Газета День Литературы - Газета День Литературы # 74 (2002 10)
И всё же, не отрицая положительного значения такого важного ресурса, как свойственная русским неопределённость в намерениях и действиях, не стоит отбрасывать возможность прогноза на будущее. Не нужно забывать, что тот же Константин Леонтьев показал примеры неправдоподобной точности предсказаний, сделанных им без всяких отступлений от православного вероучения. В этой связи и актуальная тема соотношения иудаизма и Православия должна глубже и шире исследоваться в традициях русской духовной мысли. Отказ от этого в пользу концентрации всех сил и средств на создании противовеса "идущим вместе" в виде "блюющих вместе" (или "читающих вместе" блевотину Сорокина) может в итоге лишь подорвать идеологическую базу русского сопротивления.
Виктор Широков НЕПРИЧЁСАННЫЙ БЁРНС
Роберт Бернс (1759 — 1796), великий шотландский поэт, вот уже более ста лет известен и любим в России (первая книга русских переводов из Бернса вышла в 1897 году, аккурат по случаю столетия со дня смерти поэта), причем последние полвека главным образом благодаря переводческому труду Самуила Маршака. Однако скажем, сборник "Видение" (ООО Издательский дом Летопись — М.: 2000.— 412 с.), буквально мгновенно сметенный со столичных прилавков, напрочь отверг установившийся было стереотип: в книге нет ни одного маршаковского перевода.
Автор предисловия и одновременно составитель и комментатор, сам известный переводчик и историк российской школы поэтического перевода (последнее время еще и прозаик), Евгений Витковский аргументированно мотивировал причины исключения переводов Маршака: не только советизированное "высветление" бернсовских образов и "облагораживание" грубой и резкой речи шотландского барда, но и его нередкое политизирование в угоду тогдашней всесильной цензуре. От себя добавлю: если вчитаться в билингвальный том, изданный лет тридцать тому назад "Прогрессом", то порой и об эквилинеарности маршаковских переводов говорить не приходится.
Что ж, мифотворчество в советской литературе было распространено не менее, нежели в нынешней, когда и псевдодемократы и их патриотически настроенные оппоненты создают свои проскрипционные списки, строят краткосрочные карточные домики якобы школ и традиций.
Я же, как завзятый читатель, радуюсь, что наконец-то стали доступными переводы недооцененного до сих пор С.Петрова, с удовольствием вглядываюсь в неувядшие работы М.Михайлова и Т.Щепкиной-Куперник, внимательно следую за новонайденными соответствиями В.Рогова, М.Бородицкой и Е.Фельдмана.
Первая книга Бернса, 44 стихотворения, написанные в основном на шотландском диалекте, вышла в июле 1786 года в городке Килмарноке. Через полгода в Эдинбурге вышло расширенное издание книги, распроданное чуть ли не за один день. Поэт получил гонорар в 20 фунтов, что тогда равнялось тройному годовому заработку шотландского крестьянина. К тому же Бернса уже принимали в масонских ложах и домах состоятельных людей, и поэт только сочинял стихи о плуге да пашне, а сам путешествовал по Шотландии, собирая фольклор и сочиняя свои новые стихотворения, а между делом потребляя различные алкогольные напитки. Из Эдинбурга он уехал, женился на Джин Армор (от которой уже имел двоих детей до официального брака), купил ферму Эллисленд, но вскоре перебрался в крупнейший тогда шотландский порт Дамфриз, где стал акцизным чиновником — ведь в чем-чем, а в виски и бренди поэт понимал толк. Прожил с таким режимом поэт по-пушкински мало, умер от ревматизма сердца. Е.Витковский горько пошутил, мол, начав литературную карьеру поэтом-пахарем, Бернс закончил ее поэтом-мытарем. Однако вернемся к литературе.
Хотелось бы особенно акцентировать совершенно необходимое появление в приложениях к последним изданиям Р.Бернса стихотворения Роберта Фергюсона, шотландского гения, прожившего совсем уж по-лермонтовски классически мало, предтечу Бернса, а затем и Китса, мастерски переведенных О.Кольцовой и А.Эппелем, а также две статьи о Бернсе в "риполовской" книге ("РИПОЛ КЛАССИК", М.: 1999. — 704 с.), принадлежащих перу Вальтера Скотта и Роберта Л. Стивенсона.
