Юрий Петухов - Тайны древних русов
И тут мы вновь видим совмещение двух мифов: соития отца-неба и матери-земли, как первичного и глобального, и любовного «поединка» мужского и женского начала, заканчивающегося, естественно, победой «громовержца», как первично-реминисцентного мифа, занявшего со временем вторичное место. Ещё раз подчеркнём, накладывается множество составляющих. Всё вычленить мы не сумеем, видимо, никогда. Но выявить основные сможем.
Что же касается самого акта соития-оплодотворения, то ему соответствует индоевропейское «иебхр−» с пропадающими двумя последними согласными (или изменяющимися в зависимости от ареалов употребления). Так, например, как считают некоторые исследователи, название реки Днепр состоит из двух частей: «Дану», что означает «река, вода» [7], и «иебр−» в известном нам смысле. По этой версии Днепр имеет «небесное» происхождение. Но для нас тут главное — другое. Мы имеем перед собой ещё один довольно-таки яркий пример сохранения именно славянскими племенами древнейшего созвучия в самом первозданном виде, в том, в каком не удалось сохранить его другим индоевропейским народам. И пусть оно дошло до нас, приняв несколько эмоциональную окраску, в качестве того, что принято называть бытовым ругательством, тем не менее само слово и все его производные в этом не виноваты — его звучание и смысл имеют от роду не менее шести-семи тысячелетий. Прямая передача — ещё один факт прямого наследования, пусть и не слишком по нынешним меркам пристойный, но факт, оспорить который невозможно.
Мы постоянно в той или иной мере затрагиваем аспекты древнеиндийской и, в частности, ведийской мифологии. И здесь мы должны сделать одно очень важное отступление, необходимое для понимания существа многих вопросов.
Трудно найти более близкие в языковом и культурном плане группы в индоевропейской семье, чем балто-славянская и древнеиндийская, если, разумеется, последнюю очистить, по мере сил, от наслоений поздних времён и вливаний автохтонного населения Индии.
Но мы бесконечно далеки от подлинного понимания психологии древнего индоария, его мифологии. Причин этому много. Одна из главных заключается в том, что в течение долгого времени, не меньше двух столетий, мы смотрим на древнеиндийскую культуру через английскую призму. И потому мы ну никак не можем узнать того, что не только нам родственно, но и просто наше. Первоначальные переводы с санскрита делались на английский — тому тоже есть причина, хотя бы длительная колонизаторская в самом широком смысле этого слова деятельность англичан в Индии, — а с английского уже на русский. Утрачивалась суть понятий, утрачивалось подлинное звучание слов.
Надо отдать должное английским учёным, они проделали колоссальную работу. Но представьте себе, что мы знакомились бы с культурой и языком украинского народа посредством переводов сначала, скажем, на немецкий, а потом с немецкого на русский. Что бы произошло? А то, что мы могли бы и не узнать очень многого.
Английская призма или английское зеркало, в котором отражается искажённая для нас древнеиндийская культура, преломляет всё по-своему, на свой манер. Это касается даже фундаментальных элементов, из которых состоит всё, языковых частиц. Например, мы говорим «ра-дж-а», «ва-дж-ра», повторяя за англичанами. Но у индусов нет этого «дж», у них есть «ж», а точнее «тьщ». И мы сами громоздим ошибку за ошибкой, пытаясь понять индоария по-аглицки.
А ведь в звучании многих слов заключено для нас почти всё. Какой нам, например, смысл повторять вслед за англичанами, что Агни — это «персонифицированная передача жертвенного пламени, жертвенного костра», когда достаточно сказать: Агни — «огонь» и «бог огня», а образ его дать чистым переводом с древнеиндийского, без искусственных усложнений (типа той же «ваджры» — метательного снаряда-дубины).
Не надо ставить искусственных барьеров. Если какое-то слово можно перевести с санскрита на русский одним словом или словосочетанием, а в большинстве случаев это можно сделать, так зачем же огород городить из английских калек и накручивать многосложные, путаные и совсем не древнеиндийские и не русские в итоге «пояснения»-ребусы. Многое прояснится, если мы не будем, выражаясь попросту и по-русски, мудрить излишне.
Нам без перевода понятно, что «Ваю» — это ветер, что это родственно нашему «веять». Что самоназвание «арии» — это не нечто полуфантастическое и непонятное, а производное от балто-славянского «арии-орачи», то есть мы с большой долей уверенности можем сказать: переселенцы отделились от основного массива в пору, когда уже было в какой-то мере освоено земледелие.
