Газета День Литературы - Газета День Литературы # 107 (2005 7)
С подкрадываньями, с заборматываньями...
Недоброжелательным читателям и критикам М.Цветаева давала резкую отповедь: "Такому читателю имя — чернь. О нём говорил и его ненавидел Пушкин, произнося: "поэт и чернь". (...) Такой читатель — враг, и грех его — хула на Духа Свята. В чём же этот грех? Грех не в темноте, а в нежелании света, не в понимании, а в сопротивлении пониманию, в намеренной слепоте и злостной предвзятости. В злой воле к добру" (из статьи "Поэт о критике").
Как-то запутанно Ю.Павлов решает и проблему трагического отношения М.Цветаевой к Родине. И здесь у него не получается уличить её в "нерусскости". Разбирая её стихотворение "Тоска по Родине", написанное в эмиграции, он силится доказать, что для неё само понятие Родины (а значит — и России) было девальвировано тем, что она, Родина, не помогает, не спасает. И приводя такие строки: "Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст. И всё — равно, и всё — едино", — он явно умышленно опускает две последние строки этого стихотворения, главные, — а в них весь смысл, в них весь фокус любви её к Родине: "Но если по дороге — куст Встаёт, особенно — рябина..."
В нищете, в лишениях, в бездуховном пространстве заграницы, в смыкающихся стенах одиночества М.Цветаева вывела — как письмена: "Одна из всех — за всех — противу всех". И эта её поэтическая формула совершенно исключает какую бы то ни было однобокость либо лобовой подход. Ю.Павлов же видит одно только "противу всех", усматривая в этом грех избранничества и преступления.
"Ведь я не для жизни. У меня всё пожар! Я — ободранный человек, а вы все — в броне", — с отчаяньем и болью ответила бы любому критику Марина Цветаева и сегодня. Её нищая и бесправная жизнь изгоя и бомжа, как сказали бы сегодня, всё равно была окрылена порывами вдохновения, как она их описала: "Лёгкий огнь над кудрями пляшущий — Дуновение — вдохновения!"
В постоянном противоборстве с бедствиями, с враждующим бытом, губительным для души и творчества, М.Цветаева стала подлинным новаторов в поэзии. Её стремительные и судорожные ритмы предвещали всё убыстряющиеся ритмы XX века.
Однако на каждом шагу её подстерегало недопонимание, отсутствие ответного эха, в чём так нуждается талант. Особенно затронуло это её по возвращении в Советскую Россию.
М.Цветаева твёрдо решила для себя: куда муж, туда и она. Если он отправится на Родину, она во что бы то ни стало последует за ним, как в 1922 году поехала к нему за границу. И в июне 1939 года с четырнадцатилетним сыном Георгием она возвращается в Москву, вслед за мужем и дочерью Ариадной, добившимися возвращения в Россию. Вскоре они были арестованы органами госбезопасности. И М.Цветаева снова оказалась в трагическом кругу одиночества. Почти без средств к существованию, не востребованная как поэт, она занималась переводами. Осенью 1940 года Гослитиздат всё же вознамерился издать маленький сборник цветаевских стихов, но его "зарезал" К.Зелинский, раскритиковав за формализм.
Вторую мировую войну М.Цветаева восприняла обострённым зрением сердца как торжество сил мирового зла и начало апокалипсического конца человечества. Её стихотворные циклы ( "Стихи к Чехии", "Сентябрь", "Март"), исполненные антифашист- ского пафоса, веры в победу светлых начал, стали её "лебединой песнью" на чужбине.
В сущности, тогда весь стан ушедших и ещё живых поэтов серебряного века был "лебединым станом", готовым пропеть свою прощальную песнь на излёте последних времён...
Завершая свою статью, Ю.Павлов и саму трагическую смерть М.Цветаевой представил как "закономерный итоговый поступок-самоубийство", как некое последнее телодвижение (а не движение душевное), к которому её привели в какой-то мере внешние обстоятельства, но "главное — особенности мировоззрения и характера ( о чём мы говорили и что точно определила сама поэтесса в письме к Р.Гулю в 1923 году: "Я не люблю земной жизни, никогда и не любила, в особенности — людей").
А ведь это было не рядовое сведение счётов с жизнью, не логический финал признания собственной несостоятельности в жизни и творчестве.
То было прощальное движение сиротски одинокой души отчаявшейся, измотанной жизнью женщины. В мире мер безмерное ушло в запредельное. Плоть перестала быть тюрьмой для души и духа, "с их невесомостью в мире гирь". И высвобождение духа явилось актом творчески героическим. Этот уход из жизни можно причислить к ещё одной из добровольных жертв на плаху поэзии, когда под всё сказанное поставлена последняя трагическая точка.
Творчество Марины Цветаевой, российского поэта, её великое влияние на последующее развитие отечественной поэзии — блестящие свидетельства того, что её поэтическая вселенная состоялась. Кровь её души и сегодня "неостановимо и невосстановимо" струится со страниц её стихотворений и поэм. А её вселенная вращается среди старых и новых поэтических плеяд, даря нам свой вечно живой лучистый звёздный свет.
г.Смоленск
Евгений Семичев КОПЬЕ СУДЬБЫ
***
Катятся волны, каменья граня.
Бисер по берегу мечут.
Мелкие реченьки громко звенят.
Реки глубокие шепчут.
Что нашептала мне Волга моя?
Истины Божьи простые:
Для человека родные края
В жизни извечно святые.
Где наша удаль — была не была?
Не оскудела покуда!
Волжские волны, как колокола,
Полные грозного гуда.
Сколько покоится храмов на дне
Волжской стремнины раздольной!
Вот почему мне в её глубине
Слышится звон колокольный.
Русь вознеслась не единой Москвой.
Волжские вольные волны
То выводили набат вечевой,
То — величальные звоны.
Что приуныла, заволжская степь,
Локти воткнув в подоконья?..
Матушка-Волга — небесная крепь,
Русской души колокольня.
***
Спит народ, как солдат на ходу,
Утомленный в тяжелом походе.
Сплю и я, но с народом иду.
И во сне остаюсь я в народе.
И во сне от него ни на шаг
Никуда я себя не пускаю.
Упираюсь в походный большак.
Мать-землицу ногами толкаю.
Запевалы охрипли. Храпят.
Командиров сморило истомой.
Спит народ, с головы и до пят
Убаюканный чуткою дремой.
Эй, взбрыкнувший во сне обормот,
Что кричишь о продажной свободе?
Видишь, спит утомленный народ
На ходу, как солдаты в походе.
Спит служивый в строю человек.
Отдохнуть на ходу рад стараться.
Может день, может год, может век...
Боже! Дай мужикам отоспаться.
Звезды космос вселенский коптят.
Зорьки в небо всплывают и тают.
Мародеры-шакалы не спят —
Неусыпно народ обирают.
Но не рушится воинский строй
И на милость врагам не сдается.
Вот народ — богатырь и герой!
Берегитесь, когда он проснется!
ШАПКА
Плывёт по Волге шапка,
Дивясь сама себе,
Раскачиваясь шатко,
Как будто при ходьбе.
Плывёт вдоль побережий
Угрюмых Жигулей...
Искрится мех медвежий
Рубинами на ней.
К воде её не клонит
Ни ветер, ни волна —
Плывёт себе, не тонет
Разбойная казна.
Сапфиры и агаты
Её венчают мех.
Усеяны богато —
Не счесть каменьев всех!
...Бывало, вдрызг штормила
Река в ненастный день.
А шапку лишь ломило
Волною набекрень.
Волна стеной вздымалась,
