Газета День Литературы - Газета День Литературы # 123 (2006 11)

Независимо от того, прав или нет был губернатор в своих предположениях, ситуация казалось безвыходной.

" — Так передайте его императорскому величеству, самодержцу всероссийскому, что я в Новосиль не поеду, ибо знаю, что это — воля не его, а насильника Столыпина… Не уступлю ему, врагу Божьей церкви! Никогда не послушаюсь: ни царя, ни Синода…", — выкрикнул Илиодор флигель-адъютанту Государя А.Н. Мандрыке, посланному в Царицын для улаживания конфликта и уехавшему ни с чем. А в скандальную историю опять вмешался Распутин.

"… ко мне стали поступать копии телеграмм от епископа Гермогена и иеромонаха Илиодора к Распутину, причем за иеромонаха телеграммы подписывал его брат студент Труфанов. В этих депешах означенные лица просили Распутина хлопотать за них, а тот в своих ответах успокаивал, давая надежду на благоприятный исход дела", — вспоминал Курлов, хотя сам Илиодор свое обращение за помощью к Распутину отрицал…

… В феврале 1911 года в официальном органе Синода журнале "Русский инок" появилось сообщение о том, что приказом № 450 от 20 января 1911 года "иеромонах Царицынского Свято-Духовского монастырского подворья Илиодор назначен настоятелем Новосильского Свято-Духовского монастыря, Тульской епархии". 31 марта Синод постановил уволить Илиодора от должности настоятеля Новосильского Свято-Духова монастыря и за самовольный отъезд назначить двухмесячную епитимию "в пределах таврической епархии".

Однако на следующий день после отказа Илиодора покинуть Царицын и ввиду неизбежности полицейской акции Государь наложил резолюцию: "Иеромонаха Илиодора, во внимание к мольбам народа, оставить в Царицыне, относительно же наложения епитимий предоставляю иметь суждение Св. Синоду".

Существует также текст телеграммы, подписанной императором: "Разрешаю иеромонаху Илиодору возвратиться в Царицын на испытание в последний раз. Николай".

Таким образом, государство в очередной раз отступило, и мятежный монах оказался сильнее не только губернатора, но и премьер-министра Петра Аркадьевича Столыпина и Священного правительственного Синода во главе с обер-прокурором Лукьяновым…

(газетный вариант)

Николай Шипилов

КРЕСТ

Неугасимо горит лампада в соборном храме!Ах, рассказать бы про все, как надо, умершей маме!В соборном храме Ксиропотама поют монахи.Поют монахи — ты слышишь, мама? — в священном страхе.Паникадило и круглый хорос, орлы двуглавы…Неугасимо горит лампада, горит, качаясь…Когда то было? Младая поросль в зените славы.С утра — ко храму, твердя молитву, в пути встречаясь.Никто не ведал, никто не видел — плескалось масло,Оно плескалось, переливалось, не зная края.И следом — беды, как те акриды, и солнце гасло,И конь у прясла всё ждал хозяев, уздой играя.

Изогнут хорос, как знак вопроса, под гнетом мессы.Младую поросль секут покосы — играют бесы.

О, как мы слепы, людское стадо! Но всяк ругаетТо — ясно солнце, то — сине море, вино ли, хлеб ли.

Кто ж наделяет огнем лампаду? Кто возжигает? но все ослепли…Поют монахи… Поют монахи… Коль слеп, так слушай.Запрись дыханье, утишись сердце — Дух Свят здесь дышит.Святые горы, святые хоры, святые душиНе слышит разум. Не слышит сердце. Ничто не слышит…Горят усадьбы, как в пекле ада — ребенок замер.Гуляют свадьбы. Плюются в небо — ребенок в двери.Ах, рассказать бы про все, как надо, умершей маме!Да на Афоне я сроду не был — кто мне поверит?

Я был поэтом. Умру поэтом однажды в осень.И напишу я про все про это строк двадцать восемь…

Октябрь, октоврий, листопад.В лесу полно грибов опят.В осенних дуплах совы спят —Зазимовали.Лишь дятла стук раздастся вдруг,Да пробежит в испуге жук —Последний круг, мой милый друг.А я — едва ли…

Как две зеркальные луны,Мои ладони холодны…Ах, если б ласточки весныМеня позвали!На сеновале диких травЯ оплатил бы жизнь, как штраф.Платите, граф. Но в том, что — граф,Я прав едва ли…

Октоврий. Золото. Хандра.Хоть дождь не льет, как из ведра —Туман и изморось с утра,Как в письмах Вали.Она жалеет, что сто летУже живет, а счастья нет,Что все живущее умрет,А я — едва ли…

И как оставлю я — ее,Татьяну — золото свое?Моя любимая поет и Бога хвалит.На что ей книг моих тома?Она напишет их сама!При этом — не сойдет с ума.А я — едва ли…А чтоб в тоску не занесло,Забуду год я и число.Нет, не забуду — тяжело:Сегодня — третье…Октябрь, октоврий, листопад!Тебе я вечно буду рад!Роняй скорее наземь, брат,Свое веретье…

Над лоном малиновых дольних долинОгромно висели Стожары.В ночи тростниковый пылал Сахалин,А кто бы тушил их — пожары?

Победу восставший великоросс,Японка с опасной улыбкой,Солдат в телогрейке, в бушлате — матрос,Стояли над детскою зыбкой.

А остров качало, как зыбку. Как ял,Штормило его и качало.Мой юный отец на коленях стоялУ жизни сыновней начала.

