Кнут Гамсун - О духовной жизни современной Америки
В заключение, оправдав с помощью пространной аргументации литературное воровство Шекспира, Эмерсон тут же называв его «величайшим поэтом всех времен», более того, поднимав на щит Шекспира-человека. Эмерсону равно недостает чувства такта как в восторгах, так и в критике, он вечно перехлестывает через край, выбивается из заданных рамок. Он восхищается Шекспиром, воспевает его гений, провозглашает его «из человеков человеком» и тут же, на одном дыхании, клеймит его «низменный, кощунственный образ жизни». Вдобавок он утверждает что Шекспир «поставил свой гений на службу публичным увеселениям», что должно означать порицание — и все это после собственных гимнов в честь «самого утонченного поэта», чьи произведения «словно бы ниспосланы ему небом».
Вот это и есть беспринципная привычка Эмерсона сыпать фразами. Его критика представляется мне несколько абстрактной и поверхностной; в основе этой критики исключительно благоприобретенные знания, а отнюдь не развившееся естественным путем врожденное дарование. Сильная сторона Эмерсона — это восприятие всего сущего сквозь призму нравственности, но в сфере критики он остается оратором, и его критический талант, по существу, талант литературный. Он может написать эссе о чем угодно, может избрать для него такую тему, как «Беспредельный Бог», или тему совсем противоположного рода, например «Табак как средство против мышьяка». Он сразу же пускает в оборот свой довольно-таки значительный литературный дар: о чем бы он ни рассуждал — о мистике или о реальности, рассуждения его всегда одинаково интересны. Сам Эмерсон вполне отдает себе отчет в этой своей способности писать статьи на любые темы, в своем даре сочинять запоминающиеся изречения; в разных местах своих очерков он признается в этом, считая эту способность первейшим даром, необходимым писателю. О Шекспире Эмерсон отзывается так (в книге «Представители человечества»): «Главная заслуга Шекспира в том, что он лучше всех других людей владел английским языком и потому мог высказать все, что желал». Об Эмерсоне можно сказать то же самое: он отлично владел английским языком и мог высказать все, что желал; мало того, в любую лекцию он мог вставить суждение, нисколько не относящееся к делу, однако силой своего литературного дарования он умел пристегнуть его к теме данного выступления. Так, в лекции о философии Платона он пять минут подряд, как умелый литератор, занимает нас рассказом о Сократе. Рассказывает хорошо, изящным стилем, живо, интересно.
«Сократ, человек из бедного, но честного рода, выросший, что называется, в заурядных обстоятельствах, был наделен такой безобразной внешностью, что впоследствии его уродство сделалось предметом постоянных шуток… Актеры пародировали его на сцене, горшечники высекали его безобразную голову на своих каменных кувшинах. Он был бесстрашный человек, чувство юмора сочеталось у него с полным самообладанием. Он великолепно изучил человеческую натуру, всегда видел собеседника насквозь, в любом споре выводил своего противника на чистую воду и вел эти споры с необыкновенным удовольствием. Молодежь обожала его, юноши всегда приглашали его на свои пиры, и он приходил, чтобы развлечься беседой. И пить он тоже умел, он был, что называется, самая крепкая голова в Афинах: бывало, перепьет всех и каждого, все свалятся под стол, а он уходит с пира как ни в чем не бывало, чтобы начать новый диалог уже с другим, вполне трезвым собеседником. Словом, Сократ был, как говорят у нас в деревне, кремень старик.
Он безоглядно любил свой город — Афины, а природу не любил, всегда неохотно выходил за городские стены, хорошо знал сочинения Древних авторов, умел отличать настоящих людей от обывателей, вообще считал, что в Афинах все лучше, чем в других местах. Прямодушием своих манер и речей он напоминал квакера, пользовался оборотами и образами, заимствованными у представителей низших слоев общества, особенно когда беседовал с истинно знатными людьми, мог упомянуть при случае любой предмет — от кастрюли до иной бытовой посуды, название которой стыдно даже произнести. Своей ученостью он походил на Бенджамина Франклина. Так, одному человеку, страшившемуся пройти пешком весь долгий путь до Олимпии, он доказывал: мол, расстояние это ничуть не больше того, что каждый день преодолевает сам Сократ, когда снует взад и вперед в собственном доме. Сократ был простецкий, большеухий дед да еще беспробудный говорун… Был он очень беден, но обладал выносливостью истинного солдата, для пропитания ему хватало нескольких олив, да и привык он довольствоваться одним лишь хлебом и водой, за исключением тех случаев, когда приходил в гости к друзьям. Расходовал он на себя крайне мало, никто не смог бы жить так, как он. Летом и зимой он носил одну и ту же одежду и всегда ходил босиком. Рассказывали, будто бы из-за своей страсти к долгим — длящимся иной раз днями напролет — беседам с образованными молодыми людьми он лишь изредка заходил в свою мастерскую и лепил там скульптуры, хорошие или плохие, которые затем продавал. Так это или нет, но одно несомненно: единственное удовольствие он находил в беседе, и всякий раз, притворяясь невежественным человеком, атаковал и побеждал в споре всех блистательных афинских ораторов и мыслителей. Никто не смел отказаться от диалога с Сократом,; настолько простодушным и любознательным он прикидывался. Он охотно выслушивал опровержения, когда ему случалось. сказать неправду, и столь же охотно опровергал слова других, когда эти слова расходились с истиной. Сам же он всегда был одинаково доволен — и когда опровергал чужие утверждения, и когда опровергали его собственные.
