Владимир Казарезов - Самые знаменитые реформаторы России
Многие руководители хозяйств, агрочиновники из районных и областных управлений не хотели допускать аренду, даже понимая ее очевидную экономическую выгоду. Для них важнее было другое. Аренда — форма организации труда, альтернативная колхозной. С ее повсеместным утверждением председателям колхозов, как и чиновникам, не оставалось места под солнцем. Самостоятельным хозяевам не нужны были погонялы, указчики, распределители. Начальники не могли смириться с доходами арендаторов, значительно превышающими их собственные. Кроме того, утверждение отношений, принципиально отличающихся от тех, к которым они привыкли, ставило под сомнение смысл прожитой ими жизни.
Взять землю арендатор не мог. Она была отдана государством в вечное пользование коллективным хозяйствам. Кроме того, арендатор не мог вступить в прямые отношения с властью как самостоятельный хозяйственный субъект. Между ними становился колхоз или совхоз и сводил на нет получаемые преимущества от аренды.
Арендаторам не принадлежала ни земля, ни сельскохозяйственные машины, ни скот. Договоры заключались на короткие сроки, поэтому арендаторы чувствовали себя временщиками и, кроме как много заработать, а иногда просто урвать, иной заботы у них не было. В этих условиях трудно было говорить о расширенном воспроизводстве. Доходов, получаемых руководителями хозяйств от арендаторов, едва хватало на содержание многочисленного аппарата. Между фондами развития и потребления происходил явный перекос в сторону последнего.
Промежуточный статус арендатора — вроде бы и не колхозник, но пока и не хозяин — создавал массу проблем нравственно-этического характера. С одной стороны, будучи колхозником, но зарабатывая в несколько раз больше своих бывших товарищей, арендатор автоматически вызывал к себе неприязнь. Да они и часто давали поводы для подобного отношения. Скажем, нужно внести удобрения. За них надо платить. А рядом колхозный механизатор на колхозном поле как раз этим и занимается. Сошлись, договорились за бутылку или сходную сумму, и вот уже колхозные удобрения на колхозном же тракторе вносятся в землю арендатора.
Другой пример. Арендатор обычно сам заготавливал для скота корма или покупал их в колхозе. Но вот кончились те же концентраты или силос, а платить полную цену жалко. Что он делает? Встречает на дороге машину, везущую корма на колхозную ферму, и заворачивает к себе. Договориться с шофером — не проблема. И таких случаев было множество.
Если оценивать причины неудавшегося прорыва в сельском хозяйстве на основе аренды с политэкономической точки зрения, то можно сказать так: частнособственнические принципы не могли функционировать в рамках социалистической формы хозяйствования.
И все-таки аренда сыграла огромную роль в реформировании производственно-хозяйственных отношений и уклада жизни на селе. Она показала главное — на селе есть люди, умеющие и желающие работать на свой страх и риск, а не по указанию начальников. Аренда, подобно троянскому коню, проникла в сознание крестьянина, разбудив в нем чувство хозяина.
Тем не менее становилось очевидно, что если аренду развивать внутри колхозов и совхозов, никакого толку не будет. И Горбачев решился на смелый шаг. 16 марта 1989 г. пленум ЦК принял постановление «Об аграрной политике в современных условиях», в котором впервые в истории СССР было заявлено о переходе к развитию агропромышленного производства на основе разнообразных форм собственности и видов хозяйствования, в том числе «арендных коллективов и арендаторов, крестьянских хозяйств и их кооперативов, личных подсобных хозяйств граждан». Многоукладность в сельском хозяйстве, уже имевшая место де-факто, закреплялась де-юре.
Таким образом, завершался шестидесятилетний круг в истории многострадального российского крестьянства — от отрицания права людей вести самостоятельное хозяйство до признания этого права вновь. Но чтобы это признание произошло, наполнилось содержанием, нужны были радикальные изменения в отношениях собственности. На повестку дня вставал вопрос о всеобъемлющей аграрной реформе.
Но на этом пути предстояла тяжелая борьба со сторонниками незыблемости колхозно-совхозной системы. Она развернулась на первом съезде народных депутатов СССР. Горбачев говорил в своем докладе: «Некоторые товарищи не очень-то расположены к переходу на новые формы хозяйствования — к созданию кооперативов, к аренде, к крестьянским хозяйствам… По-видимому, здесь сталкиваются разные интересы». Они, эти интересы, столкнулись здесь же, на съезде. Спектр мнений был самый широкий — от «руки прочь от колхозов» до требования их роспуска. Съезд устоял на взвешенных, но тем не менее реформаторских позициях. Верховному Совету было дано поручение: «…существенно обновить законодательство о земле и землепользовании. Необходимо смелее идти на передачу земли в аренду, в том числе в бессрочную, тем, кто ее обрабатывает. Решение вопросов, связанных с арендой земли, возложить на местные Советы, законодательно расширив их полномочия. Развивать наряду с колхозами и совхозами многообразные формы хозяйствования — агрофирмы, кооперативы, арендные коллективы, крестьянские хозяйства, создавать условия для их равноправного соревнования».
