Газета День Литературы - Газета День Литературы # 174 (2011 2)

Захар ПРИЛЕПИН ВОПРЕКИ ВСЕМУ

Как ни вспомню Владимира Григорьевича Бондаренко – он всегда с улыбкой. Сто раз мы, может быть, встречались, и всякий раз я видел его таким: вроде неброско, но вместе с тем не без изящества одетый, глаза с добрыми морщинками, быстрый взгляд, быстрая, чуть захлёбывающаяся, но какая-то радостная речь, где спокойное остроумие и неизменная доброжелательность замешены с готовностью в любую секунду жёстко отстоять свою точку зрения, встать в полный рост за друзей своих, за русскую культуру…

Я описал сейчас внешность Бондаренко – и тут же заметил, как он сам похож на то, что пишет, на свою публицистику, на свои критические работы.

Пишет Бондаренко внятным, иногда чуть заговаривающимся – так многое хочется сказать, так многое нужно объяснить! – русским языком, и вместе с тем не без некоторого внутреннего, ненавязчивого изящества. У него отличная литературная реакция: он быстро читает, быстро схватывает, строит – вроде бы на скорую руку – новые литературные иерархии. Но спустя годы, и даже десятилетия, вдруг выясняется, что писательские (или поэтические) "ряды", которые так любит перечислять Бондаренко – действенны. Те, кого он первым (или одним из первых) заметил, назвал, обозначил, зафиксировал – именно они и оказываются сутью и крепью русской литературы. Самый наглядный пример – поколение 40-летних, обозначенное Бондаренко 30 лет назад, и по сей день определяющее ход русской литературы. Но это только один из примеров – их множество, десятки, если не сотни. Бондаренко, помню, давным-давно очень точно заметил, что поэмы Лимонова "Золотой век" и "Русское" на пару десятилетий предвосхитили весь русский постмодернизм – но наши постмодернисты, естественно, сделали вид, что это не так.

Или, смотрите, какой ещё парадокс.

Это его, Бондаренко, буквально ненавидят многие литераторы, причём как из либерального лагеря, так и из патриотического.

Это, его, Бондаренко, в своё время "Огонёк" назвал "врагом перестройки номер один".

Это ему, Бондаренко, злопыхатели повесили в своё время мешок с костями у дверей – намекая, что повесят и его. (О, какой блистательный признак литературного успеха и влияния Бондаренко – такое вот поведения его недругов! Много ли мы знаем критиков, месть которым может вылиться в такие причудливые формы? Пожалуй, я не знаю ни одного.)

И вместе с тем, клянусь вам, Бондаренко – добрейший человек.

Патриотов вообще сплошь и рядом обвиняют чуть ли не в живодёрстве, но я, достаточно хорошо зная и Проханова, и Лимонова, и Бондаренко, всем существом своим чувствую, что это куда более тактичные и добрые люди, чем все наши патентованные либералы, якобы готовые, согласно Вольтеру, умереть за право чужого высказывания. Ага, сейчас, всё бросят и умрут. Видя либеральных глашатаев, десятилетиями не выползающих из телевизионных студий, слыша либеральных критикесс, я всякий раз удивляюсь, какое количество дистиллированной нетерпимости и злобы они источают. Это ж не люди, а дихлофос какой-то.

Бондаренко с его, говорю, улыбчивостью и способностью к диалогу – совершенно иной.

Это мне только что в голову пришло, или кто-то до меня додумался, что Владимир Григореьвич похож на Кота Леопольда?

Незлобливый человек – действительная редкость в литературных ландшафтах, где каждый третий уверен, что "на твоём месте должен был быть я".

Критику Бондаренко явно никто не мешает в литературе, потому что он имеет своё и только своё место, не чувствуя себя ни сиротой, ни сектантом в литературном мире. И самое главное – он таким был всегда!

Нынешние печальники о судьбе русского писателя в "нулевые" и "десятые" даже не представляют, кто и как хранил русскую культуру слова все 90-е, когда за книгой того же Бондаренко "Россия – страна слова" я ездил в Москву, в редакцию газеты "Завтра", когда в центральной прессе обнаружить фамилию русского патриотического писателя были невозможно – если только в ругательском, уничижительном контексте. Лет десять подряд нельзя было найти ни в книжным магазинах, ни на книжных полках ни Бондарева, ни Белова, ни Личутина, ни тех же Проханова и Лимонова! Но и тогда Владимир Григорьевич источал уверенность в том, что он на своей земле, в своём праве, в своей силе.

