Судьба человека. Оглядываясь в прошлое - Борис Вячеславович Корчевников
Мама потом говорила: «Как сильно я любила твоего папу! Дима, я только сейчас это понимаю. Нет ни одного человека на свете, которого я так люблю». Вот что нам в жизни мешает не видеть этого, когда рядом с тобой человек? А потеря мгновенно бьет в рынду, потому что любовь не вернуть. Надо ее хранить, когда все плохо, хранить любовь до последнего. Единственная большая наша человеческая ошибка в том, что мы в ссорах говорим очень много гадостей, которые не забываются и не прощаются. И, казалось бы, пустяковая ошибка – именно она приводит к разводу и окончанию всех чувств. Поэтому надо себе сразу напоминать, что любовь – это не мелочь, это большое чувство.
Тогда я понял, что все, что я делаю, это ничтожно. Что это все ради чьей-то забавы. Кого-то развлекать, кого-то удивлять в момент их отдыха, во время зрительского досуга – этого я в жизни хочу? Нет, конечно.
Борис Корчевников: Мне попалась информация, что ты заявил, что «российские зрители заслуживают лабуду и туфту, которую им показывают с телеэкранов». Речь идет о скандале, якобы ты был возмущен тем, что тебе не дали пройти вперед очереди в аэропорту.
– Так получилось, что на стойку регистрации бизнес-класса стояла длинная-длинная очередь. Я подошел с самого конца и спросил крайнего человека: «Извините, вы в бизнес-классе летите?». Он промолчал. Я пошел дальше: «Извините, вы в бизнес-классе?» – «Нет». – «Вы в бизнес-классе?» – «Нет. Нет. Нет. Нет». Я дошел до какого-то человека, который сказал: «Да, в бизнес-классе». Я говорю: «Хорошо, тогда можно я за вами встану?» – «Ну, вставайте». Вот минут двадцать я простоял эту очередь до стойки регистрации. Сзади ко мне подошел человек и говорит: «Дмитрий, а вы что, вообще не уважаете людей? Вы в очередь влезли! Это как вообще? Мы что, не люди?». Я говорю: «Нет, это стойка регистрации для пассажиров бизнес-класса, поэтому я, собственно, тут по праву должен стоять». – «А что, из эконом-класса – это для вас не люди?»
Ну, я повернулся к этой очереди и говорю: «Вы чем все недовольны? Что я имею право стоять с бизнес-пассажирами?» – «Да, мы тоже здесь стоим. Мы тоже люди. Мы тоже пассажиры». Я не стал спорить, ругаться. Пошел в самый конец и встал в очередь. Ну, естественно, пока стоял, моему внутреннему возмущению не было предела, поэтому я сказал: «О чем мне с вами разговаривать? Товарищи-зрители, какой с вами вести диалог? Вы говорите – власть и народ, представители культуры и народ. О каком диалоге мы можем вести речь, если на данном участке вы нарушаете правила, так сказать, своего нахождения? Вы стоите не в своей очереди. Поэтому и получается, что, так сказать, с волками по-волчьи выть. И что? В чем тогда вообще смысл моей профессии?» Я каждый раз вдохновляюсь, когда мне на съемочной площадке дают задачу: «Ты бежишь, мы тебя ошпариваем огнем, ты в огне бежишь, на тебе срабатывают посадки, ложись, чтобы не обгорело лицо. Волосы – фиг с ними». Ты даже на это идешь, потому что понимаешь, как зритель потом будет смотреть. «Зритель же тебя любит. Димка, давай жги, рви! Люди будут поражены, удивлены твоему профессионализму, твоей отдаче. Давай, умри, но докажи, но сделай». И я так живу. Я так работаю. И в итоге, когда я оказываюсь в несправедливой ситуации, как с той очередью в аэропорту… Нет, конечно, я не жду той благодарности, что «ой, Дима, спасибо, что ты не умер, а продолжаешь для нас сниматься». Нет, конечно, бред собачий.
Видимо, такая идет народная ненависть к каждому, кто чуть лучше начинает жить, работать, выступать, что мгновенно люди начинают ненавидеть этого человека. А как только у него плохо стало, спился, в болезни пропадает, вот тогда русская душа просыпается и говорит: «Бедненький, да, пропал. Каким был, да, а сейчас-то, конечно, жалко артиста, жалко». Но я не хочу жить этим.
И в тот момент, когда я горевал после смерти отца, по-прежнему переживал утрату сестры и начал задаваться вопросом: «А тем ли путем я иду?» – произошла встреча с моим духовником. Я пришел и сказал: «Что же теперь, как теперь жить?» И я хочу сказать абсолютно всем то, что сказал мне отец Андрей: «Димочка, не гневи Бога, не обижай его, радуйся. Обязательно радуйся. Этот ангелочек отроковицы Анастасии. Она уже вознеслась, царство небесное, потому что, возможно, Господь простит ей все ее маленькие детские согрешения. Но она приобрела истинный смысл жизни, царство небесное».
После смерти Настеньки, но еще до гибели отца я всерьез задумался о монашестве. Пошел на клирос петь в храме, довольно быстро подучил песнопение. И в тот момент я понял, что хотел бы найти ту братию, с которой бы мог оставить свою жизнь на служение. Но я вернулся в Москву учиться. Родители сказали, что обязательно нужно окончить образование. А на каникулы я поехал в один монастырь, просил настоятеля и братию принять меня на постриг. Я понял, что вот она – настоящая жизнь. Здесь я хочу жить и умереть. Конечно, я бы продолжал ездить к родителям и помогать им, заботиться.
Но в монастыре я прожил недолго. Настоятель мне сказал: «Димочка, мы будем тебе рады и всегда к нам приезжай, но я благословляю тебя на служение женщине». Тогда казалось, какой женщине? Где? Как? Кто имеется в виду?
Я вернулся в профессию, начал сниматься. «Бригада» вышла где-то в ноябре. А в январе не стало мамы. С другими родственниками мы общались очень редко, никого близкого, родного не осталось. И я уже ничего не понимал – как быть, как жить?
В какой-то момент рядом со мной была Жанна Фриске. Жанник… Она – чудо природы. Жанна никогда не грустила, было такое ощущение, как будто у нее никогда не было проблем. Наш довольно короткий период знакомства мы провели в горячей эмоциональной дружбе. Было несколько умопомрачительных дней от ее этой солнечной энергии. Она достойна была большего счастья, чем я, и я пожелал ей его. Ее папа был как ангелок с ней. Все то время Жанна старалась делать так, как скажет папа. Когда я узнал о ее болезни,
