Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6400 ( № 2 2013)
Кажется, ещё немного - и осуществится отступление к Людовику XIV, к опере в стиле барокко, где балет был не более чем вставным номером. И оттуда пойдёт новое завоевание культурного пространства. Почему?
Почему случилось так, что наш балет, имеющий несомненные достижения, оказался невостребованным Смекаловым?
Начать нужно с того, что балетных театра у нас два: Петипа и Григоровича. Мы никогда не продвинемся вперёд, пока теоретически не осмыслим наши успехи. Освоив формально Петипа, мы давно знаем, как строились его балеты, каков был способ вовлечения танца в них. От этого метода отказались - "устарел". Но нам до сих пор неясно, как формулировал своё хореографическое высказывание Григорович, как он вовлекал танец в спектакль. Я не сторонник эстетики Григоровича, но убеждён, что морфология его балетов, когда будет понята, станет основой будущих шедевров русской сцены.
"Чиполлино" лучше "Мойдодыра" ровно настолько, насколько безупречнее нравственная позиция нонконформиста и коммуниста Джанни Родари поведения приспособленца и барина Корнея Чуковского. Балет Майорова лучше балета Смекалова не только потому, что принадлежит обществу сложившихся форм, но ещё и оттого, что имеет ясную направленность. Оба балета - продукт времени, но только второй принадлежит эпохе, лишённой цели.
Евгений МАЛИКОВ
Страшный и величественный комикс
Страшный и величественный комикс
Советский стиль / Ред. группа: В. Зусева, Т. Евсеева, Н. Иванова - М.: Мир Энциклопедий Аванта+, Астрель, 2012. - 207 [1] с.: ил. - 5100 экз.
Книга, в которой картинок больше, чем текста, называется комикс. Если рисунки чёрно-белые, то комикс носит название Sin City, а если в качестве Города Греха рассматривается территория отечественной эстетики, то получается прекрасный альбом "Советский стиль".
Не стоит думать, что текст в данном издании носит вспомогательный характер. Скорее, наоборот, иллюстрации помогают нам ориентироваться в теоретических построениях авторов. Что бывает не всегда легко, поскольку в коллективе написавших книгу присутствуют не только дизайнеры и костюмеры, искусствоведы и философы, но и физики с химиками! Наличие людей, не понаслышке знакомых с математикой и имеющих ежедневно дело с лучшей классификацией мировой науки - таблицей Менделеева, оставило на рассматриваемом труде неизгладимую печать академизма, качественного во всех отношениях исследования. Высокий уровень обобщения превращает обыденную вещь - одежду или тару - в материал для ценнейшего анализа, а сами главы, посвящённые обуви, белью, парфюмерии, - в наиболее интересное чтение. Почему? Во-первых, обыватель сталкивается со всем этим ежедневно в частной жизни. Во-вторых, на примере таких феноменов массовой культуры, как мода или упаковка, и таких отраслей производства, как пошив исподнего платья или изготовление мебели, авторы выстраивают убедительную картину деградации нашей жизни от русской до советской.
Проводя линию от русского модерна до "сталинского ампира", авторский коллектив не спешит расписываться в единодушии, оценивая прошлое. Однако если общему негативному чувству в отношении советской жизни коллектив привержен как целое, то избавился от гипноза антигуманности советской системы далеко не каждый из его членов. Авторы с теплотой пишут об убитой России - стране, соразмерной человеку, созданной для напряжённого труда и изматывающего отдыха, обильной еды и изнуряющего постничества, больших семей и маленьких городов. Они напоминают читателю и о том, как ворвались в прекрасный обывательский мир футуристы, как боролись с самой человечностью конструктивисты, как отринули всякую эстетику функционалисты. И чем всё завершилось.
Вечный человек оказался непобедим. Он мог ходить в рванье и довольствоваться малым, но его потаённой целью всегда было: дом, семья, уют и чтобы вокруг красиво. Маленький обустроенный мир в ледяной пустыне - вот неиллюзорный идеал русского крестьянина. Ради него он проявлял выдающуюся предприимчивость в освоении пространства: Беловодье блазнилось за линией окоёма. И подавался пахарь в казаки, шёл за Ермак-Тимофеичем на край света. И повсюду нёс с собой русскую основательность и русскую мечту: уйти в быт, создать маленький космос, чтобы ни одного человекоподобного на сто вёрст округ!
