Леонид Репин - Рассказы о Москве и москвичах во все времена

Какой же день был тогда, 18 февраля 1831 года?.. Морозный, солнечный. Снег пел под колесами экипажей подобно отпущенной струне. Войдя в церковь, Пушкин снял шляпу и сбросил шубу. У алтаря, когда он пытался надеть кольцо Наталье, оно выскользнуло у него из руки и зазвенело на каменном полу церкви. Воцарилось неловкое молчание. Потом внезапный порыв сквозняка задул свечу, что Пушкин держал… Он произнес негромко: «Какие дурные приметы все…»

Так все и сложилось, комом с того дня покатилась судьба его. А поначалу он необыкновенно счастливым себя ощущал. Написал как-то в письме: «Я женат — и счастлив. Одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь».

Впервые под своды этой церкви я попал в 1961 году. Надо было написать репортаж из лаборатории высоких напряжений одного научно-исследовательского института. А она-то как раз, как ни дико это сейчас звучит, и размещалась волей мудрейших руководителей в здании церкви у Никитских ворот. Переступил я порог и замер: между двумя огромными медными шарами, один из которых висел под куполом, возникала голубая дрожащая веточка молнии, и раздавался оглушительный треск, многократно усиленный эхом. Стекла церкви озарялись мертвенным светом, резко пахло озоном… Казалось, дьявольские силы разнузданно веселились в священных стенах…

До самого недавнего времени существовал в церкви Большого Вознесения оплот современной науки. Отчего-то несколько стыдливо об этом сказано в энциклопедии «Москва», выпущенной к московской Олимпиаде: «Ныне в ц. Большого Вознесения — административное учреждение». Помню, как горько сделалось при виде того, что стало с храмом…

Тогда я еще не знал, что Пушкин к этой церкви не имеет никакого отношения и венчался он совсем в других стенах. К сожалению, ошибся Владимир Алексеевич Гиляровский. Когда я вычислил это, а потом нашел документальные тому подтверждения, испытал чувство внезапной растерянности: как же быстро все забывается и как легко путается…

Самое удивительное, как мне кажется, что открытие непричастности Пушкина к нынешней церкви Большого Вознесения было закопано не только в человеческой памяти, но и в книгах: столь разноречивы оказались они. В книге «По Москве», изданной солидным кругом авторов в начале XX века, об этой церкви нашел такие строки: «Теперешний» храм построен в 1798–1816 годах. Он является лучшим памятником церковного зодчества екатерининской эпохи». И противоречия здесь нет никакого: в 1831 году Пушкин вполне мог стоять в этой церкви под венцом.

В следующем фолианте — «Историческом и топографическом описании городов Московской губернии», изданном в 1787 году, узнаю, что рядом, если не совсем вплотную к этому храму, стояла другая церковь, построенная царицей Натальей Кирилловной Нарышкиной в 1683–1685 годах на месте другой церкви Вознесения, деревянной, сгоревшей в 1629 году. Но и каменная, нарышкинская церковь, как я узнаю из следующего фолианта, была разобрана в 1831 году.

Так что же за церковь теперь стоит у Никитских ворот? Церковь Большого Вознесения, построенная в 1827–1840 годах. Предполагаемый автор — либо архитектор Ф. Шестаков, либо его коллега А. Григорьев. Нетрудно догадаться, что Пушкин не мог в ней венчаться, поскольку в 1831 году стены только еще возводились.

А где он венчался? Да вот в той самой церкви Большого Вознесения, что стояла на месте нынешней или впритык к ней и разобранной вскорости после венчания, в том же году. Зачем, почему старую церковь сломали, можно только догадываться. Не пожалели, хотя автором проекта ее считается несравненный Баженов, а строителем — неподражаемый его ученик Казаков. Может, слишком мала она сделалась для центра Москвы и уже не могла принять всех прихожан? Но ведь именно в ней свершилось столь важное событие в жизни поэта. Москвича, между прочим. И вот интересно что: так зачарована, цепка память людская ко всему, что связано с самим именем Пушкина, если хранит в себе даже следы его. Пусть церковь не та, зато место то! Здесь под венцом он стоял!

И все-таки она хороша — величава и основательна церковь Большого Вознесения у Никитских ворот. Сюда приходили просто ради того, чтобы принести дань памяти Пушкину. Здесь отпевали Ермолову. Со всей Москвы стекались люди, чтоб поклониться ее белому гробу, цветами усыпанному…

Как-то я снова зашел сюда. Попал на утреннюю службу. Шла литургия Преждеосвященных даров. Озоном, слава Богу, не пахло. Пахло ладаном. Храм пережил лихолетье, вернулся.

