Итоги Итоги - Итоги № 25 (2012)
— Ведь именно в эти годы родилась телепередача «Очевидное — невероятное»?
— Когда работа над книгой «Жизнь науки» подходила к концу, меня пригласили принять участие в подготовке учебного кино для школьников. Было сделано два фильма о законе сохранения энергии и законе сохранения импульса. После этого я получил предложение комментировать научно-популярное кино на телевидении. Тогда существовало хорошо налаженное производство научно-популярных фильмов: были студии в Москве, Ленинграде, Киеве, очень хорошая студия в Свердловске. Снимали там много и качественно, и на телевидении решили сделать эти работы доступными широкой аудитории. Моя роль сводилась к тому, что я должен был говорить: давайте посмотрим фильм про тараканов, про металлы и так далее. Довольно скоро оказалось, что это не очень-то интересно — ни мне, ни зрителям. И тогда возник тот формат, который существует и сейчас — с тех пор он практически не изменился, — передача о месте науки в современном мире. Идея принадлежала Жанне Фоминой — по ее инициативе также появились такие передачи, как «Клуб кинопутешествий» и «Кинопанорама». Она умела находить людей, которые обеспечивали высокий уровень программ. Для меня это было непростое решение. Помню, я спросил у известного физика, члена президиума АН СССР Льва Арцимовича, идти ли мне на телевидение. «Попробуйте, — ответил он, — но стоить это вам будет дорого. Это неизбежно отразится на отношении к вам коллег-ученых и разрушит вашу академическую карьеру». Так оно и оказалось. Но, по-моему, это стоило того: ведь я получил трибуну, откуда перед громадной аудиторией можно говорить о проблемах науки и общества — тех проблемах, которые я много обсуждал и с Львом Андреевичем, и с моим отцом. Думаю, что без этой домашней работы мне было бы трудно вести свои передачи и рассчитывать на их успех.
— Как к телекарьере отнесся ваш отец?
— Скептически. Журналистов он считал недостойными собеседниками и почти никогда не давал интервью. Даже когда в 1978 году получил Нобелевскую премию, спасался от прессы в Барвихе, в правительственном санатории. А я за него отдувался, должен был отвечать на все вопросы журналистской братии, а потом докладывать обо всем отцу. Но иногда журналисты все же пробирались к нему. Как-то я приехал в Барвиху и застал отца в парке на скамейке с одной очень эффектной дикторшей с Центрального телевидения. Когда я подошел, она заулыбалась: «Смотрите, какой у вас знаменитый сын». Отец ответил: «Это я знаменитый, а он только известный».
Название передачи предложила Ирина Александровна Железова, которая была старшим редактором всего отдела. Оно происходило из научно-популярного фильма, снятого Киевской студией. Название показалось привлекательным и закрепилось на долгие годы. Работа над программой меня увлекла. Очень много сил и времени ушло на овладение собой: надо было научиться держаться, думать и говорить перед камерой. В этом мне очень помогло терпеливое, полное веры в успех отношение моих коллег — профессионалов телевидения. Многие говорили мне: «Зачем вещи, которые известны любому кандидату наук, рассказывать устами великого академика или Нобелевского лауреата?» Может быть, кандидат что-то расскажет даже лучше, но магия личности является решающим фактором на телевидении. Иногда я и сам удивляюсь тому, как люди воспринимают телевидение. С моими родителями жила старушка Марья Сергеевна, помогала им по хозяйству, замечательно готовила. Как-то мы с ней вместе смотрели одну из моих первых передач. И вот она, сидя рядом со мной на диване, спрашивает: «Сергей Петрович, когда вы там говорите, вы же меня видите?» Думаю, что она была не одинока.
С самого начала мы отказались от написанного текста: хорошо продуманные тезисы и ясная голова — вот с чем нужно приходить в студию. Передача записывалась на видеомагнитофон; тогда не было современных возможностей видеомонтажа. В большинстве случаев надо было мгновенно включаться после показа очередного кинофрагмента и так же четко подводить к следующему. Иногда сигналом к тому, что через шесть секунд я закончу говорить, служил мой жест — я снимал очки. В других случаях я должен был точно уложиться в окно. Такие жесткие рамки заставляли очень дисциплинировать речь. Рекордным был случай, когда часть фильма была вынута из передачи и надо было срочно заполнить это место рассказом на семь минут восемь секунд. Я смог относительно складно говорить, не глядя на часы, и уложить рассказ в семь минут четырнадцать секунд!
