Газета День Литературы - Газета День Литературы # 174 (2011 2)
Когда я был ещё в Вене, Солженицын прислал мне письмо, в котором написал: "Вы оказались в эмиграции не по своей воле, но не отчаивайтесь, через восемь лет вернётесь в Россию". Прямо указал даже точную дату. Вот что было поразительно... Это было вдвойне поразительно, потому что буквально через две недели после моего отъезда умер Брежнев, пришёл к власти Андропов. Никто ещё не знал, что Андропов болен, все думали, что это серьёзное правление, серьёзный режим на многие годы. И вдруг: "Через восемь лет вернётесь...".
Но действительно, ход истории убыстрился невероятно. Как мы знаем, началась, что называется в чёрном юморе, "гонка на лафетах": ушли Андропов и Черненко, к власти пришёл Горбачев. В общем, уже примерно с 1987 года мои стихи стали печатать в России все основные журналы. То есть я потерял статус политического эмигранта, а становиться эмигрантом экономическим я мог бы, если бы был, допустим, программистом, технократом каким-то или просто обывателем. Но поскольку я всё-таки поэт, и связан очень сильно со словом, с российским социумом, и чувствовал свою связь с читателем, я понял, что пора – надо собираться в Россию. Вот почему в 1990 году я вернулся, и 12 лет после этого вообще на Запад не выезжал ни разу. Вот только 3 года назад поехал во Францию, где всё это время и работал.
Вернувшись, в середине 90-х стал заведующим отделом публицистики в журнале "Новый мир". Меня пригласил туда тогдашний главный редактор журнала Сергей Залыгин. А последние годы – заведующим отделом поэзии. То есть вся моя деятельность в России была связана с журналом "Новый мир", ну и с выпуском сборников своих стихов.
В 2002 году я получил Литературную премию Александра Солженицына. Наша дружба с ним началась, когда я ещё был в эмиграции. Он пригласил меня к себе в Вермонт. Я гостил у него неделю в Америке. Потом мы встретились в Москве, и затем время от времени встречались. Это была литературная и человеческая дружба, встречи единомышленников, во многом определившие мой путь.
А сейчас я прочту несколько стихотворений.
Очень трудно, конечно, слушать новые стихи, особенно слушать впервые. Я сам это знаю. Вот что важно: когда слушаешь поэта, тем более поэта недостаточно тебе известного, не стоит вдумываться в смысл читаемого: не угонишься за смыслом. Когда Бродский читал стихи, он как будто раскачивал рукой колокол, и с какого-то момента ты слышал просто звук этого колокола, всё нарастающий, нарастающий мощный поэтический благовест. Только потом, когда читаешь стихотворение с листа и при этом вспоминаешь голос поэта, происходит наложение одного на другое, и возникает проникновение в стихотворение. Проникнуть в стихотворение, полностью зажить им довольно трудно, особенно в наше технотронное время с его ритмами, ведь это требует отпределённых усилий. Перед тем, как ты получишь от стихотворения наслаждение, надо прочитать его несколько раз. Оно постепенно открывается, слой за слоем. Надо войти, так сказать, тонкой иглой в это стихотворение, как в яйцо, и делать вытяжку. Но зато, если ты пойдёшь на этот труд, на это усилие, то будешь впоследствии вознаграждён, потому что настоящее стихотворение закаляет душу, становится спутником твоим в жизни. Если ты любишь поэзию, хорошо её знаешь, ты уже никогда не будешь несчастен. Я в этом глубоко убеждён.
(Читает свои стихи)
Михаил Дроздов: Удивительно слушать чтение поэтом своих стихотворений. Открываются совершенно новые интонации, которые ты можешь пропустить, читая стихи глазами.
Вы, Юрий Михайлович, участвовали в 2008 году в интересном проекте, который шёл на телеканале "Россия". Он назывался "Имя России". Вы представляли в этом проекте Пушкина. Что для вас Пушкин и почему руководители этого проекта именно вас попросили представлять "солнце нашей поэзии"?