Площадь радостных встреч

Особый, московский дух витает над этим местом.

Быть может, только здесь да еще на Красной площади человек, впервые попавший в Москву, с внезапной отчетливостью осознает: да, я в столице России! Величественна и прекрасна Театральная площадь. Как мираж, воплотившийся в камень, высится фасад Большого театра; приземистое, вытянувшееся в длину здание Малого кажется пришельцем из XIX века — да так ведь и есть; расфранченный «Метрополь» словно напоминает с достоинством: и в наше время умели красиво жить. И лишь утюг гостиницы «Москва» до недавнего времени вносил диссонанс в гармонию площади. Но это в прошлом.

Хорошо помню эту площадь в мае сорок пятого года. Победное время! Я тоже тогда одержал свою первую победу, осилив первый класс. Мы вкусили войны, поголодали, нагляделись, как бомбили Москву, напрятались с матерями в подвалах да бомбоубежищах и вместе со взрослыми ликовали в те дни. Вся площадь была запружена людьми — так, что приходилось проталкиваться, а фронтовиков с орденами, медалями хватали и обнимали совершенно случайные люди. Этого я уж никогда не забуду, радость всеобщей была.

Невозможно представить, но еще в семидесятых годах XIX века, по свидетельству Гиляровского, площадь неоспоримо была самым безлюдным местом в Москве. «Полярной тундрой» он ее называл. А все потому, что здесь раз-два в год проводились войсковые парады. Только ради этого, пуще глаза любимого дитяти, городские власти берегли девственность площади. Обер-полицмейстер даже издал указ: «Ввиду соблюдения благоустройства строжайше запретить шляться проституткам Челышевских и Китайских бань по тротуарам и разрешить им хождение только по наружной стороне площади на три шага от каната и только с одной стороны, к Китайской стене выходящей».

И что же тогда являла собою Театральная площадь? О, это было зрелище! Когда сверху, с Дубининской площади, спускались груженые возы и экипажи, поток их с размаху врезался в канатное ограждение площади, раздваивался в объезд направо, мимо Большого театра (тогда было другое здание) и налево — вдоль Китайской стены и красного здания Думы, чтобы потом, на выезде с площади, вновь воссоединиться по направлению к Охотному Ряду. Толчея нелепейшая, невообразимая. Кучера ругаются, извозчики матерятся, а народ, стоя по сторонам, от души забавляется, наблюдая удуманную сумятицу. Что и говорить, истинно по-русски, истинно наше умение: на пустом месте создать проблему.

И что же? В Городской Думе бились лбами, тщась решить эту проблему. Командующий войсками генерал Гильденштубе, как сообщили ему об этом, затопал ногами и приказал донести городскому голове: «В Думе пусть думают, что хотят, а говорить, что не полагается, — не сметь!» И все дела. Десять лет в Думе в раздумье чесали бороды, пока один гласный, ошалелый от собственной смелости, вновь заявил о необходимости разгородить Театральную площадь. Тут уж другой командующий войсками, генерал Бреверн де ля Гарди, грозно топнул ногой — и снова Дума заткнулась.

Площадь в самом центре Москвы по-прежнему являла собой скопище грязи и пыли летом и полярную белизну нехоженых снегов, первозданность которых нарушали лишь бессовестные собаки да изредка — поддавшие мужички, на спор перебегавшие площадь зимой. Знали, что наказание в случае поимки будет строгое и непременно в квартале или позже в участке. Недаром же вдоль канатов ограждения прогуливались независимого и важного вида хожалые будочники, приглядывавшие и за «канатными» особами, чтоб те на отведенном им месте клиентов снимали. Излюбленным местом москвичей для наблюдения забавнейших сцен была Театральная площадь.

«Десятки лет пустовала площадь…» — вздыхал Гиляровский. А кажется, чего искать лучшего места для зимней прогулки детей. Так нет: пущать не велено!

Ну, наконец же, дошло: сняли веревки! Тут же, как бы сама собой, через площадь протянулась линия конки, потом появился трамвай, панцирь асфальта сковал болото, чудный, аккуратненький скверик с фонтаном возник напротив Большого театра — и «пустопорожнее место», как именовалась площадь в казенных бумагах, перевоплотилось вдруг в самое красивое место в Москве. Или одно из самых красивых.