Газета Завтра Газета - Газета Завтра 926 (33 2011)
В знаменательные даты виновнику обычно кричат: "Многая лета!" Я же просто скажу: "Здравствуй, Тимур! Здравствуй долго и плодотворно на радость нам всем!"
Елена Антонова
…Если только можно, Авве Отче,
Чашу эту мимо пронеси…
БОРИС ПАСТЕРНАК
Что ждёт нас впереди: могилушка земная
Иль домик у реки — на самом крае рая?..
Z.
…Я устал от русских наших бескрайних бед…
И ноздри, глаза, уши и душа моя
наполнены дымом несметных пожарищ…
И уже близок последний пожар
Всея Руси Тысячелетней…
Уже… при дверях огнь пожирающий стоит…
И вот я приехал на Кипр, чтобы очарованно бесшумно анонимно упокоиться умереть в одном из древлих блаженных виноградных монастырей…
Но!.. Вот она!..
…Младая полунагая мать — девочка сама ещё — с коляской бредёт плывёт по кипрской приморской летней пустынной от полуденной жары аллее аллее мандариновой апельсиновой…
О Боже!..
Новорожденный молочный агнец спит сладко разметавшись безвинно раздольно ангельски от жары сладко млея прея улыбаясь…
А она глядит на меня талыми васильковыми русскими забытыми глазами — на Кипре нынче много русских да и в иных странах много русских беженцев несчастных…
А она в одном купальнике золотистом почти нагом обнаженном призрачном, чрез который как туманная косточка в перезрелом златом персике иль винограде сквозит загорелая сокровенность телесность курчавость её… подстриженный ухоженный лакомый газон лужайка тайная родник жизни вечнопульсирующий, лоно несметное, из которого исходят все человеки, и куда яро устремляются спелые мужи, как бабочки на сладкий огнь…
О Боже…
Где-то она загорает плещется нагая, а я не знаю…
И русские захожие детские невинные очи очи её тало текут как у всех младых кормилиц матерей рожениц недавних
И губы напоённые избыточные и груди едва не разрывают едва не раздвигают едва не разрушают тугой купальник
И груди пылают пирамидально округло и соски кишащие чешутся от губ сосунка сиреневые питающие рвутся томятся напоены чрез воздымающийся купальник
И груди готовы кормить истекать исходить млеком родильным первозданным
О Боже… чудится мне, что я младенец сосущий у сосков моей матери…
Я гляжу на неё, тоскую, тлею, наливаюсь… плоть моя становится вином бродильным…
Тело грешников — вино дурманное… и душа грешников дурманная…
А меж грудей её, меж двух горячих песчаных верблюжьих барханов, меж двух русских снежных ледяных холмов живодышащих холомов — золотой крестик колышется, колеблется, живёт, воздымается… разве может он закрыть укротить бушующую плоть её…
А под крестиком смоляная родинка лучится маслянистым антрацитом… родинка пылает…
И я вспоминаю древнеперсидских поэтов, сладостно неудержимо болезно непоправимо неизъяснимо воспевающих эту несметную родинку:
Если та ширазская турчанка
Заберёт моё сердце с собой —
За одну её чёрную родинку —
Я отдам Самарканд с Бухарой…
А я что могу отдать?.. Усталую жизнь мою, уже готовую к смерти?..
А я гляжу на эту вечную ненасытную родинку и — о Боже!.. прости мне — хочу по-щенячьи лизать, лелеять её пересохшим языком моим…
Язык мой чует, алчет её…
Я чую, как задрожит она переспело, томно, змеино, гулко, как древо от топора, если я возьму губами родинку её…
О Боже… Но крестик сокрывает родинку…
Но кроткий золотой небесный малый крестик сокрывает умиротворяет великий земной соблазн…
Но сокрывает ли?..
О Боже!.. Где я? что я?..
На далёком Кипре, где некогда бродили вечные апостол Павел и Лазарь воскресший, а теперь бредём тленные я и она…
И они брели Тропами Вечной Мудрости в Царствие Небесное… И нам завещали Эти Тропы…
А куда бредём мы, слепцы, по пыльной аллее соблазна искушенья под апельсиновыми и мандариновыми златоплодовымии златоблаженными деревьями?..
