Сергей Беляков - Другой России не будет
Если оставаться в системе координат конструктивизма, то Бранденбергер конечно же прав. Для радикальных конструктивистов нация не существует в реальности. Нация — это лишь представление о нации, «воображение нации», коллективное заблуждение. Но для заблуждения нужны некоторые внешние условия: должно появиться общество, однородное в социальном, культурном и политическом отношении. Люди посещают одни и те же школы, учатся по одним и тем же учебникам, усваивают общепринятые идеи, верят в одни и те же мифы. Все ходят на выборы, обладают полнотой гражданских прав. Русские XIX века, разделенные не только социальными, но и культурными границами сословий, с точки зрения современного конструктивизма нацию составлять не могли.
А как же 1812 год? Бранденбергер как будто и не слышал о Бородинском сражении, о народной войне, о московском пожаре. К счастью, мы в лучшем положении: «…Москва стыд поругания скрыла в развалинах своих и пепле! Собственными нашими руками разнесен пожирающий ее пламень. Напрасно возлагать вину на неприятеля и оправдываться в том, что возвышает честь народа. Россиянин каждый частно, весь город вообще, великодушно жертвует общей пользе», — писал генерал Ермолов[29]. За что они так воевали? За веру? Но ведь Наполеон не собирался насаждать в России католичество. Только за царя? Да разве не был царь символом государства, персонификацией Отечества? А ведь если следовать логике Бранденбергера, то Отечественной войны в 1812 году быть не могло, потому что не было ни русской нации, ни понятия «Отечество». А культура, быт, нравы, экономические интересы помещиков и крестьян совершенно расходились.
27 июня 1709 года, в день славной Полтавской битвы, царь Петр обратился к солдатам с речью, которая их настолько воодушевила, что некоторые «срывали кафтаны и требовали скорее вести их в бой!»[30]. Эта речь известна нам в изложении Феофана Прокоповича. Исследователи полагают, что сам Прокопович ее и сочинил. В любом случае перед нами аутентичный источник начала XVIII века. Если верить Прокоповичу, Петр, обращаясь к простым воинам, в большинстве своем вчерашним крестьянам, призвал сражаться «за государство, Петру врученное, за род свой, за народ всероссийский»[31]. Петр ставит не только государство, но даже и «народ всероссийский» выше собственной персоны, выше царской власти.
Но и петровским временем нельзя ограничиться. В древнерусских источниках — летописях, повестях, поэмах часто повторяются слова о «русской земле», о «Святой Руси», «о сыновьях русских» и «русских людях». Конечно, их значение со временем менялось. «Русская земля» в «Повести временных лет» и «русская земля» в «Задонщине» — далеко не одно и то же. Но все-таки лишить это понятие национального смысла и свести, скажем, к религии нельзя: «Снидемся, братия и друзи и сынове рускии, составим слово к слову, возвеселим Рускую землю» («Задонщина»).
В «Повести об Азовском осадном сидении» донские казаки, с точки зрения московского царя, — мятежники, изменники, беглые холопы, которых на Руси не почитали «и за пса смердящего»[32], тем не менее восхваляли царство Московское, сияющее «среди всех государств и орд <…> подобно солнцу»[33], и грозили туркам: «А во всех крепостях ваших турецких не устоял бы камень на камне от нашего приступа русского»[34].
Бранденбергер противопоставляет низкий боевой дух русских солдат времен Первой мировой войны боевому духу советских воинов — победителей нацизма. Но ведь в первые месяцы Великой Отечественной красноармейцы (в большинстве своем русские и украинцы) сдавались немцам сотнями тысяч, даже спрашивали у нацистов: «Где в плен сдаваться?»[35]. В 1941 году потери пропавшими без вести (главным образом пленными и дезертирами) превышали боевые потери в 7 — 10 раз![36]
Ничего подобного не случалось даже в самые тяжелые месяцы Первой мировой, а тем более — в 1812 году. У Наполеона тогда почти не было пленных, а русские ополченцы отказывались отступать даже по приказу начальства. Генералам подчас приходилось не поднимать их в атаку, а упрашивать отойти[37]. В 1812 году москвичи покидали город, хотя их никто не гнал и не эвакуировал, иные поджигали собственные дома. В октябре 1941-го, по свидетельству Эммы Герштейн, в столичных парикмахерских к дамским мастерам выстраивались очереди — так готовились встречать немцев. И что же, эти дамочки составляли русскую нацию, а герои 1812-го были всего лишь «конгломератом русскоговорящих»?
