Юрий Карякин - Достоевский и Апокалипсис
И это — «на луне»? Какое здесь — «искажены до бездельничества»? Это же открытие, художественное открытие перехода от собаки к волку. От идеалов — к собственности, к деньгам, к наживе.
Причем этот «переход от собаки к волку» развивается художественно в тех дальнейших частях, в тех «четырех пятых», которые Достоевский тогда еще не мог прочитать.
Стало быть, его упреки относятся не к тому, ЧТО изображено Лесковым, а лишь к тому, КАК это сделано? Признаться, я не вижу оснований для этого. Конечно, «Бесы» масштабнее, чем «На ножах». Но это же не основание выносить такие приговоры.
Кстати, точность провидения Лескова мы превосходно наблюдаем сегодня, в 1995 году. Тоже ведь переход от собак к волкам, да еще в каких небывалых размерах, масштабах. Тут глубокая не просто психологическая, а социальная закономерность открыта.
«Нам нечем клясться», — плачется Ванскок. И это — посмею сказать вслед за Достоевским — действительно гениально изображено. Но изображено-то — в связи с нигилистами, с гордановщиной. И вся она сама без этой связи, без этого слабеющего сопротивления гордановщине, без этой капитуляции перед нею была бы невозможна. Последний скулеж собаки, желающей примкнуть к стае волков.
А переход Висленева? Между прочим, Глафира Бодростина уж не Достоевского ли (из «Идиота») цитирует: «Я знала, что я хороша, я лучше вас знала, что КРАСОТА ЕСТЬ СИЛА?»
Поискать и найти еще и еще точки совпадения между Достоевским и Лесковым (по прочитанному и недочитанному Достоевским, найти рецензию Зайцева (?) на оба романа вместе. Поискать и другие рецензии. Они должны быть. Их не могло не быть: романы выходили вместе, рядом и в сущности, об одном и том же).
Достоевский — Лесков. Как сравнивать?
По «предмету», «объекту», по «теме»…
Везувий… Извержение его видело сто (двести) тысяч человек. «Предмет», «тема», «сюжет», «фабула»… — абсолютно одинаковы для всех пострадавших и видевших…
Но — КАК — это передать, чтобы возникло не просто адекватное, а сверхадекватное восприятие, чтобы — потрясти и тех, кто никогда не бывал и не мог быть при этом? Вот — искусство, вот — художество (то есть не только уметь быть предрасположенным, даже хотеть — быть «зараженным», но и «заразить» всех других — вот художество. Вот со-весть.
Что такое художество? Уметь передать весть так, чтобы воспринимающий ее заболел, так же как сам больной. Но: «организатор» всего этого действа должен быть, как правило, — здоровым, более того — самым здоровым (хотя есть и исключения — особь статья).
«Последний день Помпеи»… Могло бы быть написано лучше, но ведь не случилось — а «заражает», будто он, художник, там и побывал (вот вам «перескакивание» через время и пространство).
* * *Сравнивать Достоевского и Лескова надо не только и не столько по «темам», «сюжетам», «фабулам», но главное — по композиции. Композиция — это невозможность — определяю с отрицательной точки зрения — переставить ни одной, самой малейшей частицы целого. Каждая из них может казаться случайной, необязательной, но оказывается в конечном счете — только это и никакое другое сочетание может вызвать «запрограммированный» эффект.
Если сказать по правде, то сонм «антинигилистических» романов до, во время и после Достоевского и Лескова прочитать можно, только заставив себя их прочитать. Скучно, вяло, неинтересно. Но — крайне, чрезвычайно интересно в тогдашнем «контексте». Не может посередь Сахары ни с того ни с сего возникнуть Эльбрус, Эверест. Высочайшая вершина не может «выстрельнуть» вдруг, ни с того ни с сего, даже из многотысячекилометрового плоскогорья. И тут должна быть постепенность. Постепенность возвышения. И только тогда возможен, неизбежен, необходим и понятен — взрыв.
Сделать «банальный» перечень совпадений, буквальных, почти буквальных между Достоевским и Лесковым. Упиться ими. Восхититься, перевосхититься и вдруг отрезветь: НЕ ТО, О ЧЕМ, НЕ ТО, ЧТО, КАК.
Читая Лескова, ничуть не насиловать себя, но ревностно сопоставлять с Достоевским.
