Газета Завтра - Газета Завтра 794 (58 2009)
— Что за беда, Вань? — поинтересовался Сергей с погонялом Алтын.
— Чубайс.
— Да, точно, — подпрыгнул танцор Сева, изобразив на лице необъяснимое удовольствие. — По ящику тебя видели и фотку твою в газетах пропечатали.
— А что у вас за дела? — спросил я в ответ.
Алтына грузили убийством в составе банды, беспалого тяжеловеса по кличке Бубен судили за организацию наркомафии.
Сева-Заяц назвал свои статьи.
— Это куда? — для меня цифирь Уголовного кодекса начиналась и заканчивалась убойной сто пятой.
— Вымогалово шьют, — развел руками Сева и, театрально выдержав паузу, добавил: — Я — "Чёрный плащ". Слышал?
— Не слышал, — за последнюю неделю я впервые рассмеялся.
— Значит, здесь такая постанова, — вполголоса напутствовал Бубен. — Живём людским, шнырей нет, на тряпку упасть не западло. О своих делюгах не базарим. Собрался на "дальняк" — распрягаешь занавеску, если в хате кто-то ест — дождись, пока закончит. В остальном по ходу разберешься.
Камера дружно закурила. Тренировать волю натянутыми до предела нервами не было сил. Сигареты мне хватило на три жадных затяжки: отпустило, согрело, расслабило.
Я вспомнил, что шесть дней ничего не ел. Тут уж по-хозяйски уважил Бубен. После недолгого колдовства над электрочайником по шлёнкам было разлито что-то очень вкусное, сочное, жирное.
— Может, чифирнём? — спросил Бубен.
— Можно, — Алтын лениво приподнялся со шконки. Пластиковое ведерко из-под повидла Бубен наполовину засыпал чаем и залил до краев кипятком. Минут через двадцать густую жирно-бурую, словно отработанное машинное масло, жидкость он слил в другое ведерко, которое пошло по кругу. Каждый, сделав по три-четыре глотка, передавал "братину" следующему. Вкус немного тошнотворный, отдающий тупой горечью.
— Ну, как? Бодрит? — поинтересовался Заяц, явно хорохорившийся передо мной своим семимесячным тюремным стажем.
— Ты вообще заткнись! — за меня ответил Алтын.
За разговором закончился чифирь, оставив на дне бледно-ржавый осадок.
Заяц, узрев во мне благодарного слушателя, ударился в вольные воспоминания, смакуя их пополам с тюремными байками.
Севе Зайцеву было двадцать четыре года. Еврей по национальности, манерам, взглядам и суетливо-юркому уму, он учился, с его слов, в двух аспирантурах, подавал большие надежды отечественной науке. Себя Сева относил к золотой молодёжи высшей пробы, в кругах которой был известен как "Сева-ГАИ". Хвастался близкой дружбой с Митрофановым и Кирьяновым… Погоняло "Сева-ГАИ" получил за способность решать любые проблемы, связанные с ГИБДД, на чём, собственно, и погорел. Подвела жадность. При обысках на квартирах у него нашли под лимон вечнозелёных, тридцать чистых "непроверяек", форму майора ФСБ с липовой ксивой хозяина погон, выписанной на Севу, и главную реликвию Зайца — комплект автомобильных номеров с надписью "Чёрный плащ".
Устав тарахтеть, Зайцев достал "дембельский альбом", где вперемешку с похабными распечатками из Интернета он расфасовал личные фотографии.
— Вот этих, — причмокивая, Сева водил пальцем по фотографиям, — Листерман подгонял… Это мы в Барвихе… Это в Куршавеле год назад.
— Ты чего, сука, меня не понял? — свой вопрос сверху Алтын сопроводил гулким ударом по шконке, от чего затряслась вся конструкция.
— Зачем стучишь? — весь передёрнулся Заяц.
— Я тебе сейчас по чердаку стучать буду, — взбеленился Алтын от наглости соседа.
Отношения Зайца с Алтыном не задались с первого дня их знакомства. Когда Алтынова, Бубнова и вора Леху Хабаровского перекинули с пятого этажа в 308-ю, там уже прописался Сева Зайцев. Войдя в хату, вор и авторитеты увидели похабно развалившегося на нижнем шконаре юношу.
— По какой статье? — ошарашил молодой человек вопросом вошедших.
— Я жулик, — растерянно пробормотал вор.
— Двести девятая, сто пятая, — по инерции прожевали блатные.
— Ну, с тобой всё понятно, — Сева взглядом оттеснил Хабаровского. — А вы, значит, людей убивали?! За деньги?!
— Да, — буксанул Алтын, по делу будучи в полном отказе.
— С каких группировок? — с прокурорским задором продолжил Заяц.
— Я тебе, псина, покажу группировки! — первым очухался Алтын, нога которого в хлестком щелчке прошла в сантиметре от головы юноши, но тот успел вжаться в дальний угол шконки.