Юрий Кублановский: Почему выбор пал на меня? Этот вопрос нужно задавать им. Они и сами потом были не рады, поскольку кое-кто из моих коллег составил и направил в администрацию президента возмущённое письмо с вопросом, почему именно я представляю Пушкина. Очевидно, это те, кому хотелось сидеть в моём кресле, ведь там был представлен политический истэблишмент России. Кто-то считал, что он больше бы подошёл к этой роли. Моё присутствие раздражало, например, и Никиту Михалкова, который не то чтобы ставил Столыпина, которого представлял, выше Пушкина, а просто считал и был убеждён, что не может же он проиграть. "Несколько лет назад, – рассказывал он тогда, – меня пригласили на радио прочитать "Поединок", я начал читать и не смог. Заплакал... заплакал просто". И продолжал, оглядев всех нас: "Ну и что? Разве можно представить Пушкина, выступающего на съезде кинематографистов…" Так что против меня было много всяких течений и против Пушкина тоже. А Пушкин для меня, как и для многих и многих русских людей, до сих пор остаётся вечным спутником жизни. Где-то в 22-23-24 года, после того как я более-менее познакомился с поэтами Серебряного века, я всё-таки решил вернуться к истокам, стал читать сначала Державина, а потом уже всерьёз и Пушкина. С тех пор, конечно, я часто открываю его томик. С Пушкиным происходит то же, что и со всей русской литературой. Ещё в 1917 году Ходасевич и Блок выражали опасения, что Пушкин уже не будет понят новыми поколениями, что именем Пушкина мы будем "перекликаться в надвигающемся мраке", как писал Ходасевич в своем эссе "Колеблемый треножник" о Пушкине. Но мне кажется, что за последние двадцать лет мы отдалились от Пушкина ещё больше, чем за предыдущие семьдесят советских. Столько всего за это время навалилось на нас! Никто не мог и предполагать 20-30 лет назад, что сама книга, как таковая, начнет вымываться из человечества, а вместе с книгой уйдёт и литература, потому что экран может, безусловно, существовать только как информативное пространство, но никак не пространство художественной литературы, а тем более поэзии. Поэзия создаётся под книгу, как квартира под ключ. Без книги она не может существовать. Вот так цивилизация поедает культуру. Сначала погибла живопись. Сейчас уже нет живописи, есть только спекулятивный рынок, торгующий всякими модернистскими поделками. А после живописи начинает пропадать, к сожалению, уже и литература. Её остаётся всё меньше. Всё меньше у людей времени читать большие объёмы прозы и погружаться в такую деликатную область искусства, как поэзия. Я же считал и считаю, и как раз говорил в той передаче, что именно чтение Пушкина и любовь к Пушкину – лучшие гаранты того, что человек остаётся человеком, русским человеком в хорошей культурной форме.
Михаил Дроздов: Я на правах ведущего задам ещё один вопрос нашему гостю. Среди нас, находящихся в Шанхае русских, идёт давний теоретический спор о том, кто мы: эмигранты или нет? Есть, конечно, люди, которые приехали в Китай на короткий срок поработать и которые планируют вернуться в Россию. Но многие из нас, в то же время, отмечают, что год сменяется годом, появляются семьи, рождаются дети, мы обрастаем каким-то имуществом. И потихоньку-потихоньку, сами того не ожидая, становимся, наверное, всё-таки эмигрантами. Опыт эмиграции и возвращения, имеющийся у Юрия Михайловича, на мой взгляд, очень интересен. Так, когда я уезжал в Шанхай, я не думал, что задержусь здесь на 15 лет. Страшно подумать, что уже прошло 15 лет... и я не знаю, сколько впереди! Честно вам также скажу, что с каждым годом мысль о возвращении в Россию насовсем становится всё страшнее, потому что те друзья, которые были там, куда-то разъехались, а друзья новые уже в основном все здесь, вокруг нас. Страна изменилась, изменились люди и стиль жизни. И тот опыт, который был у Юрия Михайловича, очень интересен, так как всё-таки возвращаться в современную Россию, я думаю, менее страшно, чем было страшно ему возвращаться в Россию 1990-х годов. Я попросил бы вас, Юрий Михайлович, порассуждать на эту тему. Чувствовали ли вы себя эмигрантом? Не жалели ли вы, что вернулись в 1990 году в Россию?
Юрий Кублановский: Конечно, я не жалел. Понимаете, это опять же всё связано со спецификой моей профессии. Я – человек, связанный с русским словом, и глубоко убеждён, что должен жить в стихии родного языка. Это раз. Во-вторых, я стараюсь держать руку на пульсе Отечества, у меня есть некоторые комплексы именно русского литератора. Русские литераторы (Достоевский, Гоголь) хотя и жили, как мы знаем, подолгу за границей, по 5-6 лет, а Тургенев даже больше, тем не менее всегда жили болями Родины и никогда не считали себя эмигрантами. Кто был эмигрантом? Ну, Герцен был. Солженицын мне тогда написал в Вену, что через восемь лет вы вернетесь, я так и жил с этим чувством. О том, что вернулся, никогда не жалел. Я просто жалел и жалею, что выход из коммунизма оказался для России таким трагическим, что было так много потеряно. Потеряны не территории даже – это не главное, а потеряны культура, ощущение России, как какого-то специфического духовного социума. Как предлагали выходить из коммунизма русские философы Бердяев, Ильин и другие? Они предполагали, что появится какой-то харизматик, который со своими друзьями придёт в России к власти и поведёт её по своему обычному национальному пути, с одной стороны, соответствующему общему развитию человечества, а, с другой стороны, приумножая духовные богатства родины. Но после такого геноцида, который был совершён большивиками, после таких войн, как можно было ожидать, что русский народ породит такого харизматика? Как такой харизматик мог бы пробраться в высшие эшелоны власти и властной мощной рукой повести Россию? На кого он мог бы опираться? Очевидно, это была утопия.
