Итоги Итоги - Итоги № 25 (2012)
— Как вышло, что вы снимали и людей искусства — Плисецкую, например?
— Наше главное действующее лицо — личность, человек, а уж потом ученый. Поэтому в наших передачах мы часто говорили о роли эмоций в жизни людей, о чувстве юмора и остроумии, о психологии человеческих контактов. И, конечно, с разных сторон и с разными людьми обсуждали проблему творчества, его законы и загадки. Праздновалось десятилетие Театра на Таганке. В кабинете у Любимова, где все стены были расписаны автографами артистов и друзей театра, я стоял рядом с Плисецкой и ее мужем Родионом Щедриным. Вдруг ко мне подходит один малознакомый подвыпивший тип и говорит: «Сергей, ты все делаешь передачи с учеными, а слабо тебе с Плисецкой сделать?» Я стою рядом с Майей, и тут такой вызов! Мне ничего не оставалось, как сказать: «Майя Михайловна, наши зрители предлагают идею. Вы согласились бы с этим?» Она была несколько растерянна, но ответила: «Интересно! Я спрошу Щедрина». А он: «Ну если тебе хочется — конечно. Известная передача…» Уговор состоялся. Сразу возникали вопросы: как делать передачу, где снимать? Незадолго до этого мы были в Ленинграде и снимали передачу об автоматах, автоматическом производстве, и решили в начале показать знаменитые часы «Павлин» из Эрмитажа. Действительно, музей — замечательное место для съемки, и когда зашел разговор о Плисецкой, я подумал, что хорошо было бы снять ее в музее. Но Майе не подходит Эрмитаж, она не женщина XVIII века, ее надо снимать в другом интерьере, и тогда мне пришло в голову сделать это в Пушкинском музее. Как всякий нормальный человек директор Пушкинского музея Ирина Антонова очень резко относилась к телевидению и редко кого в музей пускала, но все же мы договорились с этой замечательной и умной женщиной. Понедельник — день, удобный для съемок: и в музее, и в Большом театре выходной. В субботу, вооруженные букетом роз, мы поехали к Плисецкой разработать план беседы. Майя Михайловна встретила нас с довольно подробными записями своих мыслей о классике и новаторстве в искусстве и науке. Но я сказал ей: «Это все замечательно, большое спасибо, но оставьте все бумажки дома». В понедельник точно к 15 часам Майя Плисецкая приехала в музей, и съемка началась. Мы оба волновались, и вот первый кадр: проход по большой парадной лестнице музея наверх. Прожектора залили все огнем, стоят теле- и кинокамеры. Плисецкая одета в строгий костюм, я иду вместе с ней. А как рядом с такой роскошной женщиной идти? Мгновение съемки приближается. Наконец команда: «Мотор!» Я ужасно волновался, однако чувствовал, что Майя Михайловна идет так, как надо, — она это умеет, знает и делает лучше всех. Иду рядом и веду так называемую непринужденную беседу. К счастью, звук не записывался, только проход. Мы доходим до середины лестницы, и вдруг — «Стоп!». Из бокового входа появилась уборщица с ведром и веником. Кадр был нарушен. Надо идти снова, теперь нам уже легче, и у нас есть о чем поговорить. Майя мне рассказывает, что аналогичная история у нее была на съемках фильма в русской деревне. Режиссером был француз. Во время съемок на заднем плане появился некий незапланированный персонаж. Режиссер остановил камеру и попросил через переводчика сказать, что, мол, прошу господина на заднем плане покинуть съемочную площадку. Переводчик через громкую связь это объявляет — ноль внимания. Режиссер вновь настоятельно просит господина покинуть площадку. Тем временем мы продолжаем подниматься наверх, мы уже совсем близко от камеры. «Тогда переводчик берет дело в свои руки и говорит: «Эй ты там, иди отсюда на…» — и это мне Майя рассказывает громко, четко артикулируя. Я к ней поворачиваюсь и говорю: «Знаете, Майя, один процент наших зрителей — глухонемые, которые умеют читать по губам...» И под эту реплику мы вышли из кадра. Этот кадр так и поставили в передачу, и мы получили десятки писем от глухонемых: «Как вы разрешили Майе Плисецкой так выражаться на Центральном телевидении!»
— А как вы отнеслись к тому, что про вас стали сочинять анекдоты? Например, такой: Сенкевич, Дроздов и Капица отправились в экспедицию, и Капица всех замучил умными разговорами. Ночью Дроздов просыпается. Сенкевич сидит у костра и что-то жарит. «Что-то не нравится мне этот Капица, такой нудный», — говорит Дроздов. «Не нравится — не ешь», — отвечает Сенкевич.
