Оруэлл. Пророчества, которые сбылись - Джордж Оруэлл
Одним из своеобразных феноменов нашего времени является либерал-ренегат. Помимо известного марксистского заявления об иллюзорности «буржуазной свободы», сейчас распространено утверждение о том, что защитить демократию можно исключительно тоталитарными методами. Согласно этому мнению, если кто-то любит демократию, то он должен всеми доступными ему средствами уничтожать ее врагов. Кто же эти враги? Оказывается, это не только те, кто открыто и сознательно нападает на демократию, но также и те, кто «объективно» подвергает ее опасности, распространяя ошибочные доктрины. Другими словами, защита демократии предполагает преследование любой независимой мысли. Этот аргумент использовался, например, для оправдания чисток в России. Даже отъявленный русофил вряд ли верил в то, что все жертвы чисток были виновны во всем, в чем их обвиняли, однако, если следовать этой логике, они, придерживаясь еретических взглядов, «объективно» вредили режиму. Таким образом, продолжая использовать тот же довод, правильным было не только зверски расправиться с ними, но и опорочить их ложными наветами. Этот же аргумент использовался для оправдания вполне сознательной лжи, распространявшейся в левой прессе о троцкистах и других республиканских группировках во время гражданской войны в Испании. К нему вновь прибегли, чтобы обосновать критику закона habeas corpus[32], когда в 1943 году был освобожден Мосли[33].
Эти люди не понимают, что, если выступить в поддержку тоталитарных методов, настанет время, когда эти методы будут использованы против них. Введите в практику сажать фашистов в тюрьму без суда и следствия, и, весьма вероятно, дело не ограничится одними только фашистами. Вскоре после того как ранее запрещенная газета Daily Worker вновь стала выходить, я читал лекцию в колледже на южной окраине Лондона. Аудитория была представлена рабочими и полупролетарской интеллигенцией (тех же людей можно было встретить на собраниях Клуба левой книги). Лекция касалась свободы печати, и, к моему удивлению, по ее завершении несколько человек спросили, не считаю ли я ошибкой снятие запрета на Daily Worker? Когда я решил уточнить, почему они так думают, мне ответили, что газета не проявляет должного патриотизма, а это недопустимо в военное время. В результате я обнаружил, что защищаю Daily Worker, которая делала все возможное, чтобы оклеветать меня. Но откуда у этих людей появилось такое тоталитарное мировоззрение? Совершенно очевидно, что они переняли его у тех же коммунистов!
Терпимость и порядочность глубоко укоренились в Англии, однако они не несокрушимы, и требуются сознательные усилия, чтобы их сберечь. В результате пропаганды тоталитарных доктрин у свободных людей ослабевает инстинкт, помогающий им определить, где их подстерегает опасность. Дело Мосли это наглядно иллюстрирует. В 1940 году было абсолютно правильным интернировать его, вне зависимости от того, совершил он с юридической точки зрения какое-либо преступление или нет. В то время мы боролись за выживание и не могли допустить, чтобы потенциальный Квислинг оставался на свободе. Однако держать его за решеткой без суда и следствия в 1943 году было уже возмутительным. Тот факт, что это мало кто понимал, оказался плохим симптомом. Вместе с тем нельзя отрицать, что кампания против освобождения Мосли в определенной степени инициировалась заинтересованными кругами, а отчасти помогла выплеснуться недовольству по другим поводам. Однако в какой мере наблюдаемое сейчас скатывание к фашистскому образу мышления обусловлено «антифашизмом» последних десяти лет и той беспринципностью, которую он повлек за собой?
Важно понимать, что нынешняя русомания выступает лишь признаком общего упадка либеральных традиций Запада. Если бы Министерство информации вмешалось в ситуацию и запретило публикацию моей книги, основная часть английской интеллигенции не усмотрела бы в этом причин для беспокойства. Слепая преданность Советскому Союзу является общепринятой практикой, и там, где речь идет о возможных интересах СССР, все готовы мириться не только с цензурой, но и с намеренной фальсификацией истории. Достаточно привести лишь один пример. После смерти Джона Рида, написавшего «Десять дней, которые потрясли мир» – рассказ очевидца о первых днях русской революции, авторские права на его книгу перешли британской коммунистической партии. Полагаю, ей Джон Рид их и завещал. Спустя некоторое время британские коммунисты, уничтожив первое издание (насколько это было в их силах), выпустили искаженную версию книги, где они исключили любые упоминания о Троцком, а также предисловие, написанное Лениным. Если бы в Великобритании еще оставалась радикальная интеллигенция, то этот подлог разоблачили бы и осудили во всех литературных изданиях страны. А так практически никаких протестов не последовало. Многие английские интеллигенты восприняли произошедшее как вполне нормальное действо. И эта терпимость или же очевидная нечестность [так в тексте; возможно, имелось в виду «терпимость к очевидной нечестности»[34]] значит гораздо больше, чем ставшее популярным восхищение Россией. Вполне вероятно, эта мода не продлится долго. Не исключено, что к моменту выхода в свет этой книги моя позиция относительно советского режима станет общепринятой. Однако что с того? Замена одной «общепринятой» точки зрения на другую не обязательно является шагом вперед. В качестве врага выступает «граммофонный» разум, а для него совершенно безразлично, согласен человек с той пластинкой, которая проигрывается в данный момент, или нет.
Мне хорошо известны все аргументы против свободы мысли и слова – как утверждающие, что ее не может быть, так и настаивающие на том, что ее не должно быть. Скажу одно: они меня не убеждают, поскольку наша цивилизация на протяжении четырехсот лет основывалась на прямо противоположных принципах. В течение последнего десятилетия я полагал, что существующий в Советском Союзе режим – это воплощение зла. И у меня есть право так говорить, хотя СССР – наш союзник в войне, в которой, надеюсь, мы победим. Если бы мне пришлось выбирать цитату в свое оправдание, я бы привел строку из Джона Мильтона: «По известным законам древней свободы». Слово «древний» здесь подчеркивает тот факт, что интеллектуальная свобода – это традиция, уходящая корнями в глубокое прошлое, традиция, без которой наша западная культура вряд ли могла бы существовать. От нее многие интеллигенты явно шарахаются. Они решили придерживаться принципа, согласно которому книгу следует публиковать или запрещать, хвалить или ругать, ориентируясь не на ее достоинства, а в соответствии с политической целесообразностью. И те, кто на самом деле занимает
