«Будем надеяться на всё лучшее…». Из эпистолярного наследия Д. С. Лихачева, 1938–1999 - Дмитрий Сергеевич Лихачев
Простите, что дала волю эмоциям[2065]. Берегите себя и будьте здоровы.
С глубоким уважением,
Ваша Ц. Кин
РГАЛИ. Ф. 2803. Оп. 2. Ед. хр. 122. Л. 2. Авторизованная машинопись.
6. Д. С. Лихачев — Ц. И. Кин 8 октября 1980 г.
Дорогая Цецилия Исааковна!
Спасибо, спасибо за «Итальянские мозаики»[2066].
Очень меня трогает, что Вы меня не забываете.
В январе выйдет моя книга о русской литературе нового времени[2067]. Обязательно ее пришлю.
Искренне Ваш Д. Лихачев 8.X.80
РГАЛИ. Ф. 2803. Оп. 2. Ед. хр. 310. Л. 7. Автограф.
7. Д. С. Лихачев — Ц. И. Кин 27 декабря 1980 г.
Сердечно поздравляю с Новым годом дорогую Цецилию Исааковну и желаю всего самого хорошего.
Д. Лихачев 27 XII 80
РГАЛИ. Ф. 2803. Оп. 2. Ед. хр. 310. Л. 8. Автограф. На открытке.
8. Ц. И. Кин — Д. С. Лихачеву 12 апреля 1981 г.
12 апреля 1981, Москва
Дорогой Дмитрий Сергеевич,
прошлым летом я послала Вам две книжки покойного Александра Константиновича Гладкова[2068]. Сейчас посылаю третью, маленькую, о моем муже[2069]. Теперь мы издали все, что было возможно[2070], и на 20 лет фонд в ЦГАЛИ закрыт[2071].
Заодно посылаю Вам и мою вторую книжечку в «Науке»[2072], здорово испорченную, да уж Бог с ними.
Желаю Вам доброго здоровья и всего самого доброго и хорошего и спокойного.
С глубоким уважением
Ц. Кин
РГАЛИ. Ф. 2803. Оп. 2. Ед. хр. 122. Л. 3. Авторизованная машинопись.
9. Д. С. Лихачев — Ц. И. Кин 2 января 1982 г.
Дорогая Цецилия Исааковна!
Спасибо за письмо. Нам с женой действительно сейчас очень, очень плохо.
Горе не утихает[2073].
Ваш Д. Лихачев 2.I.82
РГАЛИ. Ф. 2803. Оп. 2. Ед. хр. 310. Л. 9. Автограф.
Переписка Д. С. Лихачева и В. Н. Турбина
Владимир Николаевич Турбин (1927–1993) — литературовед, писатель, педагог, литературный критик; кандидат филологических наук (1953). Член СП СССР (1967). Окончил филологический факультет МГУ в 1950 г. С 1953 г. и до конца жизни преподавал там же на кафедре истории русской литературы. Специалист в области истории и теории русской литературы XIX в.
1. Д. С. Лихачев — В. Н. Турбину 14 марта 1976 г.
Глубокоуважаемый Владимир Николаевич!
Спасибо Вам большое за Вашу статью в «Новом мире» о «П[амятниках] к[ультуры]. Н[овые] о[ткрытия]»[2074].
Д. Лихачев 14.III.76
РГАЛИ. Ф. 3322. Оп. 1. Ед. хр. 587. Л. 1. Автограф.
2. В. Н. Турбин — Д. С. Лихачеву 29 августа 1976 г.
Глубокоуважаемый Дмитрий Сергеевич,
вот-вот к Вам обратится издательство «Просвещение»: Вас попросят написать послесловие к моей книге, которая лежит там уже полтора года. Я хотел бы сказать Вам, что я горячо присоединяюсь к этой просьбе.
Моя работа называется «Пушкин — Гоголь — Лермонтов, к проблеме изучения жанра литературно-художественного произведения»[2075] (18 авт. листов). В двух словах суть ее такова:
История литературы не есть только история литературных направлений; это скорее — история жанров.
Жанр вырастает из окружающей нас жизни, жанр антропоморфичен, социоморфичен; в каждом из нас в потенции заложены все литературно-художественные жанры, от эпиграммы, с которой мы сплошь и рядом обращаемся друг к другу, до романа и эпопеи: человек мыслит и эпиграмматически, и романно, и эпически.
Мироощущение — основа, на которой вырастает жанр; первая треть XIX столетия в России активно культивировала мироощущение, которое нельзя увидеть, градируя литературу «по направлениям» или слепо, догматически говоря о ее «карнавальности»[2076]. Это — барокко, и, игнорируя барокко, нельзя объяснить ряд важнейших моментов творчества Пушкина и Гоголя (Лермонтов — яркая вспышка совершенно иного мироощущения, он «антибарочен», монологичен).
Барокко — ни в коем случае не «метод», не «литературное направление», которое можно «вставить» где-то между «классицизмом» и «реализмом». В определении барокко я опять-таки пытаюсь идти от жизни, от простого: барокко возникает (и будет возникать) там, где есть некий кружок, сообщество, я бы сказал, — артель («Арзамас» — типично барочное сообщество). Оно стоит как бы между мироощущением карнавальным и мироощущением индивидуалистическим, неизбежно ведущим к единоличному монологу. Карнавал требует площади, требует он, в частности, и включения в кругозор человека всего нашего тела. Барокко — нечто совершенно иное: диалог здесь ведут, прежде всего, с кем-то знакомым, а моделью мира служит преимущественно лицо, лик наш.
Диалог со знакомым закономерно порождает творческое соревнование: соревнование в изощренности обработки того или иного сюжета, соревнования словесного, стилевого и т. д. В подобном соревновании будущие классики, — не знавшие о том, что они классики, — принципиально равны «второстепенным» и «десятистепенным» писателям, которыми мы позволяем себе пренебрегать.
«Евгений Онегин» Пушкина, «Капитанская дочка», повести «Станционный смотритель» и «Метель» — все это возникало в состязании, в соревновании с повседневной массовой литературой начала XIX века; на многих фактах (хотелось бы думать, это получилось неопровержимо) я показал, как Пушкин и Гоголь ориентировались на журнальную прозу их времени: даже какой-нибудь Пустяков, приехавший на именины к Татьяне Лариной, — хорошо известный современникам литературный персонаж. И все это не было «литературными источниками»; нет, речь должна идти о чем-то принципиально ином, о соревновании, о диалоге равноправных партнеров.
Разумеется, в двух словах трудно изложить 500 страниц. Но даже из моего худосочного изложения видно, что работа моя — целиком в русле Ваших интересов и исканий.
История ее мытарств вкратце такова: издательство спроста послало работу на рецензию в ИРЛИ, и оттуда пришел разгромный и странно истерический отзыв С. А. Фомичева[2077]; потом — а время-то шло и шло! — Б. Ф. Егоров[2078] и У. Р. Фохт[2079] дали вполне положительные отзывы о ней; присоединился к ним и один очень серьезный московский учитель.
Издательство мнется: и хочет издавать работу, и откровенно побаивается. Обращение к Вам будет продиктовано и тактическими соображениями, разумеется, но все-таки всего прежде — творческими: Ваше послесловие придало бы моей книге необходимую законченность, показало бы, что она