— Наверняка крупных ученых заполучить было не так-то просто…
— Прошло немало времени, прежде чем наша деятельность начала получать признание в высоких научных кругах. Крупные ученые — а именно их участие для нас было принципиально важно — поняли, что от них ждут в передаче не отчета, не ликбеза, а дают возможность поделиться своими взглядами на мир и познание, поразмышлять о природе вещей, о перспективах науки. Причем шире, чем это возможно в их повседневной работе. Участие в передаче стало престижным делом. Расскажу о конкретной, но весьма поучительной истории. Это была прямая дискуссия между крупнейшими экономистами СССР и США, между двумя людьми, стоявшими в науке на разных идейных позициях. Все развивалось в течение трех дней летом 1977 года. Во вторник мне позвонил отец и пригласил на обед: «Будут Николай Николаевич Иноземцев и Василий Васильевич Леонтьев. Приходи, если тебе интересно». С академиком Иноземцевым, крупным российским экономистом и историком, я знаком не был, а с американским экономистом русского происхождения профессором Леонтьевым мне доводилось встречаться и в Москве, и в Нью-Йорке. В свое время он окончил Ленинградский университет, два года занимался планами материального баланса, после этого уехал в Германию, а с приходом к власти фашистов окончательно перебрался в Штаты. В США он стал лауреатом Нобелевской премии по экономике за разработку идеи материального баланса как инструмента исследования экономики. Жена Леонтьева была антисоветски настроена и в СССР, кажется, так ни разу и не приехала. А сам он приезжал в Советский Союз как гость Академии наук почти каждый год, хотя был эмигрантом и даже невозвращенцем. Во время обеда Василий Васильевич рассказывал про только что законченный доклад «Прогноз мирового экономического развития», подготовленный по заказу ООН. Эта крупная экономико-математическая работа представляла собой первую попытку глобального применения методов, разработанных Леонтьевым для описания экономики отдельных стран. Она заняла несколько лет и потребовала около трех миллионов долларов.
А я смотрел на Василия Васильевича и думал, что хорошо бы сделать с ним передачу, и в конце концов спросил Иноземцева, очень аккуратно: «Может, пригласить Леонтьева для участия в нашей передаче?» Николаю Николаевичу мысль понравилась: «Интересная идея». — «А вы бы приняли участие в таком разговоре?» — «Это надо согласовать». Это он, член президиума АН и советник Брежнева, говорит, что надо согласовывать! «А с кем?» — спрашиваю. «Ну хотя бы с Лапиным». Лапин был главным телевизионным начальником.
Обед закончился, все пошли в гостиную пить кофе и коньяк, а я пошел звонить Лапину. Объяснил ему, в чем дело, рассказал про Леонтьева, что он вызывает аллергию у некоторых наших экономистов… «Что же, — говорит Лапин, — если Иноземцев согласен, я не против, действуйте». Я возвратился в гостиную и говорю: «Николай Николаевич, вопрос согласован». Это было в среду, в четверг Леонтьев был занят, и единственное окно у него было в пятницу — с часа до двух. За два дня нужно было получить студию, но я всем говорил, что Лапин распорядился. В пятницу я приехал на своей машине в Институт научной информации по общественным наукам, где в 12 часов заканчивалась пресс-конференция, на которой выступали Иноземцев и Леонтьев как сопредседатели Советско-Американской комиссии по сотрудничеству в области социальных наук. Я приглашаю их ехать на студию, будучи в твердой уверенности, что их ждут роскошные лимузины. Как назло, машин не оказалось. Пришлось нам всем ехать на моем разбитом «Москвиче» через весь город в жару. Я обычно избегаю садиться за руль, когда еду на съемку. Дважды случалось, что незапланированные диалоги с милиционерами приводили к срыву записи. Ровно в 13.00 мы вошли в 6-ю студию. Вся аппаратура была в полной готовности, стулья и свет уже стояли. Мы начали беседу. Она длилась немногим более часа и представляла исключительно интересный и поучительный разговор двух опытнейших знатоков своего дела. Оба, и Леонтьев и Иноземцев, были абсолютно точны в своем разговоре. Основной смысл состоял в том, что есть две экономики: плановая — директивная и рыночная. Леонтьев предложил красивый образ: рыночная экономика — это парусный корабль в открытом море. Если положиться только на ветер, корабль занесет совсем не туда, куда нужно. Искусство капитана в том и состоит, чтобы, используя стихийную силу ветра, направить корабль по верному пути. В этом был его главный тезис — управляемая рыночная экономика. Эту тему они и обсуждали с Николаем Николаевичем. Передача вскоре была смонтирована, мы, как обычно, включили в нее эпизоды кинохроники. Поскольку это был очень ответственный случай, я показал готовую передачу заместителю Лапина Мамедову, а он и говорит: «Все прекрасно, но уберите эти глупые картинки». Это единственная наша передача без киноиллюстраций, практически полностью передающая беседу двух выдающихся ученых СССР и США. Вскоре, осенью, она была повторена.
