Сборник статей - Пути России. Новый старый порядок – вечное возвращение? Сборник статей. Том XХI
С точки зрения Шмитта, конституционная ситуация Германии первой трети XX в. характеризуется, прежде всего, тем, что учреждения и нормы XIX в. остались неизменными, в то время как ситуация полностью изменилась. Германские конституции XIX в. относились к эпохе, основу которой великое немецкое государственное право того времени сформулировало в ясной и удобной формуле: различение государства и общества. Буржуазно-правовое государство XIX в. – это законодательное государство. Юстиция в нем не могла самостоятельно решать спорные политические и законодательные вопросы. В XIX в. гарантом конституции был парламент. При этом всегда предполагалось, что парламент имеет дело с независимым от него сильным монархическим чиновничьим государством. Ведь «тенденция либерального XIX в. стремилась по возможности ограничивать государство до минимума, прежде всего по возможности не позволять ему интервенции и вмешательство в экономику, вообще максимально нейтрализовать его по отношению к обществу и противоречиям интересов, с тем чтобы общество и экономика по своим собственным имманентным принципам выработали для своей сферы необходимые решения: в свободной игре мнений на основании свободной агитации возникают партии, их дискуссия и борьба мнений создает общественное мнение и тем самым определяет содержание государственной воли; в свободной игре социальных и экономических сил царит свобода договорных и экономических отношений, в результате чего кажется гарантированным максимальное экономическое процветание»[117].
Но этот вариант гаранта конституции Шмиттом отвергается – в силу того, что обстоятельства изменились, «конкретное положение дел» не совпадает с реалиями XIX в. Превосходство парламента требует различения государства от общества, однако в начале ХХ в. мы наблюдаем тенденцию к их слиянию. Так называемых «нейтральных сфер» – экономики, культуры – больше не существует, несмотря на то что европейцы с XVI в. ищут сферу, которую можно было бы объявить «нейтральной», сферой взаимопонимания, обсуждения, убеждения, договора, а не борьбы. ХХ век нашел, как ему казалось, такую сферу, и ею оказалась техника. Соответственно, государство также должно быть «нейтральным», раз центральная область, которая питает его жизнь, признана нейтральной.
Согласно Шмитту, надежда, что из технического изобретательства разовьется политический господствующий слой, неоправданна, поскольку нейтральность техники – нечто иное, нежели нейтральность всех предшествовавших областей: «…Сама техника остается, если можно так сказать, культурно слепой. Поэтому из чистого не-что-иное-как-техника нельзя извлечь ни одного из тех следствий, которые обыкновенно выводятся из центральных областей духовной жизни: ни понятие духовного прогресса, ни тип знатока или духовного вождя, ни тип определенной политической системы»[118]. Особенность техники в том, что ею может воспользоваться любая сильная политика, ее кажущаяся нейтральность оборачивается как во благо, так и во зло. С позиции Шмитта ход мысли, полагающий технику «нейтральной» сферой, ведет только к вредным и опасным иллюзиям, поскольку такая нейтрализация предполагает собой и кажущуюся деполитизацию. На деле же на почве техники также может возникать разделение на «друзей» и «врагов», являющееся, по Шмитту, специфически политическим противостоянием, предельное выражение которого война.
Почему вопрос о суверене и суверенитете оказывается таким важным для Шмитта? Потому что в его концепции суверенитет – это сущность государства. Государство является таковым, если может объявить чрезвычайное положение, т. е. принять решение о собственной судьбе, ведь под чрезвычайным положением следует понимать любые решения о государстве, а не только исключительные. Показательно и то, что Шмитт называет суверена «гарантом конституции», который создает ситуацию нового порядка.