Да, порой Бондаренко может говорить жёсткие вещи, может давать несправедливые оценки. Но я тут не буду выступать адвокатом тех людей, которым от Бондаренко, как мне кажется, достаётся не по делу. Потому что в целом картина мира, которую описывает Бондаренко, – кажется мне очень точной.

У Бондаренко, безусловно, правильные, ясные, пушкинские какие-то представления о государственности, о духовности, о культуре, о человеке. Всё, что сказано им в книжке, скажем, "Трудно быть русским", – хоть детям преподавай в начальной школе! Никакого там, прости Господи, экстремизма, ни малейшей рассерженности или растерянности – только продуманная позиция, за которую заплачено целой жизнью (а заодно двумя инфарктами и тремя операциями на сердце, которыми всегда оптимистичный, всегда светлый Бондаренко не кичится, о которых и не помнит будто – что есть неизменный признак настоящего бойца, а не понтаря, отсидевшегося в тылу).

Ещё у Бондаренко, при всех его фехтовальных выпадах в сторону противника, есть редкая по нынешним временам критическая черта – такт по отношению к писателю. Он не стремится к хлёстким (на самом деле – отдающим хлестаковством) критическим ходам, не сочиняет едких формулировок, которые вскрывают суть писателя, как будто он консервная банка с фаршем.

"Я знаю, что тайна жизни есть, – сказал как-то Бондаренко, – Но надо ли пытаться разгадать, раскрыть всю полноту эту тайны? Тогда это будет смерть тайны. А смерть тайны – это будет и смерть жизни, и смерть литературы".

Это очень важное его ощущение. Право на тайну, на недосказанность он оставляет всегда. Проницательный критик, понимающий, что писатель всё равно не разбирает на элементы таблицы Менделеева, – это лучший в мире читатель.

Бондаренко, при всём его, опять же, бойцовском характере – опять же по-пушкински всемирно отзывчив.

Может быть достаточно широким в своих предпочтениях умный и жёсткий критик Немзер; часто парадоксален, и замечателен в своей пародоксальности Данилкин; саркастичен и смертельно наблюдателен Виктор Топоров; мощно и красиво работает Капитолина Кокшенёва – но я про любого из названных знаю наверняка, какую книгу, какого автора они не оценят никогда, потому что не оценят, и всё тут. Не хочу вникать, что уж там определяет их отношение – принципы или физическое неприятие, но что есть, то есть.

Для Бондаренко же – самого настоящего патриота, православного человека и критика с репутацией – нет никаких преград, если речь заходит о настоящей литературе. Он своему треклятому врагу простит и хамство, и подлость, и спокойно признает, что товарищ этот хоть и никакой нам не товарищ – но книгу написал отличную.

И совершенно зачаровывает меня, как по-детски счастливо Бондаренко радуется всем литературным успехам в патриотическом лагере: вот какой мы гол забили в этом году, вот какого форварда выпустили на поле, вот какой праздник ценителям литературы устроили. Вместе с тем, он никогда не закроет глаза на то, когда гол забивает противоположная сторона. Напротив, спокойно признает: молодцы, забили, хорошо сработали.

Вот у меня на книжной полке лежат прочитанные мной, и, к слову сказать, моей мамой, книги Бондаренко "Дети 37-го года", "Серебряный век простонародья", "Поколение одиночек", "Три лика русского патриотизма".

Откройте их, и найдёте там имена Андрея Битова, Юрия Кублановского, Ольги Седаковой, Беллы Ахмадулиной… Бондаренко много пишет, скажем, о Владимире Сорокине – и периодически вполне комплиментарно.

Но вы можете представить книгу статей либерального критика (не буду называть имён, просто не хочу) где он напишет (даже не хорошо, а просто – напишет) статью про Вячеслава Дёгтева или про Веру Галактионову? Да они про Леонида Бородина с Валентином Распутиным ничего говорить не хотят…

Потому что критерий у Бондаренко, по сути один: если писатель уважает язык, на котором пишет, и болеет о стране, для которой пишет, – он становятся фактом литературной жизни, а значит, что о нём можно и нужно говорить.

Сказать, что единственно к кому Бондаренко по-настоящему беспощаден – так это к врагам русского народа, – тоже будет, пожалуй, преувеличением. Бондаренко год от года всё меньше на них обращает внимания. Человеческая и житейская мудрость позволяет ему понять, что всё их отвратное копошение – если будет жива Россия – снесёт, умоет, вытравит время.