Рольф Эдберг - Письма Колумбу. Дух Долины
Но самый докучливый род загрязнения — шум, утренний подарок человеку от современной технологии. Тот, чей слух привычен к переменной мелодии ветров, вряд ли сумеет представить себе неустанный гул моторов, преследующий горожанина на улице, на рабочем месте, в собственной квартире, терзающий слуховые нервы и вызывающий чувство, близкое к удушью.
Города, прежде полные жизни и веры в будущее, заболевают, их поражает недуг чрезмерного роста. Недуг этот проявляется в невиданном прежде размахе трущоб и распространяется не только в индустриальных странах, поглощавших богатства планеты, но и в бывших колониях, откуда эти богатства выкачивались. Правда, течение болезни и тут неодинаково.
В крупных городах индустриальных стран само ядро подвергается коррозии. Сколько-нибудь преуспевающие семьи покидают гнетущую среду, плод скученности, транспортного хаоса, шумов и загрязнения воздуха. Пустующие дома приходят в негодность. Возникает мобильность нового рода: два потока людей встречают друг друга, сталкиваются между собой. Если «имущие» перебираются в быстро растущие предместья, то «неимущие» заселяют брошенные кварталы делового центра. Образуется социальная брешь между предместьями и городскими трущобами, которая по закону всеобщего взаимодействия стимулирует двойную миграцию. Так обстоит дело в Нью-Йорке. В Париже. В Риме. В Токио.
В Супер-Европе, именующей себя Соединенными Штатами Америки, оставленные белыми городские кварталы занимают прежде всего потомки тех, кто некогда был оторван от африканского крааля. В североамериканских больших городах сплошь и рядом негритянское гетто простирается в тени небоскребов банков и фирм. Отсюда новые коллизии между расами.
Другая сторона проблемы ожидает покидающих центр. Те, кто надеялся на более покойную среду и близость природы, скоро обнаруживают, что предместья подталкивают друг друга и зеленый горизонт отодвигается все дальше. Тем не менее иногда предместье приобретает характер приветливого дачно-садового поселка. Но чаще всего это стандартный город — без традиций, без самобытности, без органических функций, с крайне однообразными и весьма уродливыми жилищами типа «используй-брось», где никто не чувствует себя по-настоящему дома, не называет город родным, а потому и не чувствует какой-либо ответственности за него.
Что до городов в бывших колониях, то здесь предместья образуют все более широкую полосу трущоб вокруг городского ядра. Поскольку эти города вначале ограничивались ролью торговых центров, ускоренный процесс урбанизации — в отличие от старых индустриальных стран — опередил в них индустриализацию. К тому же, когда освободившиеся колониальные страны вступили в индустриальный век, технологическое развитие уже сократило потребность предприятий в неквалифицированной рабочей силе. Города не могут переварить приток людей, ставших лишними в деревне. И городские окраины становятся местом сбора тех, кого развитие оттеснило в излишек.
Остров, с которого я Вам пишу, может служить миниатюрной иллюстрацией того, что сейчас происходит в Латинской Америке, Африке и Азии. Со всех сторон ограниченный морем, он удобен для сравнения. Девяносто пять процентов его двухмиллионного населения составляют потомки тех, кого невольничьи суда привезли на плантации сахарного тростника. С тех пор как лет десять назад был спущен британский флаг и его место занял черно-зелено-золотистый символ независимости, островитянам в их новом океаническом отечестве приходится распутывать проблемы, унаследованные от колониальной поры.
Прирост населения велик. Сырья мало, промышленных предприятий и того меньше. Земля способна прокормить лишь меньшинство. Часть уроженцев Ямайки ищет спасения от нищеты, уезжая в Англию, где вместе с азиатами, покидающими родину по сходным причинам, они сталкиваются с типичной для «содружества» реальностью, имя которой — британский расизм.
Большинство остается на своем острове. Они устремляются в столицу, сегодня насчитывающую восемьсот пятьдесят тысяч жителей; из них полмиллиона пришли в город за последние десять лет. Оседают они в трущобах на окраине, где наскоро сколачивают лачуги из горбыля, автомобильной жести, картона — кто что добудет. Эти трущобы образуют горький контраст с красотой, которую остров сумел сохранить в большей мере, чем многие другие территории, где беспардонно хозяйничали колонизаторы.