Бранденбергер — добросовестный ученый. Судя по ссылкам, он честно отработал исследовательский грант, немало часов провел в ГАРФе, РГАСПИ, РГВА, Архиве РАН, использовал даже материалы из Архива ФСБ. Изучил подшивки «Известий», «Правды», «Литературной газеты» за многие годы. Перечитал немало опубликованных источников, проштудировал сочинения десятков советологов и русистов. Отдельные ошибки, несообразности (например, фильм «Петр I» вовсе не был экранизацией романа Алексея Толстого «Петр I», как почему-то считает Бранденбергер) не ставят под сомнение профессионализм и основательность этого исследования. С точки зрения современной науки работа Бранденбергера едва ли не безупречна, несмотря на вопиющее противоречие с историческими фактами, источниками, с ходом и смыслом российской истории. Беда в том, что наука, оторвавшись от исторических фактов, превратилась в бессмысленную игру с терминами. Интеллектуальные построения теоретиков оказались воздушными замками. Логика конструктивизма вступила в конфликт с историческим материалом. Монография Бранденбергера интересна попыткой приложить теоретические постулаты конструктивизма к исторической реальности. Попытка, доказавшая несостоятельность теории.
Задолго до сталинской национальной политики русские представляли собой нечто куда более значительное, чем сообщество русскоязычных, кое-как объединенное властью династии Романовых и православной церковью. Сталинская пропаганда и в самом деле упорядочила и даже популяризировала некоторые национальные мифы, существовавшие, впрочем, и до нее (с последним согласен и Бранденбергер). Но Сталин не только не хотел, он и не мог создать русскую нацию. В лучшем случае он мог поспособствовать появлению новой, советской формы русского национализма. Только в этом, очевидно, и преуспел.
Впервые опубликовано в журнале «Новый мир»
О русском солдате
(Ответ Борису Соколову)
Виктора Суворова ненавидят. Считают его предателем и вообще мерзавцем, оклеветавшим нашу родину. Но рядом с Борисом Соколовым Суворов покажется пламенным советским и русским патриотом.
Владимир Богданович Резун хоть и предал свою страну, перешёл на службу Великобритании, но сохранил уважение к русскому солдату, к советским вооружённым силам и к военной разведке. Свой первый бестселлер Суворов посвятил ГРУ. «Аквариум» — это гимн советской военной разведке, лучшая реклама, непревзойдённый до сих пор PR.
А в «Ледоколе» и «Дне М» Суворов хвалил уже профессионализм советских военных конструкторов, создателей лучших танков, самолётов, пушек Второй мировой. Советских генералов и военных теоретиков Суворов ставил высоко.
Борис Соколов не сбежал в Англию, не передал в руки вероятного противника совершенно секретную информацию, он сделал нечто худшее: оценил потери Вооружённых сил СССР (только вооружённых сил!) в 26 млн 400 тыс. человек. На мой взгляд, это хуже, намного хуже предательства.
О военных потерях Соколов пишет уже двадцать лет. Его главная идея: Советский Союз потерял в десять раз больше, чем Германия, в силу объективных обстоятельств: «по-другому наша страна воевать просто не умела».
И дело тут даже не в советской системе, не в тоталитарном режиме, не в Сталине, а в стране и народе: «Сталин по большому счёту не ухудшил качество русской армии. Дело было в общей культурной отсталости России».
Читая такое, чувствуешь себя унтерменшем, которому не дано гордиться в День Победы подвигом предков. Какая уж тут гордость, если немцы воевали в десять раз лучше, были в десять раз культурнее и цивилизованнее. А наши сиволапые предки только числом и брали: убьёт немец десять русских прежде, чем одиннадцатый его самого прикончит.
Какой же нормальный человек станет гордиться таким подвигом? Скорее уж вспомнит Виктора Астафьева: «Победа такой ценой — поражение!» Забыть о той победе, не вспоминать о войне.
Если бы Соколов был прав, то его правда была бы хуже любой лжи. К счастью, у нас есть все основания Соколову не верить.
Методы подсчёта потерь, которые применяет Соколов, к науке отношения не имеют. Для расчёта советских потерь Борис Соколов использует собственную методику, а немецкие потери не пытается пересчитать, принимая на веру данные (значительно заниженные) из монографии Буркхарта Мюллер-Гиллебранда «Сухопутная армия Германии 1933–1945».
