Иван Миронов - Родина имени Путина
— Ваня, я на улице подожду. — Стесняясь меня, Лиза вышла из машины с явной целью покурить.
— Хорошо, я быстро.
В дверях я столкнулся с одним из карманных борцов с «антинародным режимом», чье имя начинало стремительное восхождение на политическом небосводе. На бегу сухо поздоровался. Сумку я собрал минут за пятнадцать.
Лиза сидела в машине грустная и немного растерянная. Ехали молча. Мы расстались возле регистрации. Она пыталась не плакать, а меня терзала изжога предательства, причиненного этой маленькой чистой девочке.
— Але, Вань! Ты что замолчал? — скрипнуло фальшивой обидой.
— Да, — встрепенулся я от воспоминаний. — Ты где?
— В Москве, на Ленинском.
— Я в Крылатском.
— Если ты сейчас свободен, я могу через полчаса подскочить, — неуверенно потянулось в трубке.
— Конечно, свободен, Лиза. Ты на метро?
— Hе-а, на машине. Давай возле «Якитории».
Я уже стоял возле кафе, когда из потока на стоянку вынырнул новенький БМВ «икс шесть», глухо тонированный, на двух нулях и трех «аннах». Машина резко тормознула возле меня, правое окно опустилось. Воздух разрядила музыка. За рулем сидела Лиза, сильно повзрослевшая, резко похудевшая, с бледным лицом и подуставшими глазами.
— Привет. Поехали отсюда, у меня аллергия на рыбу, — несмело улыбнулась девушка.
В салоне пахло новой кожей, табаком и мандаринами, которые вперемешку с кожурой лежали на полочке между сиденьями. Мне отчего-то казалось, что Лиза была выше, она горбилась. Маленькая худая фигурка, короткая стрижка, гораздо темнее той, что осталась в памяти. Тонкая ручка, на которой словно компас, бриллиантами отливал здоровенный циферблат, уверено крутила рулем внедорожника.
— Куда едем? — Лиза вернула меня из мысленного штопора, смело выскочив на разделительную Кутузовского.
— Жевать верблюда, пока лежит, а то встанет — убежит. А поехали, Лизок, в казино.
— Прикалываешься? — хмыкнула девушка, стараясь не пересекаться со мной взглядом. — Денег много? Отдай мне!
— Мало, поэтому и в казино.
У меня в кармане лежало две тысячи долларов — аванс, ссуженный издателями за рукопись книги. Это были все личные-наличные и других поступлений в ближайшее время не предвиделось.
— Там же выиграть нереально, — протянула Лиза.
— Вот мы это и посмотрим.
О верном способе легкой наживы на рулетке поведал как-то мой сокамерник. Идея запомнилась. От соблазна попробовать, даже рискуя последними деньгами, я не мог удержаться.
— Ну, как скажешь. В какое казино?
— Поехали в «Ударник». Кстати, а почему «икс-шестая»?
— Это назло ему. Он мне «Лексус» впаривал, а я этот взяла, чтобы он охренел от такой неожиданности.
— Ты замужем?
— За этим козлом?! Ни в жизнь. Лучше вернусь на свою гребанную родину. Рыбу чистить и крабам ноги отрывать.
— Кому так повезло?
— Как? — Лиза осеклась, удивленно осознав, что янев теме. — Да какая разница.
— Одна дает, другая дразнится.
— Я в Москве стараюсь не появляться, чтобы его не видеть.
— Во Владике пропадаешь?
— Шутишь? Я там сто лет не была. Что там делать? У меня дом в Лондоне и учеба в Оксфорде. А сюда наездами. Ремонт надо принять. Двести метров на Кутузе, полгода уже вожусь, третью бригаду меняю. И со счетами разобраться.
— Сводишь с кем-то?
— У меня два ляма баксов на рублевых счетах, надо конверт сделать, и так уже на кризисе сотку потеряла, — с тяжелой тоской вздохнула Лиза.
Не без труда приткнувшись на парковке, мы вошли в казино. Первый этаж, словно зал ожидания Ярославского вокзала, пестрил человеческой разно маетностью. Вокруг булькающих игровых автоматов бродили лица с опорожненными душами. Сытая холеность, подузоренная золотом и бриллиантами, мешалась с рваньем, отправлявшим в бездушные жернова цветастых ящиков заложенные квартиры и потребительские кредиты. Серые физиономии, изможденные вялой страстью, подергивались в такт мерцанию экранов. Даже победная светомузыка, которой периодически взрывались поглотители бабла, не вызывала в гражданах ничего, кроме отрешенного равнодушия.
Мы спустились вниз, где за рулетками и покерными столами толпилась публика. Две тысячи долларов были разменяны на фишки. Подошли к рулетке, возле которой уже потели трое господ среднеазиатской наружности и дама, чьи увесистые мослы обтягивала белая водолазка с огромными буквами по бамперу. Дама пила бурбон, смахивая в стакан пепел сигареты, замызганной слюной и помадой. Игра не шла, и дилер, чахоточный мальчик с выработанным иммунитетом к поношениям клиентов и начальства, сгребал разноцветные фишки в пользу казино. Недолго думая, я поставил сто долларов на первый столбец.
