Литературная Газета - Литературная Газета 6554 ( № 21 2016)
Это сетование классика неизбежно приходит в голову при знакомстве с текстом нового романа модного прозаика Евгения Водолазкина. Недоумение, раздражение, разочарование – с таким итогом закрываешь книгу отнюдь не маленького объёма. А ведь классическая теория искусства учит нас тому, что чтение художественной литературы предполагает хоть какой-нибудь мало-мальский катарсис. Эстетическое удовольствие.
Строго говоря, сюжет романа достаточно бесхитростен и прост: в 1999 году главный герой просыпается то ли после летаргического сна, то ли благодаря научным криогенным технологиям в состоянии полной амнезии. То есть он не помнит о своей жизни решительно ничего. Но постепенно под наблюдением доктора Гейгера и медицинской сиделки Валентины начинает припоминать всевозможные сведения о своей личной и общественной жизни.
Ухаживающие за больным люди тоже ведут себя непонятно: Валентина норовит забраться в койку пациента, потом выясняется, что и с Гейгером у них загадочные отношения. Доктор тоже хорош – приносит больному коньяк и тому подобное.
Пациент понемногу приходит в себя и начинает фиксировать свои воспоминания: по требованию докторов он записывает всё, что вспоминает. Этот клинический дневник особенно радует нас тем, что его автор старательно фиксирует дни недели: понедельник, вторник и т.д., что, конечно же, одаривает читателей бездной полезной информации.
Эта беспорядочная, разрозненная история болезни, собственно, и составляет канву повествования. Ничто ни с чем практически не связывается, путается, сбивается. Невольно думаешь, что если бы сотрудники типографии при наборе такой книги рассыпали вёрстку, а потом наугад составили её заново, то ничего принципиально не изменилось бы: читатели вряд ли обратили бы на это внимание.
Среди записанных эпизодов есть более или менее внятные, но общий смысл остаётся за пределами восприятия. Хотя некоторая логика повествования всё же просматривается: воссоздаваемая история жизни нашей страны и её жителей в ХХ столетии предстаёт как бессмысленная, мрачная, зловещая фантасмагория. Подумать только, какая свежая, оригинальная мысль! Вот образчик такого рода прозы: «Вопль женщины, у которой расстреляли мужа, отняли пятерых детей и отправили на Соловки. Там её изнасиловали и заразили дурной болезнью. О болезни ей сообщил врач. У крыльца лазарета она каталась по мёрзлой земле. Её сначала не били, приказывали подняться. Затем начали бить сапогами – всё сильнее и чаще, входя во вкус и зверея. Она кричала громко и тонко, коротко замолкая после ударов под дых. Самым страшным в её вопле была не сила, а неженская басовая нота, завершавшая каждый её тонкий крик».
Можно цитировать и дальше, только зачем? Признаться, что и мне пришлось дочитывать эту книгу только по обязанности рецензента. По своей воле никогда бы этого делать не стал. Последние страницы пришлось буквально домучивать. А каково же было писать?! Но самое странное состоит вот в чём: окружающая нас жизнь с её прошлым и настоящим представляет собой неисчерпаемый кладезь материала, а мы сплошь и рядом встречаем авторов, которые готовы до бесконечности высасывать из пальца и накручивать сюжеты, далёкие от реальности. Изображать парадействительность с паралюдьми. И ведь у них находятся бесчисленные читатели и почитатели!
Есть в прозе Е. Водолазкина и своего рода культурный слой. Его герои то читают «Робинзона Крузо», то вспоминают про Варлама Шаламова, то повторяют «Отче наш». В какой-то момент появляется тема Александра Блока с его мрачноватым стихотворением про летуна: надо же чем-то оправдать название «Авиатор». Но не это определяет настроение книги, главное в ней – следователи, стукачи, охранники, вертухаи, зэки, да и то все какие-то нереальные, придуманные. Порождённые потоком болезненных воспоминаний мутного героя. Появляется, разумеется, палач Сталин: куда без него! Везде сквозит всё та же недобрая, подозрительная, мрачная интонация.
В прошлом году по таинственному решению властей нам предлагалось написать тотальный диктант по тексту Е. Водолазкина «Волшебный фонарь». Со страхом думаю: а вдруг теперь всей стране порекомендуют проверить свою грамотность по новому роману сочинителя? Честно говоря, не хотелось бы этим заниматься. Уж если и переписывать какой-нибудь текст, так лучше, как кажется, того же Николая Васильевича Гоголя. Например, его знаменитый «Нос» или «Записки сумасшедшего».
Сергей ШАТУРИН
Несмотря на пессимизм
Несмотря на пессимизм
Книжный ряд / Библиосфера / Книжный ряд
Баранов Юрий
Теги: Максим Кантор , Чертополох
Максим Кантор. Чертополох. Философия живописи. – М.: Изд. АСТ, 2016. – 480 с. – 3000 экз.