…А я одиноко бреду по пустынному полуденному пляжу и вот с ней встречаюсь… схожусь… сшибаюсь… насмерть… задыхаюсь… радостно…
И я был сладко хладный, готовый к смерти в каком-нибудь древлем кипрском монастыре, а вот вдруг увидел её и задыхаюсь блаженно замираю маюсь стражду и радостно умираю от счастия внезапного, словно дальная младость встала предо мной на пустынной пылкой жаркой аллее апельсиновой мандариновой одинокой приморской…
И эта аллея — аллея дорога необъятная земного соблазна, а не тропа узкая небесного упокоенья… спасенья…
О Боже… как необъятен сладок грех… как узка тропа спасенья…
И я стою вкопанно пылко улыбчиво а она останавливается и глядит на меня хлёстко тало безумно живородяще жалеючи животрепетно
И я стою в молочном материнском облаке любви новорожденном
И я млею таю в этом облаке и покорно гляжу на неё… как ягнёнок каракулевый молочный обреченно тычется в волка…
Но она не волк, она ягнёнок… и я ягнёнок… а в любви кто-то должен быть волком… а нам не суждено…
Но!..
Ах как открыта вся вся вся распахнута ты… как отворена неоглядно как беззащитна притягательна как все молодые первороженицы матери от святой родовой горячки спячки болячки скачки…
Ах как лакомы лестны близки чудны дивны совсем совсем рядом рядом дышат маются готовятся покоряются отдаются уже уж смиряются младые дынные груди малахитовые живомалахитовые губы очи лядвеи живот лоно скользящее манящее только что свято раненое рожденьем агнца и алчущее целительной ласки…
О Боже… а я не ласкаю…
Ах все врата твои открыты а я не вхожу ни в одни…
И она стоит близ меня и шепчет что ли иль мне чудится… в жару всё мне чудится одинокому…
— Я одинокая… я русская… я бежала от России…
Там голод… там бесы взяли власть и уморяют православную смиренную Россию…
И наша деревня сгорела в лесных необъятных пожарах…
Я приехала на Кипр… я бежала… я родину в беде оставила…
И Господь наказал меня…
Я тут родила от киприота, но он оставил меня… все браки с иностранцами несчастны пагубны, но я счастлива, что у меня сыночек родился…
И вот я одинокая гуляю по чужому берегу… а по ночам работаю танцовщицей в ночном клубе…
И всё печалюсь тоскую по моей сгоревшей деревне, хотя там все сгорели, кроме меня… а я всё тоскую по мёртвым…
Мои мать и отец сгорели от пьянства, а дед и бабушка — задохнулись споткнулись навек в лесных пожарах, охвативших, объявших Россию, покорную бесам… Когда бесы берут власть — безмолвные люди и безвинные леса горят…
О Боже…
И она стоит и глядит на меня…
И чудится мне от одиночества и жары густой дрёмной апельсиновой, что она шепчет мне:
…Возьми возьми… позови… кликни… пожалей… утешь меня меня… мя…
Я же русская твоя… нынче все русские — беженцы погорельцы… вселенские…
Нынче русские стали цыганами и потеряли любовь друг к другу, ищем её в других странах и народах…а без любви мы все, русские, погибнем… рассыплемся по миру, как бездомные нищие…
Сказано Апостолом: "Несть ни эллина, ни иудея…"… ни русского…
Но вначале надо стать эллином или иудеем, или русским…
Если человек не любит свой народ, он не может любить иных, а может только по-рабски завидовать или по-барски презирать иных…
Воистину…
Так говорил мой батюшка, но водка убила его…
О Боже…
Опять чудится мне, что шепчет она… что любит меня…
..Возьми… утешь… спаси меня…
Да поздно мне… да стар я… да что будет с горящими сосками грудями очами, лоном, лядвеями атласными живосеребряными живомедовыми ея, если я позову её?.. если возьму её и дитя её…
Да поздно ли?..
Да разве стареет душа?..
Да разве вечная душа не выше не слаще сладкотленной плоти?..