Таким образом, высший законодательный орган страны уравнивал новые формы хозяйствования с колхозами и совхозами, а чтобы руководители хозяйств не ставили палки в колеса, земельные вопросы передавались в ведение местных советов. Но что могли поделать бесправные сельсоветы со всесильными руководителями коллективных хозяйств?
И все же первый шаг на пути аграрной реформы был сделан, и отсчет ее следует вести с принятия Верховным Советом СССР 22 февраля 1990 г. Основ законодательства Союза ССР и союзных республик о земле. В них говорилось, что «…граждане СССР имеют право на получение в пожизненное наследуемое владение земельных участков: для ведения крестьянского хозяйства; для ведения личного подсобного хозяйства; для садоводства и животноводства…» В этих Основах устанавливались лишь принципы проведения реформы. Важнейшие вопросы землевладения и землепользования передавались на рассмотрение союзным республикам.
Национальный вопрос в СССР считался решенным окончательно, и потому Горбачев на начальном этапе своей деятельности не высказывал каких-либо намерений реформировать межнациональные отношения. Но ему пришлось основательно заниматься этими проблемами, особенно в последние годы пребывания у власти.
Гласность, демократизация, вспыхнувший интерес к истории своих народов в союзных и автономных республиках и областях, интенсивная разработка «белых пятен» в прошлом СССР и его частей и т.д. возбудили дезинтеграционные процессы в стране, которые можно было толковать и как сепаратистские выступления национальных кланов, стремящихся нажиться в разжигаемой смуте, и как взрыв национального самосознания народов, как национально-освободительное движение.
Конечно же Горбачев не ожидал, что дарованная им гласность, свобода выражения мыслей, а тем более — действий, выльется в неуправляемый процесс. Он оказался заложником наивной веры в пролетарский интернационализм, в единую общность, якобы сформировавшуюся в СССР — советский народ, в гармоничную форму союзного государства. На поверку оказалось, что ничего подобного и не было. Только жесткая деспотия центральной власти в сочетании с иллюзиями скорого коммунистического рая удерживали от развала СССР. И как только эти два фактора перестали действовать, процесс пошел естественным путем. Смеем утверждать, что не будь власть большевиков такой сильной, географическая карта Европы давно бы была уже другой.
Выдающийся русский философ Николай Бердяев, как известно, не жаловавший большевиков, отдает им должное в сохранении целостности государства: «Народные массы были дисциплинированы и организованы в стихии русской революции через коммунистическую идею, через коммунистическую символику. В этом бесспорная заслуга коммунизма перед русским государством. России грозила полная анархия, анархический распад, он был остановлен коммунистической диктатурой, которая нашла лозунги, которым народ согласился повиноваться».
Михаил Горбачев не заглянул в эти святцы. Может, и хорошо, что не заглянул, иначе и перестройки не было бы и не было бы демократической России. А попытки удержать народы в рамках единого государства, когда они этого не хотят, могли закончиться куда более кровавыми разборками, чем мы пережили.
А начались они сразу же после объявления перестройки. Антирусские выступления в Якутске и Алма-Ате произошли уже в 1986 г. Затем — беспорядки в Узбекистане и так далее. Несостоятельность мифа о братской дружбе между народами особенно наглядно продемонстрировал конфликт, а потом настоящая война между Арменией и Азербайджаном. Политика Горбачева во всенарастающем межнациональном хаосе не отличалась последовательностью. До определенного времени в начавшемся национальном движении он видел не только следствие, но и потенциал перестройки. Поддерживал его, по крайней мере — в риторике. Поняв, что если республикам не дать больше прав, то они их сами возьмут, он пошел по этому пути. В недавно опубликованном учебнике истории данное явление оценивается так: «Центральная власть стала заигрывать с республиками, обрушиваясь с критикой на союзные министерства и ведомства, упрекая их в том, что они не считаются с мнением субъектов федерации. Фактически был выбран курс умиротворения сепаратистов. Чем больше союзная власть делала уступок, чем больше она занималась самокритикой, тем требовательней и настойчивей становились республики… Был выбран путь поощрения децентрализации, передачи республикам целого ряда управленческих функций, перехода на принципы хозрасчета».
