Сборник статей - Пути России. Новый старый порядок – вечное возвращение? Сборник статей. Том XХI

Пути России. Новый старый порядок – вечное возвращение?

Сборник статей. Том XХI

 © Авторы, 2016,

© ООО «Новое литературное обозрение», 2016

От редакции

Минувший год не только в России, но и в большой степени во всем мире продемонстрировал важную тенденцию, значение которой пока остается спорным, но, как представляется, скорее будет нарастать, чем ослабляться. В самом общем виде ее можно охарактеризовать как размывание, вплоть до полного исчезновения, перспективы будущего. Несомненно, социальная и политическая жизнь не останавливается, в ней происходит множество событий и вызревает множество процессов, в том числе и таких, которые могут оказаться совершенно непредвиденными. Но речь идет о другом, а именно – об исчезновении перспективы предвидимого, желаемого, так или иначе планируемого будущего, с которым соизмеряются идеологические конструкции, далекоидущие планы, социальные теории и практика.

В этой ситуации одним из наиболее частых ответов на вызовы становится обращение к тому, что уже неоднократно встречалось в прошлом. В России это принимает форму идеологического консерватизма – но не в смысле консервации того, что есть сейчас, а в смысле более радикального консерватизма, пытающегося обнаружить в разных периодах российской истории более или менее надежные, проверенные способы осмысления ситуации и овладения ею. Есть и совершенно недвусмысленные попытки представить консерватизм как господствующую, одобренную государственной властью идеологию и способ самопрезентации России в международном сообществе. Однако дело не только в идеологии. Речь идет об укреплении и реставрации практик и институтов социального управления, политического и полицейского господства – в той мере, в какой современное понимается именно в качестве консервируемого и восстанавливаемого, а не того, что находится в процессе модернизации как приближения к некоторому образцу модерна. Складывается и активно внедряется через средства массовой информации язык социальных описаний, напоминающий о языке прошлых эпох.

Это многообразное обращение к прошлому, как идеологический, культурный и политический феномен, нуждается в теоретическом осмыслении. Мы исходим из того, что единого однородного и одинакового прошлого нет, оно является конструктом тех социальных процессов, которые происходят в настоящем. Образы прошлого, прошлое как модель оценивания настоящего и проектирования ближайшего будущего производятся разными социальными группами, накладываются один на другой, становятся предметом конкуренции, иногда – ожесточенных конфликтов. Это относится, в частности, и к современному национализму, ставшему – в виде достаточно сильно различающихся между собой течений и группировок – значительным фактором внутренней жизни страны, к попыткам возрождения архаических моральных систем и, разумеется, к широко и повсеместно практикуемой критике общественных устройств и культуры модерна. Необходимо отметить, что модернизация науки, техники, производства, здравоохранения, коммуникаций и транспорта не ставится под сомнение. Мы имеем дело с феноменом, хорошо известным по меньшей мере с позапрошлого века и давшим любопытные результаты также и в XX в. Если воспользоваться одной из полемических формул Юргена Хабермаса, речь идет о том, чтобы сказать «да» современному обществу, говоря одновременно «нет» современной культуре, в том числе, добавим, и культуре политической.

Несомненно, ничего невозможного или небывалого нет в ситуациях, когда именно культурно-политический консерватизм оказывается благотворным для модернизации других областей социальной жизни. Однако здесь нет и прямой связи, тем более в современном глобальном обществе. Точно так же нельзя не видеть, что отчасти к жизни возвращаются классические – но появляются также и совсем новые – формы протеста и отрицания господствующего порядка, революционного и реформистского поведения. Правильно оценить их можно, во-первых, не забывая об образцах прошлого, которые в них реактуализируются, а во-вторых, принимая во внимание тот новый контекст – и местный, и глобальный, – в котором они существуют.

Во всяком случае, социальные и гуманитарные науки в нашей стране получают много материала для осмысления происходящего и, возможно, переосмысления того прямодушного модернизационного порыва, которым отличались предшествующие десятилетия. Дискуссии на ХХI ежегодной конференции «Пути России» должны были, по замыслу организаторов, способствовать формированию новых подходов к тому, что, возможно, станет одним из продолжительных этапов нашей новейшей истории.

