Олег Матвейчев - Суверенитет духа

Пункт 22. Об отношении к Марксу надо сказать отдельно, не только потому, что мы в соответствующем пункте выясняли его отношения к Гегелю, но и потому что марксизм сыграл не последнюю роль в судьбе нашей Родины. Сам Ницше не читал Маркса потому что с предубеждением относился ко всякому социализму и экономизму. Сама идея, что материальные потребности правят миром, могла бы показаться ему чудовищной глупостью. Материальное интересует только глупого раба, который, естественно, ничем не правит. Все решения принимает элита, а элиту материальное, которого у нее в избытке, волнует меньше всего. Указание на то, что мелкие людишки, желающие материального, объединяются в классы и массы, а это уже сила, вызвало бы у Ницше возражение, что это , де и есть тот самый нигилизм и упадок о котором он все время говорит. Марксизм, таким образом, религия рабов, симптом и выражение мирового заката, декаданса самая низкая и опустившаяся форма христианства, которая уже даже обходится без Христа. В идеалах коммунизма, господствует рабочий, рабский принцип реальности, отсрочка, откладывание на потом, ради идеала, сказки, фикции. Забывается истина этого мира, истина о том, что все идеалы и ценности полагаются волей и служат ей. Мир идеалов, которым надо служить, придумывают жрецы, всякие Платоны, ап. Павлы и Лютеры, это полугоспода, живущие за счет того, что «продают» свои ценности и идеалы рабам, питают их сладким ядом, дающим забвенье от реальности. Честная политика состоит в том, чтобы толкнуть падающего, а не помогать ему социальными программами и сказками о будущем рае. Ницше пророчил, что в 20 веке человечество содрогнется от мировых войн, которые будут вестись не за материальные блага, а за жизненное пространство. Миллионы будущих жертв его не пугают, все великое рождается из крови и судорог старого мира. «Любовь к ближнему» Ницше предлагает заменить на «любовь к дальнему», к тому сверхчеловеку, что придет после окончания эпохи нигилизма и декаданса. После окончания европейских демократий и социализмов с коммунизмами.

Сравнив две позиции, Гегеля и Ницше, по разным вопросам, касающимся власти, современности, истории, мы не можем не обнаружить некую неувязку. Она касается России и марксизма.

С точки зрения и Гегеля, и Ницше, а в первых пунктах они согласны друг с другом, Россия страна, состоящая из господ. В самом деле, государственность ее идет от викингов, которые по профессии были войнами. Как ни одна другая страна мира России чаще всего отстаивала свой суверенитет в смертельных поединках. Даже период монгольского ига (хотя многие ученые склонны называть это скорее геополитическим союзом, так как Орда развивала коммуникации, защищала границы, в то же время не уничтожала Церковь, государственную княжескую власть, в пересчете на нынешние деньги и дань–то была смешной ― два доллара с человека в год) можно трактовать как период юношества России, когда учение и подчинение (без слома) полезно будущему господину. Тяжелые условия северной жизни, частый голод и холод воспитывали тех, кто постепенно, через работу овладевал предметом и становился господином. Отсюда постоянные пассионарные толчки, колонизация земель, вольнолюбивое казачество, бунты и проч. Одним словом, если прав Гегель и путь к господству лежит через рабство, то Россия была бы идеальная страна, в которой первой должен был бы произойти переход к «современному государству» с точки зрения Гегеля. Государству атомарных самодостаточных господ, свободных граждан. Однако, это не произошло. Она так и осталась страной социальной, то есть страной, в которой господа и рабы завязаны друг на друга. С другой стороны, если прав Ницше и именно русские сохранили в себе феодализм и свойственную ему аристократичность и первозданную дикость, то гниющая Европа должна была бы стать добычей славян. А, Россия впала в коммунизм, что наверняка бы разочаровало Ницше, доживи он до этого момента. Поразительно же еще и вот что: Россия не только обманула ожидания и теории двух великих философов, но так же и выиграла две войны. Одну у Наполеона, которого Гегель считал воплощением и идеалом своей философии, другую у Гитлера, который, как ни крути, был довольно ярким воплощением ницшеанской воли-к-власти и таким же, как Ницше, ненавистником коммунизма.

О, старый мир! Пока ты не погиб,Пока томишься мукой сладкой,Остановись, премудрый, как Эдип,Пред Сфинксом с древнею загадкой!

Россия ― Сфинкс! Ликуя и скорбя,И обливаясь черной кровью,Она глядит, глядит, глядит в тебяИ с ненавистью, и с любовью!…

Вот уж по истине, Россию «аршином общим не измерить» (Тютчев). Нет, какие–то феномены, безусловно, и Гегель, и Ницше объясняют. Истины, а их теории это истины всегда так. Можно сказать, что человек это «двуногое и бесперое существо» это будет истина. Можно сказать, что человек «единственный примат, имеющий мочку уха». Это тоже истина и она верна. Но ни то, ни другое не схватывает сути. Что-то очень важное пропускается этими теориями. В таких случаях феноменология предписывает взять сам исключительный феномен за основу и развивать соответствующую теорию из него самого. Возможно, тогда через российский опыт можно будет объяснить не только собственную историю, но и историю других стран.