Энергичное правительство стремится решить насущные проблемы при помощи широкой программы освоения новых земель; премьер-министр показывает пример, вооружаясь лопатой и экскаватором. Зная, что каждый четвертый островитянин — безработный и что плотность населения в пригодных для земледелия районах, несмотря на меры по ограничению рождаемости, за двадцать лет обещает возрасти на сорок процентов, можно представить себе, какую сизифову задачу взвалило на себя правительство.
Такие вот проблемы в куда более широких масштабах возникают во всех странах, которые мы называем развивающимися. В Латинской Америке третья часть населения обитает в трущобах — люди без корней, люди без всякой надежды на достойную жизнь, лишь бы кое-как выжить, любыми способами, в землянках, под жестяным навесом, за ширмами из мешковины. В растущих, подобно раковой опухоли, трущобах городов несколько сот тысяч человек лишены даже простейшей кровли. Люди рождаются, едят, спят, испражняются, умирают на улице.
Иные футурологи убежденно, словно речь идет о законе природы, рисуют ойкуменополис будущего, хотя на самом деле мы, похоже, приближаемся к границам роста, если только уже не переступили рубеж. Многие большие города сегодня функционируют так скверно, что явно стоят на грани краха. Они уже издержали свое будущее.
Города, построенные людьми, стали врагами людей.
Больные города — больные люди! Сам ядовитый воздух, коим горожанин наполняет свои легкие, разъедает плоть, отравляет жидкости организма. Это потаенное зло убивает людей неприметно, исподволь.
Огромное скопление представителей одного биологического рода — рода человеческого, — особенно в трущобах без элементарнейших условий гигиены, способствует развитию эпидемий, убивающих более наглядно. Эпидемии возникали и будут возникать. При новой глобальной подвижности они могут быстро распространяться по земному шару. Кое-кто полагает, что именно повальные болезни приведут к тому ограничению численности рода, которого люди не в силах достичь по собственной воле.
Уже с десяток лет назад Всемирная организация здравоохранения предупреждала, что после угрозы новой мировой войны самой серьезной проблемой для человечества к концу нашего столетия может стать колоссальный рост городского населения.
Есть, однако, угрозы посерьезнее чисто физических. Речь идет о том, что угрожает нашему душевному здоровью, стало быть, о том, что составляет самую суть человечества как биологического рода.
Опыты с разными животными показали, что отрицательные факторы, отличающие быт большого города, порождают неврозы и агрессию. В природе громкие звуки — сигналы тревоги, они приводят организм в состояние повышенной готовности. Скученность вызывает психический дискомфорт, и так же действует изоляция.
Перед нами парадокс урбанизации: с одной стороны — скученное общество, которое порождает ощущение неволи, так как пренебрегает потребностью в дистанции и обособлении, свойственной человеку и всем прочим живым созданиям. С другой стороны — изоляция индивида, вызывающая томительное ощущение пустоты и одиночества, столь характерное для ситуации человека в сотворенном им городе.
Города всегда служили местом людских встреч. Сегодняшний город превосходит любую прежнюю человеческую общину количеством и разнородностью контактов каждого индивида. Но с ростом числа контактов убывает их сердечность. В современном городе преобладают контакты обезличенные, мимолетные, тривиальные. Они не пробивают брешей в стенах эго.
Мы редко знаем своих соседей в сотнях клетушек жилого дома или в учрежденческом небоскребе с его тысячами рабочих мест, где часто сидим, по уши занятые ничем. Проходим по улицам, не видя друг друга, целеустремленно направляя взгляд в ничто.
Постоянно видя перед собой чужаков, житель большого города часто обречен на одиночество, какого не испытывал бы и в дебрях. Многие одиноки в прямом физическом смысле. Еще больше таких, что погружены в огромную внутреннюю пустоту.
Чувство покинутости нередко усугубляется небрежением градостроителей к человеческим меркам. Изначально человек все измерял, пользуясь собственными биологическими размерами. Мерил пальцами, длиной ступни, шагами. Мерил обхватами, локтями. Часть этих мер сохранилась в век гигантизма, хотя и в абстрагированном виде. И они что-то говорят нам о шкале человеческих величин.