Небольшим отступлением надо отметить, что в рулетке три столбца, поэтому в случае выигрыша поставленная на кон сумма утраивалась. Шарик, отсчитав положенные круги, споткнулся о «18». Тетя, памятуя о десяти баксах, выставленных на эту клетку, кусанула губу, размазав по зубу бордовый рубец. Но шарик, словно передумав, сделал вымученное сальто, приземлившись на «7». Крупье с поздравлениями придвинул мне две фишки по сто.
Забрав выигрыш, я оставил сотню на том же месте. Тетка, уверовав в мою удачу, подвинула на первую дюжину свои пятьдесят. Но в этот раз шарик капризно замер на «15», аккурат по соседству с нужной нам «19». Женщина, звякнув кольцами о стакан и крутанув глазами, раздраженно закинула в себя виски.
— Мимо, — слегка досадуя, констатировала Лиза.
— Сейчас все будет, — туда же я упрямо поставил двести долларов.
— Тридцать пять, — объявил крупье, облегчив меня еще на две сотни.
— Ты что делаешь? — удивилась Лиза, увидев, как я на то же место водрузил триста баксов.
Я отмахнулся, молча уставившись в шарик.
— Ну, я же говорила, — девушка закурила, шарик задрожал на тридцати в третьем столбце.
А я вновь упорно отщелкал четыреста на первую.
— Двадцать два, — бесстрастно процедил дилер, подвинув ко мне восемь стодолларовых фишек.
С учетом предыдущих потерь я был в плюсе на триста баксов.
Тот же фокус я изобразил уже на второй дюжине. Два раза шарик проскочил мимо меня, но на третий прислал мне шестьсот. Лиза светилась детским азартом, много курила и нервно теребила сумочку.
//__ * * * __//За соседним покерным столом сидел интеллигентный еврей, вполне еще бодрый, но обрюзгший от излишеств. Модно стриженная щетина, серьга в ухе, пестрота и вкусовщина в одежде были то ли ленивой данью тусовке, то ли молодецким торцеванием перед проститутками. Здесь он был завсегдатаем и местной достопримечательностью для тех, кто был хоть немного знаком со «своеобразным» миром современной культуры и по лит-бизнеса; себя он гордо именовал галеристом. Интеллигент напряженно следил за игрой, ставил много, больше раздражаясь проигрышам, меньше радуясь кушу. Игра не клеилась до обидного. Сначала два туза с раздачи были задавлены соседским фулхаусом, потом собранный стрит был похерен стрит-флешем какого-то молодого «козла» с «классной кобылой», которая жрала виски и гнусно визжала при очередном выигрыше своего спутника. Галерист несколько раз было порывался вежливо порекомендовать девушке заткнуться, но дерзкий взгляд ее кавалера обращал его к благодетелям скромности и смирения. Интеллигенту очень хотелось как-нибудь намекнуть этому подгламуренному быдлу, с кем они имеют честь играть за одним столом, но разговор не складывался. Поэтому досаду оскорбленного азарта галеристу, как всегда, приходилось срывать на юных девушках-крупье, покорно сдававших карты. Во время очередной раздачи, когда крупье предлагала игроку разрезать колоду специальной пластинкой из твердого пластика, интеллигент резко бил в колоду. Рассекая карты, острая пластмасса безжалостно врезалась в хрупкие пальцы девушки. От боли и обиды молодая женщина сжимала скулы, как мужчины сжимают кулаки. Разглядев в дымке взгляда тронутую слезой тушь, отомстивший галерист начинал демонстрировать публике свои керамические челюсти.
Марату Гульману было около пятидесяти. Его биография, бизнес и власть начались с развалом Союза. Основав галерею современного искусства имени себя, Марат начал впаривать обезумевшим от денег барыгам галлюциногенную мазню с наркологическими названиями, кивая на «тренды», «моду» и «западную эстетику». Когда лоховская страсть к страшно-прекрасному периодически спадала, Гульман подогревал ее эпатажем разума и морали. Наловив по отечественным диспансерам десяток аттестованных шизофреников-извращенцев, Марат организовал у себя в галерее «фабрику звезд». Голые придурки сидели на цепи, жрали из железных мисок, гадили на пол и лаяли на посетителей галереи. Сие экскрементальное искусство Марат Анатольевич называл «инсталляциями». Блевотный рефлекс, вызываемый прогрессивным творчеством, снискал Гульману скандальную славу. Когда буйные идиоты, копрофилы, зоофилы и эксгибиционисты утомили однообразными номерами похабного зрителя, Марат переключился с острополовой на остросоциальную тематику, удивляя массы богоборческой гнусностью, что опять-таки явилось для него неплохой рекламой. Гульманом возмущались и восхищались. Необычный подход к российской традиции стал для сотрясателя устоев входным билетом в большую политику, где он заявился главным отечественным пиарщиком. Гульман стал осваивать бюджеты избирательных кампаний мэров, губернаторов, федеральных партий.
