникальных объектов. Туда вошли 16 академиков и два члена-корреспондента. Я стал ученым секретарем совета. За годы его работы было принято немало важных решений, и одно из них касалось проекта по строительству Нижне-Обской ГЭС около Сургута. На проектные работы были отпущены огромные по тем временам деньги — два миллиона рублей. Разбираясь в вопросе, мы поняли, что при реализации проекта будет затоплена почти треть Западной Сибири, и организовали мощную комиссию из специалистов, которая доказала Хрущеву несостоятельность идеи. Если бы нам не удалось этого сделать, мы лишились бы богатейшего сельскохозяйственного региона, лесных угодий, а также нефти, которую только-только открыли геологи в районе Березова — месте, где некогда отбывал ссылку Александр Меншиков. Реализация этого бездумного, а точнее, безумного проекта, несомненно, привела бы к экологическому бедствию. Увы, примеров воплощения такого рода проектов в нашей стране предостаточно. Потому и случались в совете порой весьма резкие споры по тому или иному поводу. Однажды Хрущев попросил нас оценить пользу или вред 11-летнего образования. Академик Лаврентьев созвал совет и пригласил на него министров высшего и среднего образования СССР и РСФСР Елютина и Столетова. Министры сделали по докладу, в которых одобрили сложившуюся на тот момент в стране систему 11-летнего образования. Встал Лаврентьев и спросил, зачем в школах так много времени отводится преподаванию русского языка. Вот мы, ученые, дескать, не знаем его в совершенстве, однако это не мешает нам общаться, доказывать теоремы и развивать теории. А что касается статей, то мы их пишем с ошибками, которые исправляют наши секретарши. Затем спрашивает академика Семенова: «Николай Николаевич, вот вы хорошо знаете русский язык?» Тот подумал и изрек: «Пожалуй, нет». «А как вы обходитесь с бумагами?» — «Пишу неразборчиво, а секретарша поправляет все как надо». В спор вмешались Келдыш и Кириллин, заметив, что им стыдно все это слушать: русский язык — часть нашей культуры, и всякий культурный человек, а тем более ученый, академик, просто обязан быть высокограмотным человеком. Этот тезис поддержали все остальные участники заседания, в том числе и я.
Одиннадцатилетнее образование, правда, тогда все-таки похоронили, и учиться стали 10 лет. Спустя годы 11-летки возродились, и я считаю, что это правильно. Чем раньше мы заставляем маленького человека трудиться интеллектуально, тем лучше.
— После падения Хрущева что стало с вашим советом?
— Хорошо помню, как Лаврентьев вызвал меня в свой кабинет и сказал: «Гурий Иванович, в Москве что-то случилось, надо немедленно лететь на пленум. Тебе тоже там надо быть». Из аэропорта Лаврентьев сразу отправился на пленум в Кремль, я же поехал ночевать на квартиру. Утром позвонил в диспетчерскую гаража Совмина, чтобы попросить прислать за мной машину, и мне ответили, что с сегодняшнего дня машина меня обслуживать не будет. Это удивило. Я спустился вниз и купил свежие газеты, откуда и узнал, что прошедший накануне пленум отстранил Хрущева от руководства страной. Новым генсеком избран Брежнев. Я поспешил в Кремль своим ходом. Происходящее там меня поразило. Большая группа хозяйственных служащих и рабочих входила во все кабинеты и, если там были портреты Хрущева, срывала их граблями и швыряла на тележку. Смотреть на это было просто противно. На следующий день новый председатель Совета министров Косыгин на заседании Совмина поставил вопрос о ликвидации нашего Совета по науке. Это было первое постановление нового состава Совмина.