Кончилось бегство от государства печально: коммуналками, фабриками-кухнями, архитектурой титанов и моралью киклопов. Мебелью Иофана, кому она доставалась в Доме на набережной, отчаянными поисками старья, кому не досталось от новой власти ничего.
Авангард пришлось свернуть - не прижился он у здоровых.
А потом пришлось свернуть и "совдеп": отторгало его всё органичное.
Осталась легенда совершенного зла, в чём-то даже красивого: главы, посвящённые фарфору и интерьерам, а особенно физкультурным парадам и моде в тех её проявлениях, где выявился соцзаказ на солдата в смысле юнгеровского рабочего, дышат восхищением от нечеловеческого конструкторского гения инженеров от эстетики.
Эти-то главы и есть самые важные: зло всегда рядом. Авторы проговариваются невольно, мы должны вчитываться в их тексты осознанно.
Валерий АНТОНОВ
Маньяки истины
Маньяки истины
ФИЛОСОФСКИЕ БЕСЕДЫ
Знания у людей бывают разные. Они могут быть историческими, методическими, бытовыми, алхимическими или экзистенциальными. Научное знание - это особая часть знаний. Чем научные знания отличаются от ненаучных?
ГИППОКРАТ
Как ни странно, люди всегда заботились о своём здоровье. Античности был известен такой недуг, как эпилепсия. В точном смысле слова эпилепсия считалась древними греками не просто болезнью, а священным недугом. То есть это была даже не болезнь, а способ, которым боги сообщали людям нечто важное, и те, через кого они это делали, были эпилептиками. У эпилепсии подразумевались сверхъестественные причины, и никому в голову не приходила мысль о том, чтобы взяться за изучение этой болезни. Никто не хотел связываться с богами, ведь когда боги говорят, то лучше им не мешать.
И вот однажды эта мысль пришла в голову Гиппократу. Гиппократ - учёный, его рассуждения были просты: боги дают здоровье, а не болезнь, для болезни должны быть естественные причины, есть они и у эпилепсии, надо их найти так же, как нашли естественные причины сомнамбулизма, который никто теперь не считает священным недугом.
Так создаётся научное знание, которое отличается от всякого другого знания тем, что оно методично ищет естественные причины того или иного феномена. Всё ли может знать наука? Не всё.
ДЕКАРТ
Наука строится в предположении о том, что её объект не имеет скрытых внутренних состояний. Что это значит? Это значит, что научно можно познать только то, что не может скрыться от всевидящего ока учёного. Например, русский язык говорит нам: "чужая душа - потёмки". А это значит, что чужая душа не является объектом внешнего рассмотрения, потому что она составляет то внутреннее состояние, в котором может скрыться от наблюдения любой человек. По внешнему виду нельзя судить о внутреннем. Наука может судить только о внешнем. Психология есть в некоем роде физиология. Это понял Декарт, который сформулировал мысль о том, что материя - это не то, что имеет глубину, качество, состояния, а протяжённость, у которой нет ещё какой-то другой скрытой протяжённости, ибо она одна и прозрачна, как поверхность. Наука, говорил Декарт, как раз и занимается протяжёнными вещами. Учёный, который не соблюдает это правило, может оказаться в положении незадачливой курицы, которая думала, что мир прекрасно устроен: в нём трижды в день в одно и то же время появляется хозяин с зерном, но вот однажды хозяин появился, но не с зерном, а с топором, и куриная картина мира разрушилась.
Учёный не может сказать, что у него сегодня плохое настроение, и в плохом настроении у него нет сообщения с истиной. Плохое настроение может быть только у экстрасенса, у людей, обладающих сверхсенсорной чувствительностью. Но они не учёные. Для учёного истина имеет принудительный характер.
ИСТИНА
Истина - это такое воображаемое, которое может оказаться реальностью. Научная истина не зависит от того, кто её воспринимает. Если она дана кому-то в Москве, то это значит, что она так же будет дана любому другому человеку в Казани. Если бы не было истины, то учёный не смог бы работать, потому что истина может быть только абсолютной. И хотя её никогда нет сегодня, учёный полагает всё-таки, что она будет завтра. В науке никто никому не верит, в науке всё нужно проверять, всё нужно пересматривать. Стремятся к абсолютной истине, а получается относительная.
