Газета День Литературы - Газета День Литературы # 77 (2004 1)
Система "Вектор" пришла в противоречие с управлением обычной стройкой... Можно сказать, что у романа, разворачивающего в сюжете это противоречие, нет правильного читателя. Проханов не акцентировал внимание читателя на проблеме развития организационных форм. На самом деле он спорит с нами именно о значении этой проблемы. С нами спорит и Горностаев, и Тукмаков, и отец Афанасий. Проханов за них. Умом он понимает, что, наверно, когда-нибудь мы будем правы, но и жизнь, и культура, и элита против, и правда на их стороне. Проблема, как думает Проханов и эти его герои, в человеке, а не в организационных или социальных формах. Проханов не осознал значения проблемы, эмоционально и психологически не вжился в нее и ее выразителем не стал.
На книгу Проханова надо смотреть как на первую попытку, первый опыт художественного освоения этой области. Через ее уроки нужно пройти будущим писателям. В романе нет отношения автора к тому, что там происходит. Не объяснено, что же система "Вектор" позволяет делать, как она действует, и почему рабочие "за". И что же должен думать читатель о "Векторе"? Проханов, я думаю, просто не в состоянии этого понять. Весь его опыт организационного управления — это руководство газетой. Блестящие метафоры не заменяют точного знания области.
Очень важно ответить на вопрос — что это за тип жизни, в котором эта сторона жизни у талантливого писателя отсутствует? Это же тип жизни, так живет не только Проханов! Так живут и министры, и ученые. Что это за тип жизни, в котором эта сторона для этих лиц практически полностью отсутствует, ее как бы не существует? Что это за понимание жизни? Ведь система отношений организационного управления составляет основную ткань жизни, а эти люди живут таким образом, что этой ткани не замечают. Как мог возникнуть такой тип жизни? Это массовое явление, которое, по-видимому, имеет характер "вложенных матрешек". Предельным случаем такого вложения являются люди маргинальные: писатели, художники, студенты (до поры до времени), для которых организация — это несколько неприятных бессмысленных процедур вроде получения паспорта, которые они вынуждены проходить. Более глубокий слой — это люди, которые имеют дело с организацией все время, но не рефлексивно, и тоже воспринимают ее как сложившуюся "испокон века", вынужденную, мало осмысленную бюрократическую необходимость. Еще глубже — люди, которые приучены к святости выполняемых ими обязанностей и процедур (бухгалтеры, отделы кадров, вахтеры), которые не терпят нарушений, но не потому, что это осмысленная (спроектированная) деятельность, нарушение которой приводит к последствиям, а просто потому, что так надо. Я думаю, что даже разработчики законопроектов тоже не находятся на более глубокой, рефлексивной точке зрения. Может быть, осознание возникает только начиная с уровня разработчиков нормативных документов. У них рефлексия есть, но и то значительная их доля делает это, сохраняя к ним саркастическое отношение, понимая, что эти документы "лягут на полку". К сожалению, эти слои и эти люди пока не стали героями литературы, а ведь они находятся в глубоком конфликте с самими собой. Можно, конечно, думать, что это — тип общества или стадия его развития, в которой мы участвуем, что аппарат рефлексии такого типа не возник или не создан, развитие пошло по линии политики, по линии справедливости, но не по линии овладения формами. Это не личная вина кого-то, а общественное явление, находящееся в центре событий.
Ведь огромные слои людей не представляют себе устройство диктофона, телевизора, самолета, что уж говорить об организациях, которые их создают. И даже после перехода на системы типа "Вектора" не будут себе представлять, а, возможно, и не должны. Представлять это будут инженеры, которые этим занимаются. Для них это будет иметь высокую социальную значимость, потому что они не только инженеры технических систем, но и инженеры организационных систем. Конечно, это очень радикальная мысль, и она ведет, если ее развить, к чрезвычайно серьезным последствиям. В частности, правильное ее развитие позволяет сделать вывод, что, начиная с какого-то момента, одинаковых людей как членов общества, не будет. Это уже разделение на "породы", разные виды людей. Проханов не видит этой тенденции. Идея расслоения человеческой сущности на виды человека, по-видимому, правильная. Всех учить всему, или даже одному электричеству, нельзя, равно как нельзя всех учить истории. Для того, чтобы слышать симфонию, нужно потратить много лет на развитие способности ее слушать. Но эта проблема не только полностью отсутствует в книге Проханова, он ее понимает прямо противоположным образом. Дворничиха Катерина поднимается им до уровня представителя народа. Смог бы Проханов написать роман о жизни и судьбе Джордано Бруно? Сейчас, постфактум, легко об этом говорить, поскольку мы знаем эту историю и то, чем она закончилась. Но если бы за роман о Джордано Бруно взялся Проханов, то не получилось бы из Джордано Бруно Фотиева? Далее на уровне полубытового стереотипа Бруно — человек другой породы. А у Проханова он выглядел бы как представитель массы. Фотиев у него предстает как изобретатель, а не как творец новых форм. Фотиев несколько раз повторяет, что он неграмотен, что это может сделать кухарка. Но это, по-видимому, принципиальное заблуждение автора. Мы говорим об объективных вещах, не занимаемся пропагандой неравенства. Может быть, дело в том, что у Проханова не развит исторический взгляд на вещи?