— Это признак популярности. Однажды, незадолго до Нового года, меня вызвал Мамедов. «Сергей Петрович, — говорит, — хочу вам показать, прежде чем давать в эфир». Нажимает на кнопку — на экране возникает Хазанов, который довольно ловко меня пародирует. Энвер Назимович очень внимательно смотрит, как я на это реагирую. А я реагирую естественным образом — смеюсь, мне это определенно нравится. Появилась даже песня Высоцкого, посвященная нашей передаче: «Письмо в передачу «Очевидное — невероятное» с Канатчиковой дачи». Замечательный артист, голос эпохи так прореагировал на то, что я делаю. Я считаю, что это одна из самых высоких оценок той деятельности, которой я занимался, и выражена она в бесспорно талантливой манере.
— Передача «Очевидное — невероятное» в 1991 году была закрыта по решению руководства канала. Как вы это пережили?
— Это было время, когда на экране царили Кашпировский и всякие другие Чумаки. Разумное слово не находило места в общественном сознании. Кризис передачи «Очевидное — невероятное» совпал с кризисом отношения к науке в общественном сознании, но наука переживет любые кризисы. Сейчас благодаря усилиям продюсера Светланы Поповой передача вновь появилась на нашем телевидении, и мы по-прежнему выходим раз в неделю. Как раз завтра у нас очередная запись. В следующем году исполняется 40 лет «Очевидному — невероятному». Мне — 85. Получается, я почти полжизни веду эту передачу. Представить страшно!
— Еще одна ваша важная ипостась в деле популяризации науки — редактирование журнала «В мире науки». С ним тоже хватило проблем?
— Если сейчас главная проблема издателя — деньги, то тогда были политические проблемы. Однажды летом, в выходной день, мне в истерическом состоянии звонит директор издательства: «Что вы сделали! Напечатали фамилию Сахарова. Немедленно приезжай, будем разбираться». Я приехал и вижу, что действительно в одной статье про космологию упомянута эта фамилия. Директор издательства Владимир Карцев кричит, что было указание Сахарова не упоминать. Я говорю: «Где это указание? Я все указания получаю и такого не видел, я бы знал». — «Было указание!» Он вызывает цензора, и тот говорит, что да, было такое устное указание. А журнал уже напечатан, лежит тираж 30 000, его уничтожить — это разорить редакцию. Я говорю: «В Японии стали продавать «Плейбой». Японский моральный кодекс запрещает такие картинки, как в «Плейбое», но журнал, тем не менее, продается, а все критические места вымарываются черной тушью (что, конечно, делает картинки еще более неприличными). Давайте сделаем то же самое!» «Нет, — говорят, — тогда все будут обращать внимание на это место, сразу поймут, что вымарано». Тогда я предложил позвонить Велихову, он в то время был вице-президентом Академии наук и соучредителем нашего журнала. Велихов говорит: «Приезжай ко мне в Жуковку». Я поехал в Жуковку, а они сидят в редакции и ждут. Суббота, лето. Нахожу Велихова в бане, в очень теплой обстановке, он зовет меня присоединиться: «Раздевайся, залезай к нам». Я отвечаю, что нет, не могу, у меня документ государственной важности. «И что тебе надо?» — «Напиши на полях, что ты согласен». Он расписался. Я возвращаюсь в редакцию и говорю: «У меня был великий дед — Алексей Николаевич Крылов, так он говорил, что это только о любви говорят, а о делах пишут. У вас нет документа, а у меня есть». Цензор был вполне удовлетворен, и таким образом все кончилось благополучно. Если бы мы что-то вымарывали, изымали тираж, то был бы скандал, а так никто и не заметил, и никаких последствий не было.
— Правда ли, что так называемое новое мышление, которое проповедовал Горбачев, родилось в умах ученых?
— Вскоре после начала перестройки возникла идея создать книгу, в которой ученые разных стран могли бы высказать свои взгляды на взаимоотношения науки и общества в ядерную эпоху. Я вошел в редколлегию этого издания и посвятил ему немало сил. Вместе с профессором Стэнфордского университета Мартином Хеллманом мы написали вступительную статью «Наука и современный мир. Призыв к переменам». Вся книга получила название «Прорыв» — Breakthrough, а вышла в 1988 году. Во время подготовки издания меня пригласили в лондонский Королевский институт. Я уже однажды там выступал — рассказывал про свои ускорители. И теперь снова поехал туда говорить о самой актуальной проблеме современности: как уберечь мир от ядерной катастрофы. За год до этого там же выступал британский министр обороны, заявивший, что стратегическая оборонная инициатива — это самое выдающееся достижение науки после изобретения атомной бомбы, которое перевернет концепцию обороны. А теперь я был приглашен выступить там же и объяснить, что СОИ — совершенно бессмысленная вещь, которая вносит нестабильность, технически неисполнима, а денег туда можно вкачать сколько угодно. После книги «Прорыв» было решено организовать выступление двух ученых в ООН. Нас с Карлом Саганом пригласили рассказать, что такое современное ядерное оружие.