В отличие от многих других, издательская аннотация к этому увесистому тому написана кратко и чётко. Приведём её полностью: «Тридцать эссе о путях и закономерностях развития искусства посвящены основным фигурам и эпизодам истории европейской живописи. Фундаментальный труд писателя и художника Максима Кантора отвечает на ключевые вопросы о сущности ев-ропейского гуманизма» . Автор предупреждает: «Настоящая книга не есть история искусств; это даже не история одного вида человеческой деятельности – просто рассуждения о смысле отдельных картин» (речь идёт лишь о масляной живописи). Ну а коли так, читатели не должны удивляться отсутствию в книге многих сверхзнаменитых, знаковых и особенно любезных кому-то из них имён (скажем, Дюрера или Тулуз-Лотрека) и, напротив, вниманию к тем, которые далеко не всегда выступают в качестве таковых (Домье, например, или Жорж Руо – при всём при том, что это превосходные художники).
Взгляд Максима Кантора в целом пессимистичен. Он пишет об угасании масляной живописи в Европе, о современном торжестве модернизма со всеми его античеловеческими инсталляциями. Последним из эссе, составляющих книгу, стал рассказ о жизни и творчестве Люсьена Фройда (внука психоаналитика Фрейда). Кантор вполне обоснованно противопоставляет его великому Микеланджело. Титан Возрождения пел гимн человеку, наш современник (Фройд-Фрейд умер в 2011 году) – певец распада и смертного сна (я бы сказал – автор бесконечной серии уродцев). Почему Кантор объявил его завершителем истории европейской живописи – дело автора монографии.
Может быть, частично причина в том, что Кантор слишком мало внимания уделяет России. Она у него – не особенно усердная ученица Европы. По сути, единственный русский художник, удостоенный отдельного эссе в «Чертополохе», – это Кузьма Петров-Водкин. Мельком упоминаются Фаворский, Филонов, Фальк, разумеется, Малевич и ещё пара-другая имён. Но всё это мимоходом. И, заметим, ни Сурикова, ни Кустодиева, ни многих других наших гениев автор «Чертополоха» не замечает. Собственно говоря, в книге речь идёт не о Европе, а о Западной Европе, причём усечённой; например, английскую живопись автор всерьёз не принимает. Правда, есть у него ещё эссе о Шагале. Но Кантор не считает его русско-французским художником, как многие специалисты. Не считает и еврейским, даже более – считает и экуменистом, расписывавшим храмы 16 конфессий, и очень христианским, всю жизнь рисовавшим рай. «Все его картины – про любовь» , – пишет автор. Странное, на мой взгляд, утверждение. Ну а знаменитая, если не гениальная, картина «Одиночество»? Думаю, лучше всего о Шагале сказал его товарищ по эмиграции Александр Бенуа: «Кистью его, несомненно, водит бог, но бог этот уж во всяком случае не Аполлон». Тем самым Бенуа вывел Шагала за пределы европейского искусства, Кантор же числит его среди величайших европейцев. И слава богу, что существует такая разница мнений!
Несмотря на весь свой пессимизм, автор «Чертополоха» завершает книгу словами надежды: «Без живописи Европа существовать не может и существовать не будет» . Тем более с этим согласны те, кто не столь напуган разгулом нынешней бесстыжей «модерняги». И последнее: ну разве можно такую книгу издавать без единой иллюстрации?!
: Empty data received from address
Empty data received from address [ url ].
Бомбы для диктатуры палачей
Бомбы для диктатуры палачей
Книжный ряд / Библиосфера / Книжный ряд
Лоран Бине. HHhH: Роман / Пер. с фр. Н. Васильковой. – М.: Фантом Пресс, 2016. – 416 с. – 4 500 экз.
П о настойчивым просьбам издателя Лоран Бине убрал из своей книги почти всю критику «Благоволительниц». Ревность понятна: роман Литтелла и вышел раньше, и нашумел громче. Аттракцион в «Благоволительницах» стар, проржавел, и краска на нем облупилась, но действует карусель безотказно. Ведь интересно проследить, как герои с психическими отклонениями разной степени тяжести сотни страниц изводят веру в род людской, да ещё и на фоне Третьего рейха, гибнущего в мировом пожаре. Редкий праведник пройдёт мимо такой книги. Въедливому Бине секрет фокуса ясен, приёмы очевидны, а всё равно обидно, ведь на одной «исторической правде», без сумасшедшинки художника, так далеко не уедешь. По сравнению с «Благоволительницами» успехи HHhH выглядят скромнее, хоть книга и получила Гонкуровскую премию за лучший дебют в 2010 году. Скромен и сам замысел Бине: только рассказать историю и не согрешить против правды.