Гуманитарное лидерство Запада в истории

Одним из вредных убеждений, которое разделяют и элита и широкие слои общественности в России, является то, что «Россия отличается от Запада тем, что она более субъективна, человечна, душевна, эмоциональна, идеалистична, романтична… Вот Запад, тот да, рационален, механистичен, научен, прагматичен, насквозь материален. Если надо разум, расчет, науку, технику, машину, то это на Запад, а если песню, душу, человечность ― то это в Россию».

Это мнение было оформлено в конце 19 ― начале 20 века плеядой русских философов и историков, а именно Хомякова, Аксакова, Соловьева, Ключевского, Бердяева, Франка, Булгакова и других.

Эти мыслители, начиная с «Философических писем» П. Чаадаева задались вопросом: «А для чего вообще Россия существует в мире? Зачем Бог ее создал? В чем ее призвание? В чем, как говорят сейчас, ее миссия?». Естественно, «самобытность» стали искать с помощью сравнения с другими (и, прежде всего, с Европой). А поскольку все названные товарищи были европейски образованы, знали по нескольку языков, учились у немецких профессоров и проч., то и сравнивали они Россию с Западом с помощью той терминологии, которую в этих университетах усвоили. И сравнивали, естественно, в том отношении, в каком сама Европа себя с кем–либо сравнивала.

Например, есть в европейской философии противоположности субъективного и объективного, разума и эмоций, знания и веры. Сама Европа предписывает себя ориентацию на объективное познание с помощью разума. Русские «искатели самобытности» тут же объявляют, что оставшиеся бесхозными вера, субъективность и эмоции ― принадлежат России. Причем, они принадлежат давно, и они лучше, чем знание, разум и объективность. Вот и весь фокус. Никто из них даже и не задумался над тем, что прилагают к России европейский метр, вместо того, чтобы, наоборот, попытаться Европу измерить российским аршином. А для этого, нужно породить сам «аршин», то есть собственную систему категорий, выросшую из осмысления собственного бытия. А это и есть работа настоящих философов, которой наши «философы» как раз и пренебрегли. Гораздо легче взять уже готовое какое-нибудь западное учение и по принципу «баба Яга против» объявить своим все, что сам Запад оставил на столе недоеденным. Только теперь уже объедки объявляются настоящим блюдом, а все западная пища ― напротив ― помоями. Короче, все с противоположным знаком! Вы, дескать, на Западе, говорите, что эмоции это пена на поверхности океана познания, а мы, русские, говорим, что эмоции ― это океан, на котором ваши знания ― это пена! Кто прав ― неизвестно, но у нас «своя точка зрения». И нам льстит, если появляется кто-то и говорит, что, скорее всего, «истина посередине», скорее всего, «правы и те, и те», и «надо друг друга дополнять». Эта постановка нас на одну доску с ними выглядит все очень внушительно. Дескать, вот есть западная философия ― у нее одна точка зрения, а вот есть русская ― у нее другая. Они, как минимум, «равновелики», они «дополняют друг друга», «видят две стороны одной истины». Ай, Моська, знать она сильна!

Как-то несколько лет назад, в одном гуманитарном журнале, мне попалась статья «величайшего современного африканского философа». Имя его я даже не потрудился запомнить (кажется Сенгор), по той же причине, по которой никто в мире не трудится запоминать имена русских философов (в отличие от имен Платона, Канта, Гегеля и проч.). В предисловии говорилось, что философ этот представляет «голос Африки», которая раньше была «угнетаема колониализмом». А теперь, дескать, благодаря таким людям, как этот, «все стали понимать, что Африка ― целый континент, континент со своей культурой», что она самобытна, что «самобытность надо беречь», что это «иной мир», «альтернативный Западу», «со своей точкой зрения» и проч., за эти вот взгляды африканцы безумно любят своего первого великого философа. Что же я увидел в статье? Естественно, пассажи типа, «в отличие от белых негры не рациональны, а эмоциональны»,… «они не такие объективные, как белые, но зато они очень субъективны, что тоже очень важно». В неграх, в отличие от белых, «развита интуиция»… Если «белые материальны, прагматичны, то африканец очень духовен, он ставит веру выше разума…», что «белые и негры друг друга дополняют». И прочее. Такое ощущение, что я читал книгу Бердяева «Русская идея». Только замени «негров» на «русских» и все. Абыдно, да?! Так, что же, негр от русского не отличается? Отличается. Мы все знаем это абсолютно точно. Но дело как раз в том, что самобытность, как России, так и Африки, исчезает именно потому, что эти сенгоры и бердяевы, все эти «славянофилы» и «негрофилы» вместо того, чтобы действительно выражать самобытность самобытно, используют чуждую этим самобытностям европейскую категориальную сетку, в которой для всех не-европейцев заготовлено общее прокрустово ложе. Для европейца действительно, все русские, негры, турки и прочие ― на одно лицо (эмоциональны, с большой душой, неразумны и проч.). А то, что именно так же выходит и у славянофилов с негрофилами ― говорит только об одном: сами они типичные европейцы, которые решили противопоставить себя Западу внутри западно-европейского мышления и с его же помощью.