Водянов в жизни — выдающаяся личность, прирожденный идеолог, а не выдающийся проектировщик. Фотиев не является его личностным портретом, он — проситель и сомневающийся, рефлексирующий субъект. Водяное просто "подвернулся" Проханову, в романе он как отраженный в литературе проектировщик систем организационного управления не действует, он в нем действует как апологет одного изобретения, который гипертрофировал его значение. Переживания Фотиева о судьбе "Вектора"роман доносит, но они имеют личностный характер, нет технологии. То, что система "Вектор" — только проба, систему надо перепроектировать, расширять, конкретизировать — всей этой линии в романе нет. Трудности в жизни совсем не там, где они в романе.
Книга вызвала у меня неудовлетворенность непониманием автора стоящей перед ним задачи. Проблема Прохановым не осознана, не пережита, не вставлена в контекст. Нам сообщают, что Фотиев прочел системный анализ, — зачем? Если бы Фотиев делал все то же самое без ссылок на системный анализ, то для обычного читателя, профессионально не ориентированного, был бы тот же самый роман. Это "ружье" в романе не стреляет, является излишним в его художественной ткани. Таких "ружей" у Проханова много. Если бы Фотиев страдал за системный анализ, если бы с ним спорили, выговор объявляли... А в романе это лишь упоминается. Автор говорит, что истина лежит у отца Афанасия, у Катерины, у Горностаева. Эти же самые моменты, почти бытовые, как системный анализ, могли быть разработаны в книге, именно в художественном отношении, более ярко и гораздо более насыщенно. Ссылка на "московских великанов" — это намек, трудно понимаемый читателем, а за ним — глубокая проблема. Если бы Проханов взялся писать про Горностаева и еще чуть-чуть поработал над романом, получился бы патриот, который спасает от демократов стройку и страну. О нем он пишет с любовью.
Что такое Россия, которая отражена в романе, и что такое ее будущее, весьма загадочно. Может быть, ангел — придуманный автором символ, чтобы сказать, что все-таки то, что происходит в романе — это еще далеко не все. А что происходит?
Теперь, наверное, можно приступить к определению предстоящего шага художественной литературы.
Очевидно, что самым важным является переход от ситуационного видения, характерного для Проханова, — "он вот это сказал, а она ушла", к пониманию того, что "вершится" и "в какой форме" и "какой смысл эпохи". По-видимому, у Проханова полностью отсутствует чувство исторического момента. Защита "Красной империи" не заменяет этого чувства. Да, глобализация принимает отвратительные политические формы, но исторически это — нормально. Как нас учат классики, новое рождается и вызревает "в недрах старого", в его "грязи" и в борьбе с ним. В каком-то очень узком смысле объединение человечества неизбежно, а эта неизбежность эксплуатируется в интересах небольшой его части. Это и есть "в недрах старого". А централизация России очень трудная задача — создание емкого, как говорят, собирательного художественного образа героя, события общества. Ведь Фотиев по своей собирательной силе не стал Дон Кихотом. Напряженные противостояния романа не стали этической коллизией "Медного всадника", хотя они такими и являются. А могли бы, и дело вовсе не в недостатке таланта или работоспособности автора. Причиной являются установки видения, мешающие за непроницаемой повседневностью увидеть "вершащееся", поразиться его формам. Водянов и "КОМПАС" оказались только "материалом для романа". Но как необходим сейчас в этой области бессмертный образ! Писатели-профессионалы, "инженеры человеческих душ", отстают от "населения". Идет широкий, мощный процесс осознания развития, уроков прошедших эпох. Именно он будет решать судьбу человечества, а не случайные назначенцы в руководители стран. Писателям грозит опасность оказаться в стороне от этого процесса или остаться комментаторами его положительных или отрицательных моментов. Задача многогранна, и ее решение требует участия всех жанров художественной литературы. Необходимы и веское, вечное слово поэта, и наблюдательный бытописатель, и фантаст, видящий будущее в сегодняшнем, а не в "клонах". Роман Томаса Кленси "Все страхи мира" (название переведено неверно) является предостережением для писателей.
