Александр Сидоров - Песнь о моей Мурке
Но и это не все! «Дипломатический Гоп» живет и поныне. Причем шагнул он за пределы России: сегодня ее исполняет польская группа «Культ» (под названием «Песенка дипломата», с некоторыми изменениями в тексте и пометкой «слова и музыка народные»). Не секрет, что с Польшей у нас нынче отношения, мягко говоря, натянутые. А вот «Гоп» служит по прямому назначению — «народным дипломатом», объединяя нас, несмотря на все обиды и непонимание.
Гоп со Смыком (фронтовая переделка)Жил-был на Украине парнишка, Обожал он темные делишки, В драке всех ножом он тыкал, По чужим карманам смыкал, И за то прозвали его Cмыком.
А в Берлине жил барон фон Гоп, Он противным был, к тому же жлоб, И фон Гоп, чтоб вы все знали, Был мошенник и каналья, И за то имел он три медали.
Вот пошли фашисты на войну Прямо на Советскую страну, На Украине фашисты Власть организуют быстро, Стал фон Гоп полтавским бургомистром.
Но помощник нужен был ему, И фон Гоп направился в тюрьму: «Эй, бандиты, арестанты, Вы на этот счет таланты, Кто ко мне желает в адьютанты?»
И тогда вперед выходит Смык: «Я работать с немцем не привык, Но вы фашисты, мы бандиты, Мы одною ниткой шиты, Будем мы работать знаменито».
Фон Гоп со Смыком спаяны навек, Но вдруг приходит к ним наш человек, А в руке его граната. Гоп спросил: «А что вам надо?» Тот ответил: «Смерть принес для вас я, гадов».
Вот теперь и кончилась баллада, На осине два повисших гада, Гоп налево, Смык направо, Кто послушал, скажет: «Так и надо!»
Достаточно широко известная фронтовая версия «Гопа», отрывок из которой прозвучал в художественном фильме «На войне как на войне» режиссера Виктора Трегубовича. Любопытно, что действие песни, как и оригинала, происходит на Украине — хотя не в Киеве, а на Полтавщине. Причем Гоп со смыком «раздваивается», превращаясь в парочку несимпатичных персонажей, один из которых — губернатор фон Гоп, а другой — уркаган Смык.
Автор переделки явно не принадлежал к преступному миру, поэтому уравнивает уголовника и фашиста. Но вообще профессиональные уголовники «советского розлива» не слишком охотно шли на сотрудничество с оккупантами. Не столько из-за патриотизма, сколько «по понятиям»: «воровской закон» запрещал им сотрудничество с любой властью. Конечно, исключать фактов «уголовного коллаборационизма» нельзя, но в основном с гитлеровцами сотрудничали как раз крестьяне, советские чиновники, даже оппозиционные священники (так называемая «катакомбная церковь»). Блатные же оставались собой и в оккупации.
Но вот какие любопытные сюжеты подбрасывает жизнь! Евгений Ростиков в статье «По кому стреляют Куропаты» рассказывает эпизод, когда фашисты выпустили преступников из оршанской тюрьмы: «В советское время в ней находились уголовники, но при отступлении их выпустили на все четыре стороны. Кстати, часть из них организовала партизанский отряд с понятным названием «Гоп со смыком», который в 1942 году был расформирован».
Так что фронтовая песенка не во всем права…
Заметим, что мы не рассматриваем в этом сборнике десятки других интересных и по-своему замечательных переделок и вариантов знаменитой блатной баллады, в том числе популярный в свое время «Драп со смыком», известный также как «Песня немецкого танкиста»:
Грабь-драп — это буду я, Воровство — профессия моя, Я в Берлине научился, А в Париже наловчился, И попал я в русские края.
…Налетели мы на крайний дом. Жили в нем старуха с стариком. В ноги бросилась старуха, Я ее прикладом в ухо, Старика прикончил сапогом.
Или полную «черного юмора» переделку «Граждане, воздушная тревога»:
Граждане, воздушная тревога, Граждане, спасайтесь, ради Бога: Майки, трусики берите И на кладбище бегите — Занимайте лучшие места!
Но все это увело бы нас далеко от уголовного фольклора.
Как две еврейские сестрички прославили две уличные песни
(«Купите бублички» и «Купите папиросы»)В конце лета 1959 года в Москве открылась американская промышленная выставка, на открытие которой прибыл вице-президент США Ричард Никсон. Это знаменательное событие сопровождалось культурной программой, в рамках которой состоялись концерты дуэта «Сестры Берри» — Мины (Мерны) и Клары (Клэр).
