Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина
Если отечественные исследователи отмечают рост международного престижа Руси и подчёркивают её статус как одной из ведущих держав Европы[231], то западные специалисты обращают внимание на то, что Московская Русь воспринималась европейцами как периферия и отсталое захолустье. Так, по словам Э. Каррер д’Анкосс, Иван III пытался возвратить Россию в Европу, однако «европейцев мало интересовала страна, которая с давних пор была для них terra incognita, а сами русские не решались на сближение с Европой»[232].
Тем более, существовала одна важная проблема: русские для европейцев были схизматиками, и особенно остро это проявилось после падения Константинополя в 1453 году.
Падение Константинополя и концепция «Москва — Третий Рим» как отражение «российского империализма»
Итак, после 1054 года противоречия между двумя ветвями христианства, усиленные начавшимся религиозным брожением в самой Европе и вылившиеся в XV–XVI столетиях в системный кризис, обостряются. Католическая церковь, позиции которой к этому времени в Европе заметно ослабли, стремясь сохранить и укрепить свою власть, пыталась склонить Московскую Русь к заключению унии с Римом. Неприятие Москвой решений Ферраро-Флорентийского собора (1438–1445) и Флорентийской унии привело к тому, что московиты окончательно попали в разряд схизматиков — врагов христианского мира[233]. Как отмечал М. Малиа, когда турки приблизились к Константинополю, а отчаявшиеся греки искали защиты, воссоединившись с Римом на Флорентийском соборе 1439 года, православные оказались в положении просителей и подчинённых[234] . Но и после того, как Москва отреклась от Флорентийской унии, папство и иезуиты не прекратили своих попыток вернуть Россию в лоно единого христианского мира[235]. Тем более, что падение Константинополя 29 мая 1453 года решительно перенесло оплот православия в Москву. Говоря словами А. Тойнби, Московское княжество «застенчиво и без лишнего шума приняло на себя византийское наследие»[236].
Однако все попытки папской власти склонить Россию к принятию унии оказывались неудачными[237]. Более того, при Василии III псковский старец Филофей провозгласил Москву «Третьим Римом», пришедшим на смену двум павшим: Римской империи и Византии. Идея «Третьего Рима» была сформулирована около 1523–1524 годов в Послании Филофея великокняжескому дьяку Михаилу Мунехину. По Филофею, Россия и её столица становятся последним воплощением «неразрушимого», «недвижимого» Ромейского царства, возникшего с появлением христианства и христианской Церкви[238]. Как отмечает Н.В. Синицына, «в „Ромейском царстве" — „Третьем Риме" после потери политической независимости Византией и всеми ранее существовавшими православными царствами их судьбы соединились („снидошася") в России — на метаисторическом уровне»[239].
Идеи, сформулированные старцем Филофеем, являлись свидетельством формирования основ русского национального самосознания. Русское государство, преодолев феодальную раздробленность и освободившись от ордынского ига, утверждало себя в системе международных отношений и в мировой истории. Аналогичным образом и православная церковь определяла своё место среди современных христианских церквей, в истории христианства, утверждая своё право на автокефалию. При этом, как справедливо подчёркивала Н. В. Синицына, обоснование автокефалии соединялось с утверждением статуса Русского государства в качестве царства и царского титула правителя. «Подобно двуглавому орлу, титул был обращён и на Восток, и на Запад, призван был свидетельствовать независимость по отношению к ордынскому царю, равенство в отношениях с западным императором, роль в православном мире царя, единственного сохранившего политическую независимость православного царства»[240].
Однако на Западе эти идеи зачастую использовались в пропагандистских целях для изобличения «империализма» русских, которым приписывалось мессианское стремление «захватить» Европу[241]. Как отмечает Г. Меттан, «это грубая ложь, поскольку попытки Запада обратить русских православных в свою веру начались ещё в XII веке, за триста лет до заявления Филофея»[242]. Более того, подчёркивает исследователь, «Запад искажал слова Филофея, чтобы прикрыть постоянные попытки поляков и шведов завоевать территории Украины и Белоруссии»[243]. Между тем в восприятии русских идеи Филофея лишь подтверждали равенство России с другими государствами и отказ подчиняться сторонней силе, европейской или азиатской[244]. Филофей, говоря о Москве как о «Третьем Риме», вовсе не подразумевал идею могущества Московского государства, а говорил о чистоте и «правильности» учения московского христианства, о единственной церкви, свободной как от латинской, так и от греческой ересей, ибо константинопольский престол тоже впал в заблуждение, объединившись с Римом[245]. Утверждение этой доктрины не означало притязаний на бывшие византийские территории, а являлось, как подчёркивает Д. Ливен, «показателем резко возросшего авторитета и самоуважения как русского государя, так и русского государства наряду с полным отождествлением обоих с делом православия»[246]. Более того, по мнению ряда исследователей, концепция «Москва — Третий Рим» не имела широкого распространения в Московской Руси XVI столетия. Как отмечает А. С. Усачёв, это было обусловлено тем фактором, что «псковский инок был лишь одним из целого ряда писателей, так или иначе оказывавших влияние на формирование идеологии Московского царства». Кроме того, по словам исследователя, свою роль сыграл и «„провинциальный" статус Филофея, не входившего в круг книжников, группировавшихся вокруг московских митрополитов, с которыми было связано происхождение ключевых памятников этого времени — Никоновской летописи, Чина венчания, Степенной книги». Это, как подчёркивает А. С. Усачёв, и определило «маргинальный статус данной мифологемы, которая в крупнейших памятниках историке-политической мысли этой поры не фиксируется»[247]. Она появляется лишь в отдельных источниках конца XVI — середины XVII столетий, а известность концепции «Москва — Третий Рим» связана с историографией XIX–XX веков, на которую значительное влияние оказали геополитические факторы той эпохи[248]. Аналогичного подхода придерживается Н.Ш. Коллманн, подчёркивающая, что формула «Москва — Третий Рим» «почти не имела хождения при дворе и получила некоторое распространение лишь в XVII веке в консервативных кругах»[249]. Однако Москве отныне стали приписывать стремление управлять всем миром и начали воспринимать её в качестве противницы Священной Римской империи.
В ходе Реформации, начавшейся в Европе, это разобщение ещё более усилилось. Протестантизм перенял свойственное Западу недоверие к православию и не попытался преодолеть разрыв, расколовший Европу на две части. Как отмечал М. Малиа, «с момента возрождения российского могущества в XV и XVI веках этот водораздел пролегал не только в умах верующих, но в культурных и политических вопросах»[250].
В это время и вплоть до конца XVII столетия как на западе, так и на востоке Европы люди размышляли о своей цивилизации главным образом в соответствии с религиозными категориями. Различия тогда