— Раскрутка голимая, Серёга, — Бубен грудью заслонил Зайца. — А если постанова оперская?
С тех пор Сева жил под страхом неминуемой расправы, несмотря на то, что грел хату едой и куревом, закупаемыми через казенный ларёк на несколько тысяч долларов в месяц. Однако страх не останавливал Зайца в его стремлении поравняться с сокамерниками. Однажды Сева доверительно сообщил Бубну, что имеет твёрдое намерение встать на блатную стезю.
— Масть — не советская власть, может поменяться. Для начала надо закурить. Без этого никак не получится, — авторитетно заявил бродяга некурящему юноше.
Заяц начал курить. Много и часто, одну за другой просмаливал до фильтра и на последний вздох зажигал от него новую. Бывало, по две-три сигареты за раз, до сильного кашля, до зеленых обмороков. Было решено переходить ко второй ступени посвящения в уголовники.
— Слышь, Заяц, надо качать режим, — как-то на прогулке заявил Бубен.
— Как же его раскачаешь, на нашем-то централе, — почувствовав недоброе, пролепетал кандидат в блатные. — Ни дорог, ни телефонов, и хрен до кого достучишься.
— Вскрываться будем, — с похоронной торжественностью объявил Бубен. Стоявший рядом Алтынов одобряюще мотнул головой.
— К-к-как вскрываться? — Сева начал заикаться.
— Как-как, всей хатой, — раздраженно уточнил Алтын.
— Утром перед поверкой заложим доминошками тормоза, чтобы цирики не вломились, — продолжал мысль Бубен. — Дружно суициднемся. Часа на три нас должно хватить, подтянем журналистов и выставим требования.
— Требования?! — Севу перекосило.
— А как же! Телефоны, дороги, бухло, наркотики.
— Я не смогу суици… суиции… калечить себя, — простонал Чёрный плащ.
— Эх, ни своровать, ни покараулить. Ладно, ты не волнуйся, мы тебя сами вскроем. Вот так, — Бубен провел ребром ладони по сонной артерии юноши.
— У моего папы сердце больное, он не переживёт, — Севу колотило.
— Зато по телевизору тебя увидит, — без намёка на иронию подбодрил Алтын.
— Не гоните жути. Может, всё еще обойдется. Условия примут, врачи успеют… — зевнул наркобарон.
Сева лег на лавочку и не поднимался до конца прогулки.
По возвращении в хату день пошел по новой кривой. Алтын с непроницаемым видом взялся точить пластмассовый нож. Мерный скрежет пластика о железные нары звучал в ушах Зайца нарастающим набатом. Он давился куревом и панически перебирал в голове возможные варианты срыва. Увы, ничего подходящего в голову не приходило. И вдруг осенило! На свет была извлечена "Работница", выписываемая Зайцем в числе множества журналов, с иконой Михаила Архангела на одной из страниц. Аккуратно вырвав образ, Сева умиленно обратился к блатным:
— Смотрите, это Сергей Радонежский. Ваш святой!
— И чего? Соскочить хочешь? — Бубен всегда старался смотреть в суть проблемы.
— Я?! Нет! — замялся Заяц. — Просто, если погибну, папа не переживет. И на вашей совести будут две смерти. Грех большой.
— Ты когда это верующим стал? — заинтересовался Алтын и, не дожидаясь ответа, аккуратно снимая с ножа пластиковую стружку, продолжил. — Заяц, ты от греха подальше засухарись до утра, а то вскроем тебя не по расписанию.
После отбоя потушили свет. Зэки завалились на шконари. Сева, дабы не раздражать общество, тихохонько сидел за дубком в засаде на сокамерников. Он твёрдо решил, что не сомкнёт глаз, угроза Алтына звучала как приговор. Чтобы бодрствовать, Сева методично уничтожал недельные запасы растворимого кофе и курева. Храп, раздавшийся сверху, стал для него сигналом к действию. Достав из баула блокнот, он судорожно вырвал страницу: "Утром камера вскроется, заблокируют дверь, вызовут прессу. Меня хотят убить! Помогите!!!"
Засунув маляву в кальсоны, Заяц налил в кружку кипятка, сжал зубы, зажмурился и плеснул на руку. Завыл так, что вертухаи застучали в "тормоза".
— Позовите врача! Я руку обжёг, — выл Заяц, прижавшись щекой к "кормушке".
— А ну-ка иди сюда, — сонный Бубен заподозрил подвох. — Покажи руку!
Но всё было чисто. В натуральности ожога и искренности страданий Севы сомневаться не приходилось.
Через десять минут "кормушка" отвалилась, и в амбразуре замаячила медичка.
— Что у вас? — докторша поморщилась от вида покалеченной руки.
— Ошпарился, доктор! — причитая, Сева здоровой рукой незаметно просовывал в "кормушку" записку.
— Сам ошпарился? — скинув маляву в карман халата, недоверчиво уточнила врачиха, брезгливо натягивая перчатки.