Это было нечто незабываемое! Широкая советская публика фактически впервые познакомилась с еврейской песенной культурой на идиш (впрочем, некоторые песни дублировались на английском и русском языках). После концертов сестер Берри особую популярность приобрели два шлягера — «Купите бублички» («Койфт майне бейгелах») и «Купите папиросы» («Койфт жэ папиросн»).
Впрочем, «Бублички», впервые появившись в первой половине 20-х годов прошлого века, и без того были достаточно известны. Что касается «Папирос», здесь мнения исследователей расходятся. Одни считают, что они появились в СССР еще до Второй мировой войны, другие (Дмитрий Якиревич) утверждают, что песня утвердилась в среде советских евреев после 1959 года и лишь позднее обросла мифологией.
Попробуем разобраться во всех деталях этих историй.
Купите бублички Ночь надвигается, Фонарь качается, Свет проливается В ночную мглу. Я неумытая, Тряпьем прикрытая И вся разбитая, Стою дрожу.
Припев: Купите бублички, Горячи бублички, Гоните рублички Сюда скорей! И в ночь ненастную Меня, несчастную, Торговку частную Ты пожалей.
Отец мой — пьяница, Он этим чванится, Он к гробу тянется, И все же пьет; А мать гулящая, Сестра — пропащая, И я — курящая, Глядите — вот!
Припев. Инспектор с папкою И с толстой палкою Грозит на бублики Забрать патент. Но я — одесская, Я всем известная, И без патента все Продам в момент!
Припев. «Не плачь ты, Фенечка, — Сказал мне Сенечка, — Пожди маленечко, Мы запоем!» И жду я с мукою, С тоской и скукою, Когда с разлукою Навек порвем.
Припев: Купите бублики, Горячи бублики, Купите бублики — Да поскорей! За эти бублики Платите рублики, Что для республики Всего милей!
Песня «Купите бублички» родилась во времена нэпа и приобрела необычайную популярность — в том числе в босяцкой и уголовной среде. В тексте есть абсолютно недвусмысленные указания на время создания песни. Так, в нем упоминается «инспектор с папкою», который «грозит на бублики забрать патент». В период «новой экономической политики» для ведения частной торговли требовался патент, который выдавался лицам, достигшим 16 лет. Разумеется, значительная часть торговцев предпочитала обходиться без патента. Вот что пишет Евгений Петров в воспоминаниях об Ильфе:
«В 1923 году Москва была грязным, запущенным и беспорядочным городом. В конце сентября прошел первый осенний дождь, и на булыжных мостовых грязь держалась до заморозков. В Охотном ряду и в Обжорном ряду торговали частники… Иногда раздавался милицейский свисток, и беспатентные торговцы, толкая пешеходов корзинами и лотками, медленно и нахально разбегались по переулкам. Москвичи смотрели на них с отвращением. Противно, когда по улице бежит взрослый, бородатый человек с красным лицом и вытаращенными глазами».
При этом торговлей вразнос занимались не только представители простонародья, у которых отец — пьяница, а мать — уборщица. Торговать бубличками, пирожками, овощами и прочим приходилось и представителям некогда имущих классов.
Г.Андреевский в книге «Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1920—1930-е» пишет: «Как-то в 1923 году в народный суд милиционер привел девочку. Судья Иванова обратила внимание на ее опрятность, белый бант в светлых, немного вьющихся волосах и на книксен, который она сделала, войдя в кабинет. Из милицейского протокола следовало, что девочка занималась спекуляцией и оказала неповиновение работникам милиции. Вины своей она не отрицала. Судья стала разбираться, и выяснилось, что Нина, так звали девочку, старший ребенок в семье. Семья живет в подвале. Мать ходит на биржу труда, но устроиться на работу не может. Есть дома нечего. Все надежды семья возлагает на то, что Нина заработает на торговле яблоками — 50–70 рублей в день — и что-нибудь купит, чтобы не умереть с голоду. Патента на торговлю у Нины нет и быть не может, так как ей нет еще шестнадцати лет. А нет патента — торговля незаконная. Попала девочка в милицию. Продержали ее там до ночи, а потом отпустили, только она идти домой отказалась: страшно. В милиции посчитали такое поведение дерзостью и на следующее утро привели девочку в суд для наказания. Только судья оказалась не формалисткой. Взглянула с тоской на милиционера, вздохнула и девочку выпустила».