Любой желающий, взявший и руки текст, отпечатанный на латинице или на кириллице, обратит внимание на узнаваемость слов: главная книга ариев «Веды» — она и есть веды, поведанья, «свакир» — это свекр, «давар» — дверь, «тамас» — тьма, «вис» — весь, «дам» — дом, «гима» — зима, «гири» — гора, «бхага» — бог, «манса» — мясо, «ватар» — ветер, «вяк» — говорить, вякать, «сравас» — слава, «родас» — рожающая земля, «своям» — сам, «тода» — тогда, «прати» — против, «таноти» — тянуть, «грабх» — хватать (грабить), «жна, жнати» — знать, «вякати» — говорить, «жирати» — глотать, жрать, «ми, минати» — сминать, «ушас» — страх, ужас, «братар» — брат, «ятар» — ятровка, «матар» — мать, матерь, «кришна» — чёрный, коричневый, «свади» — сладкий, «прия» — приятная, «ни» — низ, «ади» — один, «два» — два, «три» — три, «чатур» — четыре и так можно продолжать очень долго.
Но главное даже не в словах, достаточно понятных для нас или совсем непонятных, но переводимых всё-таки одним словом или словосочетанием, а в понятиях, играя на которых можно до бесконечности усложнять словесный образ, всё дальше и дальше удаляясь от краткости и ясности, что, разумеется, исследователю не даст плодов помимо гонорарных, получаемых за распухшие, но по сути пустые рукописи, перерождающиеся в статьи, книги.
Здесь мы сталкиваемся с уже знакомым нам подходом, с поветрием-модой, имеющим глубокие корни и зиждущимся на двух китах: смотреть на всё чужими глазами, ни в коем случае не напрягая свои, и объяснять всё своё, местное привнесением извне, а всё чужое, дальнее — таинственными и путаными словесами, ничего не передающими, но выглядящими достаточно весомыми. Приём старый, ещё жреческий — так маги-жрецы, волхвы у тех же индоевропейцев, чтобы сделать знания недоступными для соплеменников и сохранить свой вес в племени, обществе, облекали их в туманные, многозначительные и глубоко зашифрованные фразы.
Завершая наше краткое отступление, надо признать, что часть нашей науки, занимающаяся изучением Древней Индии и индоарийской проблемы, связанной с общеиндоевропейской проблематикой, пребывает в удручающем состоянии — и это несмотря на подлинно подвижнические усилия отдельных титанов-исследователей, настоящих учёных.
Не следует, разумеется, и излишне упрощать подходы к исследуемым объектам, вдаваться в иную крайность, как не следует и впадать в наивно-ложную простоту «народной этимологии», выводящей всё лишь из сходности звучаний, из созвучия иногда совершенно разносмысленных слов.
И для того, чтобы не удаляться от золотой середины, необходимо проверять себя: лингвистические находки — мифологическими образами, исторические данные — археологией и антропологией и т. д. во всех сочетаниях. И, многократно проверяя себя, свои полученные результаты, сверяя их с существующими данными, надо помнить и верить — случайности остаются случайностями до тех пор, пока из них не выстраивается логический ряд, последовательность.
Основоположник сравнительного метода в языкознании и сравнительно-исторической мифологической школе А. Мейе сказал как-то справедливые слова, которые мы обязаны привести:
«Отдельные мифологические или лингвистические совпадения могут быть случайными в силу конвергентного (сходного. — Ю. П.) развития явлений или типологического характера, однако совокупность отдельных мотивов, внутренне не связанных, не может проявиться случайно» (А. Мейе. Сравнительный метод в историческом языкознании).
Памятуя об этом, надо учиться смотреть на мир открытыми глазами, видя причинно-следственные цепи и совокупности объектов, процессов, а не просто пёстренький калейдоскопический коллаж.
На многие тысячи километров разошёлся в разные стороны от прародины облачённый в плоть сказания простенький сюжет. Не распылился, не забылся он, а, напротив, расцвёл и неслыханно обогатился за тысячелетия своего существования. У каждого народа он приобрёл своё звучание. В германо-скандинавской мифологии, скажем, в роли бога-громовника, борющегося со Змеем, выступает бог-богатырь, бог-воин Тор, также явно приближённый к народу, как бы его защитник даже. Здесь мы видим отличное от основного индоевропейского имя-теоним, но тем не менее функции сохранены. А имя в какой-то степени сохранено в наименовании материнского божества — мать громовержца зовут Фьергун. На первый взгляд далековато от изначального «Перк-ун», но, как считают учёные, произошедшее от него. Германо-скандинавская мифология насыщена эпическими сюжетами и вставками, которые затуманивают основу, и потому она не всегда пригодна в качестве инструмента или объекта для исследования первичных мифов.