Отдельно хотим поблагодарить Фонд Розы Люксембург, благодаря которому стало возможно участие в симпозиуме многих наших коллег из других регионов России.

Раздел 1

Социальные порядки: спонтанные, навязанные и рассказанные

Андрей Игнатьев[1]

Понятие социального порядка: практики словоупотребления и объяснительные функции

Наука вообще и социология в частности – это прежде всего литературная традиция, т. е. библиотека высказываний, сформулированных в парадигме «если X, то Y», а также сообщество, члены которого владеют искусством построения таких высказываний[2]. В социологии «эксплананс» – феномен, который предполагается объяснить или предсказать, – репрезентирован в дискурсе как переменные, характеризующие поведение человека (его конкретную форму, мотивы, средства, результат, способ легитимации), тогда как переменные, составляющие «экспланандум», прямо или косвенно восходят к понятию социального порядка и той реальности, которую это понятие моделирует. Коротко говоря, по мнению автора данной статьи (разумеется, далеко не бесспорному), социология – это научная дисциплина, которая объясняет различия в поведении людей или его странности посредством их трактовки как следствий того или иного социального порядка.

Между тем всякий, кто натыкался на понятие социального порядка в чужих публикациях или употреблял его в своих собственных, наверняка замечал характерную двойственность его дискурсивного статуса – исключительность перформативных функций и одновременно размытость или даже какую-то уклончивость конкретных эмпирических референтов. С одной стороны, это, пожалуй, наиболее фундаментальное понятие социологии, любые другие понятия получают свою дефиницию именно по отношению к социальному порядку; исключительный статус данного понятия можно охарактеризовать, перефразируя первый из тезисов Пражского лингвистического кружка: рассматривать общество как систему – значит исследовать социальный порядок как структуру[3]. С другой стороны, это понятие никогда не получает сколько-нибудь внятных дефиниций, в любом словаре или учебнике его значение всегда предполагается интуитивно очевидным; проблемой или предметом исследования может оказаться генезис социального порядка (как он возможен), его специфические конфигурации и показатели, сценарии его изменения или предпосылки воспроизводства, прагматические контексты, в которых оно употребляется теми или иными авторами, но отнюдь не собственное значение термина[4]. Другими словами, на практике понятие социального порядка оказывается идиомой, которая артикулирует исходные допущения социологии, по большей части неявные – так сказать, «предметы веры», разделяемые представителями этой дисциплины и предшествующие всякой конкретной аналитике как ее априорное условие, это вовсе не суждения о реальности, которые можно обосновать посредством ссылки на какие-либо эмпирические данные.

Принято считать, что эти исходные допущения восходят к сочинению Томаса Гоббса «Левиафан», где впервые сформулирована так называемая «проблема порядка», т. е. вопрос, из попыток ответить на который в конечном итоге выросла социология[5]. Его можно сформулировать так: почему в одних обществах или их сегментах идет перманентная «война всех против всех», тогда как в других сохраняется достаточно высокий уровень солидарности или готовности к согласию? Отвечая на этот вопрос, который позднее в той или иной форме повторили и Дюркгейм, и Вебер, и Щюц, и кто только не из классиков социологии, Гоббс вводит представление о двух альтернативных «модусах» повседневного действия, природном и «цивильном», которые и обусловливают наклонность социального актора к насилию, в том числе по отношению к самому себе, или, напротив, к воздержанию от любых его форм[6]. Эта точка зрения, связывающая поведение человека не с какими-то личными мотивами, диспозициями или привычками, а с чисто контекстуальными переменными, в дальнейшем была экстраполирована на гораздо более детализированные проблемные ситуации, благодаря чему ссылка на социальный порядок и превратилась в универсальный объяснительный принцип социологии. Кроме того, получила уточнение или модификацию сама базовая дихотомия природного и «цивильного», что позволило сконструировать показатели, характеризующие разные типы социального порядка, т. е. сделать это понятие операциональным, а также выработать и обосновать трактовку социального порядка как иерархии структур.