Ваш покорный слуга также принял посильное и позволенное основателями изданий участие в воссоздании бернсовских шедевров, часть из которых в моем переводе публикуется сегодня впервые.
Поэма "Субботний вечер селянина" написана спенсеровой строфой, что для английской поэзии столь же священно, как и онегинская строфа Пушкина для русской поэзии. Обращена она к Роберту Эйкену (1739 — 1807), адвокату из Эйра, первому поэтическому наставнику Бернса. Кстати, "Данди", "Мученики" и "Элгин" — мелодии, использовавшиеся для пения псалмов.
Хочется обратить внимание и на "бернсову строфу", шестистишие, называемое подчас "стандартным Габби", восходящее вообще-то к старофранцузским песням. Та же "Шотландская попойка" написана этим прихотливым размером. Замечу, что без англо-шотландского словаря я бы многого не понял. А грубоватый юмор, ненормативная лексика восходят только к оригиналу. Иногда это "дразнилки" вроде "Набатного звона", иногда и покруче, например, "Поэтическое послание портному". Кстати, поэт оставил подробный перечень упомянутых в "Набатном звоне" проповедников: так, оратор Боб — это Роберт Эйкен, Джеймс Хитрюга — Джеймс Маккинли, святоша Билл — Уильям Фишер, которые упоминаются и в других его стихотворениях. Мне хотелось показать именно "непричесанного" Роберта Бернса, явить человека XVIII столетия с кругом его мыслей, чувств, забот и развлечений.
Роберт Бёрнс “ШОТЛАНДИЯ, ТЫ - РОДИНА МОЯ!”
ЗИМНЯЯ НОЧЬ
Когда куражится Борей,
Сорвать стараясь поскорей
Листву последнюю с ветвей,
Мир наг и сир;
Когда луна глядит тусклей
На смерти пир.
Бьет вьюга хижинам в бока,
Несчастный пахарь спит пока,
И вьется снежного венка
Круговорот;
Насильно так вольют пивка
Бродяжке в рот.
И дверь, и окна дребезжат,
Как будто черти грабят склад,
А люди, что скоты, храпят,
Не смыв вины;
Сугробы гробово хранят
Следы войны.
Малютка-птица, Божья тварь!
Меня ты восхищала встарь,
Зачем ты с песнею — в январь?
Никто не спас.
Застыл крыла живой янтарь,
Закрыт твой глаз.
Убиты прежние мечты,
Кумиры сбиты с высоты,
Насесты и хлева пусты,
Ограблен дом;
И буря, не боясь тщеты,
Бьет кулаком.
Сегодня свергнута луна,
Мольба во мраке не слышна,
И думы мрачные сполна
Сожмут виски,
Когда холодная война
Жжет воровски:
"Что ж, дуйте, ветры, аж до слез!
Морозь, прихватывай, мороз!
Валитесь, тяжкие снега,
Коль ярость вам не дорога!
А также мстительное, злое,
Безжалостное и плохое,
Чем награждает человек,
определяющий врага!
Поймите угнетенья хватку,
Как честолюбия рука,
Подобно гончим, сохранит повадку;
Убийство, горе — на земле века!
В долине мирной сельский вечер
Ведет печальнейшие речи,
Как роскошью взращен и лестью
Преуспевает негодяй.
Ему прислуживать лишь знай,
Фамильной поступаясь честью;
Взгляни глазами батрака,
Чей труд поддерживает барство,
Ведь он — лишь тварь, его бока
Годны лишь для кнута, пока
Так отвратительно жирует государство.
Где, где гнездится нежная любовь
С врожденной честью, сладостная боль,
Чьей силой можешь ты гордиться сам?
Быть может, благороднейшее имя
Присвоено инстинктами дурными
И суждено молиться небесам?
Добычей девичью невинность обозначь
И жертвой любострастнейших ловушек;