Безжалостный полемист, который словно бы ничего не знал, но с которым никто не мог сравниться умом, он был непобедим в споре; никто не мог поколебать его невозмутимость, а его чудовищной силы логика всегда рядилась в одежды шутки и балагурства. Притворяясь флегматичным и невежественным собеседником, Сократ обезоруживал этим самых осмотрительных противников и преучтивейшим образом ввергал их в мучительные сомнения и замешательство. Ему-то самому всегда был ведом ответ, всегда и во всякое время, но он не открывал его собеседнику. Э, нет, отступать некуда Сократ подталкивал, своих противников к опасному выбору, раскидывал и гиппиев, и горгиев, как мальчик играет мячиком. Спорщик-тиран, но при том холодный реалист! Менон тысячу раз участвовал в диспутах и, как ему казалось, справлялся со своей задачей весьма успешно, но в споре с Сократом он не мог вымолвить ни единого слова — этот Сократ заворожил его».
Все это интересно, рассказано великолепным литературным слогом, но без малейших следов критики, сколько-нибудь глубокого анализа. По-другому должна звучать истинная характеристика Сократа — в этой не чувствуется души.
Эмерсон вспоминает Сократа исключительно ради того, чтобы сопоставить с Платоном, его учеником, перед которым Эмерсон преклоняется чрезмерно, поэтому и Сократу перепадает малая толика похвалы, но в данном эскизе портрета нет ничего, что показывало бы нам Сократа в его главной ипостаси — как философа. Ни единым словом не касается критик его идейного учения, характера его позитивной философии, ее фундаментально-нравственной основы; вместо этого он рисует Сократа этаким «невежественным мудрецом», уличным спорщиком, говоруном, насмешником. Так много «невежественных мудрецов» разгуливали по афинским улицам в IV веке до Рождества Христова, отчего же их имена не сохранились спустя две тысячи лет?
И отчего же на две тысячи лет вперед человеческая память сберегла имя Сократа? Дело в том, что Эмерсон совершенно не в состоянии проникнуть в суть рассматриваемого предмета, для этого ему не хватает психологизма, проницательного, вдумчивого взгляда и того нервного, пульсирующего сопереживания, какое безошибочно улавливает все сущее. Эмерсон же всегда охватывает предмет в его сиюминутном проявлении и находит в нем то, что нашел бы всякий тонко образованный человек, но, увы, не больше того. Эмерсона-критика отличает от любого другого образованного человека лишь одно — его сугубо литературный дар, и только.
Наполеона Эмерсон изображает «светским человеком»: «В высшем смысле этого слова он, разумеется, не герой». И еще: «Любой рядовой человек обнаружит в нем те же свойства и силы, что и у всех других рядовых людей». И дальше: «Общение в светском кругу, прекрасные книги, средства быстрого передвижения в путешествиях, костюмы, обеды, слуги без числа, полнота личной жизни, умение претворять в жизнь свои идеи, положение благодетеля ближних, утонченное понимание искусства, способность наслаждаться картинами, музыкой, статуями, дворцами, неизменными почестями — решительно всем, что только дорого людям XIX века, располагал этот могущественный человек».
Дальше: «Наполеон был кумиром обыкновенных людей потому, что обладал всеми свойствами и качествами обыкновенных людей в высшей мере». И дальше: «Никаких чудес, никакого волшебства он с собой не принес; он все равно что ремесленник, работающий с медью, деревом, металлом, строящий дороги и здания, делающий деньги, распоряжающийся войсками, и при том — очень упорный и мудрый распорядитель работ».