Шмитт совершенно верно отмечает, что норма не может воплотиться в действительность самостоятельно, для этого необходима чья-то воля и чье-то решение. Правовая идея не способна саму себя провести в жизнь; конкретные факты следует трактовать на основании правовых принципов, и делает это всегда кто-то, при этом правовая идея не несет в себе предписания, кто должен ее применять. Это должна быть некая компетентная инстанция, обладающая авторитетом. При этом сама по себе формула права «как норма решения только определяет, как должно решать, но не кто должен решать»[119]. Этим кем-то и будет суверен, значимость решения которого не в аргументации, а в авторитарном устранении сомнения, возникающего из возможных, противоречащих друг другу аргументаций. Это не вопрос осведомленности и не простое добавление к норме, это вопрос воли, а деятель здесь не эксперт.
Суверен создает «нормальную» ситуацию, являющуюся предпосылкой того, что нормы вообще могут быть значимы, «ибо всякая норма предполагает нормальную ситуацию, и никакая норма не может быть значима в совершенно ненормальной применительно к ней ситуации»[120]. Это значит, что основной функцией суверена является разрешение кризисной ситуации, после чего устанавливается новый порядок, а любые чрезвычайные полномочия должны прекратить действие (за исключением так называемой «премии за обладание властью», но шмиттовский суверен здесь ничем существенно не отличается от любого носителя власти). Новый порядок предполагает новую разметку политического пространства, а также то, что новый закон в дальнейшем будет значим и для того, кто принимает решение о его установлении. По этой схеме тот, кто был сувереном, должен встроиться в новый порядок, иначе система не сможет работать.
Итак, суверен совершает не просто интеллектуальное, умственное действие, но принимает решение, которое преобразует политическое пространство. В связи с этим возникают следующие вопросы: какие способы легитимации могут быть использованы, чтобы легализовать новый социальный порядок? Могут ли работать те, что применялись до кризиса? Иными словами, что будет дальше, после создания этого самого «нового порядка»? Ответы на эти вопросы не являются самоочевидными, поскольку приходится говорить о новой разметке политического пространства, о последующем наполнении его содержанием, в том числе и нормативным, которое не является очевидным из настоящего момента, будь то «нормальная» или кризисная ситуация. В этом, на наш взгляд, основная особенность чрезвычайного положения в шмиттовском его понимании.
Роман Устьянцев[121]
Доверие в «Государстве законодательства» Карла Шмитта[122]
В работе «Легальность и легитимность» (1932 г.) немецкий философ и юрист Карл Шмитт пишет, что «определенного вида политическое сообщество» с XIX в. стало «государством законодательства»[123]. К подобного вида государствам относится и современная Россия. Данный тезис требует пояснений. Государственную власть в нашей стране осуществляют президент, Федеральное собрание, правительство и суды, а носителем суверенитета и единственным источником власти является ее многонациональный народ, что полностью совпадает с теми ключевыми институтами, которые описывает Шмитт. Кроме того, совпадает и вид власти, которой наделен глава государства. Хотя права президента Веймарской республики были несколько ограничены, у него была возможность устанавливать «чрезвычайное положение»[124], что позволяло ему при необходимости расширять свои властные полномочия.
Особенность таких государств состоит прежде всего в том, что они подчинены всеобщим, безличным нормативным установлениям, наиболее важными из которых являются в России – Конституция РФ, а в Германии – Конституция Веймарской республики[125]. По словам Шмитта, «в конечном счете уже никто не господствует и не приказывает, поскольку в обществе приводятся лишь безлично действующие нормы. Такое государственное образование находит свое оправдание во всеобщей легальности любого государственного исполнения власти»[126]. В государствах подобного рода все, кто имеет какое-либо отношение к исполнению государственной воли, отделены друг от друга. Законодатель не зависит от тех, кто применяет закон, а также от тех, кого Шмитт называет «беспристрастными третьими»[127]. В таких обществах «господствуют законы, а не люди, не какие-либо авторитеты и власти»[128]. Однако в таких государствах очень большую роль играет доверие как к законодателю, являющемуся выразителем воли, так и к той процедуре, благодаря которой он приходит к власти.
В настоящей статье предпринята попытка показать, как политическая теория К. Шмитта может помочь в интерпретации событий, происходивших в нашей стране после парламентских выборов 2011 г.