Он был — офицером советским. Ему льСтоять пред ставром и молиться?Но ставр уберег его тело от пуль,Чтоб мне на земле воплотиться.

И пела японка: "…прииде Крестом…"Матрос подпевал: "…всему миру…"И зыбка, как шконка, качалась при том,Кивала военному клиру.

Так я был крещен,А потом запрещенЖуком в человечьей личине.Молитвою стал православный мой стон,И шел я на Запад с Востока, как Он,В простом человеческом чине.

Алмазно сияли мне звезды крестомНад каждым разъездом и каждым мостом,Был крестик крестильный на теле моемЗащитой, надеждой, оплотом.

Но стыд забывал я, себя убивал,Греховные страсти вином запивалЯ трижды, казалось, убит наповал,Но Бог милосерд отчего-то:

Он дал мне дорогу, любовь и жену,И сына, крещенного нами.Сын шепчет молитву, отходит ко сну,Питаемый светлыми снами.

За отчим, за дедовским этим крестом:Что — там?Иди, поклонись освященным местам —Крестам.

Там пращуров прах.Я шепчу, не тая,Прощаясь:Се сын твой…Се мати твоя…

Воробей под крестомВарит пиво под кустом —Ах, как небо-то чисто —Хорошо б не коршун!Как живется воробью?Нет водицы — пиво пью!Молодице налью —Будет плакать горше!

Воробей под кустомПринакроется листом.Жить бы лет вот этак сто —Хорошо в пузе!Но средь каменных камнейСтолько нашенских парней!О, восплачьте обо мне,Братии и друзи!

Сколько землю не топчиНоги на морозе.Апчи! — на печи:Покупайте кирпичи!Жив — чив!Жив — чив!И почил в Бозе.

Не укроешься нигде:Под кустом или в гнездеНе робей, воробей,Думою несметной.И в гнезде ты в беде, и везде ты в беде —Внезапу найдеСтрашный час смертный.

Чив — чив — ничего!Пиво — во! И воля — во!Мы ведь все до одного — одного званья.Мне страшно два дня —И не страшно два дня.Так целуйте ж меняСкорбным целованьем…

Ты ищешь до коликов: кто из нас враг…Где меты? Где вехи?Погибла Россия — запомни, дурак:Погибла навеки…

Пока мы судились: кто прав — кто не прав…Пока мы рядились —Лишились Одессы, лишились Днепра —И в прах обратились.

Мы выжили в черной тоске лагерей,И видно оттуда:Наш враг — не чеченец, наш враг — не еврей,А русский иуда.

Кто бросил Россию ко вражьим ногам,Как бабкино платье?То русский иуда, то русский наш Хам,Достойный проклятья.

Хотели мы блуда и водки, и драк…И вот мы — калеки.Погибла Россия — запомни, дурак.Погибла навеки.

И путь наш — на Север, к морозам и льдам,В пределы земные.Прощальный поклон передай городам —Есть дали иные.

И след заметет, заметелит наш следВ страну Семиречья.Там станет светлее, чем северный снег,Душа человечья.

Дорога к дому и дорога — из,Она в снегах и муках пролегла.Я думал вверх лечу, а падал вниз.Едва ль душа останется цела.

Вот я собрал осколки и куски.Прими, сестра, подруга и жена.Как прежде мы, любимая, близки.Но какова той близости цена?..

О погоде и чахлой, и хлипкой,Как с рыбалки с не пойманной рыбкой,Вдоль колодца под лифтовой клеткой,Мимо надписи матовой, меткойНа панели мохнатой стенной,Шел мужчина мириться с женой.

Шел, похоже, мужчина мужчиной:Щеки вдавлены щедрой щетиной,Из кармана торчала газета,Что нашел он у биоклозета.

И казалось тому мужику:Станет каждое лыко в строку.

Он задумался меж этажами,Будто встретил бандитов с ножами.Словно аура эпилепсииВдруг мелькнула на небе России.

Словно детский услышал он крик —Не мужчина уже, а старик.

Это детскую видит он зыбку.Смуглой мамы святую улыбку.Кто-то шепчет: — Живи- не живи,А уже не узнаешь любви…

Тут весенний, раскатистый громВ крышу дома ударил ребром.

И виденье — оборвано громом.Утонуло дырявым паромом.

Небосвод изогнулся — и замерПред его голубыми глазами.

Нет. Не ляжет обратной дороги.Нет. Не встанет жена на пороге.Нет, родимый, подумай: тебе льКолыхать по ночам колыбель?И шептать над младенческой зыбкой:Хорошо не до старости жить,Хорошо — до усталости жить,И уйти незаметно, с улыбкой…

Он в ненастную майскую ночьРазвернулся — и вышел. И — прочь.

Шел месяц май — и я с высоким лбомПисал пейзаж чернилами в альбом,Потом я брал чернильный карандаш —И танк подбитый вписывал в пейзаж.

Солдат, что был похожим на отца,Лежал на поле мая и свинца.О, если б мне в ту пору мастихин —Я б мастихином написал стихи.

Отец остался жив на той войне.Купил гармонь, чтоб лучше пелось мне.Так далеко, казалось мне, война…А нынче гляну — вижу: вот она…

Спешат, несут Россию на погост.На нем смешенье из крестов и звезд.За что дрались? Таков был дан приказ.Нас не спросили — вот и весь мой сказ.

Сейчас пойду, наливочки напьюсь,Над вымыслом слезами обольюсь,Стихи припомню старые свои…А в пять утра — засвищут соловьи.

Геннадий Ступин