Итог: Достоевский радостно проник в одну-две идеи его художественные, а в большинство — нет. Мне очень горько говорить это, но, по крайней мере на сегодняшний день, у меня это впечатление и честно, и совестливо.
Не понимаю почему, но Достоевский не отдал должное Лескову. Все та же ревность двойная, о которой я говорил раньше. Проверить, перепроверить: разность между обозначениями-названиями мелких главок у Достоевского и Лескова. Это — сознательно или интуитивно — найденный способ «перевода», «заражения» собой читателя. Кстати: и в этом отношении «На ножах» и «Бесы» совпали. Где у Достоевского — в больших романах — такие оглавления? Помнится: не в «Преступлении и наказании», не в «Идиоте», не в «Подростке», а «только» в «Бесах» и «Братьях Карамазовых», а еще — в «Кроткой» и (?!) «Вечном муже»…
Эту особенность (оглавление, сокращение, напоминание) — не знаю, осознанно или неосознанно, — взял себе А.И. Солженицын: в «Круге первом», «Архипелаге», «Красном колесе»… Никто на это не обращает внимания. А это на самом деле — то, что Гегель называл «снятием».
Гегель: для человека, владеющего языком, грамматика — чудо, откровение, найденная свобода. Для человека, не владеющего языком, грамматика — безысходная каторга.
Гегель: пословицы. Для юнца, не прошедшего жизнь, — скукота, назидание, отторжение… Для прошедшего — откровение, большей частью запоздавшее.
Но вернемся к Лескову. Висленев — это же недоносок между Степаном Трофимовичем и Петрушей. И — выписан гениально, трагически-сатирически, право, с неменьшей силой, чем и сам Степан Трофимович.
А тут посерьезнее. Народная стихия. Все те огни, сожжения… Это же и есть не личностный, а «народный» — взрыв… Сеять «Европу» сверху в «Азию» — ничего не понимать в самих себе.
Сцена «изгнание порчи» — сделана как «Борис Годунов» или «Хованщина» у Мусоргского.
Ревностно, но скажу: завидно, что у Достоевского таких сцен нет. «На луне»… Прости меня, Господи, он, Достоевский, сам-то был, особенно в то время, больше на луне, чем Лесков (подборка писем, особенно — Майкову).
Это ужасно, но это реально: личностные отношения между гениями из гениев, между Микеланджело и Рафаэлем, Микеланджело и Леонардо, между Пушкиным и Боротынским (об этом мало известно, но это поразительно), Тургеневыми, Гончаровым и — Достоевским, Достоевским и Гоголем, Достоевским и Толстым… удручающие.
Господи, как любой смертный может обрадоваться в низости, в подлости своей, узнав, прослышав об этом.
«Мистика» у Достоевского и Лескова. Лесков проигрывает: слишком мистично. Ср. Иван — черт: стакан, стекло… выверено, а у Лескова — в тумане.
А может быть, загадка остервенения Достоевского против Лескова — по предчувствию второй части «Братьев Карамазовых»: запустить в революцию, в социализм не какую-то Ванскок, не какого-то Горданова-Петрушу, а такого, как Алеша. Эксперимент предельный, но и в этом случае его, Достоевского, изображение «нигилистов» в принципе ничем не отличается или мало чем отличается от лесковского.
Ну а Апокалипсиса, «ледяной земли» у Лескова не найдешь. Нельзя сказать, что «нет и в помине», но — вопиюще нет художественно. Тем более парадоксально, что берет, как правило, именно апокалипсические темы, «предметы», которые и рождены Апокалипсисом, и являются его знаками, его предчувствием.
А сейчас о досадном. У Лескова:
1. На 644 страницах — сто тридцать героев!!! Окончательно в них запутавшись, я озлился и подсчитал. Но это же невозможно. Невозможно читателю удержать их всех в памяти.
2. Совершенно нехудожественный — каким-то механическим довеском — эпилог, последние три страницы. Невесть откуда взявшийся Лука Никонович декларирует: «Мораль сей басни такова».
«Петербургские трущобы». Вся эта гениально описанная липкая слякоть реальности… Все это «крепостничество Салтычихи», «салтычих» (при забывчивости или незнании о том, что Салтычиху-то более всего нещадно покарала Екатерина II)… Так вот: Достоевский и это все знал насквозь, наизусть, усвоил, «украл» и вдруг сконцентрировал в один лазерный луч, чтобы прожечь, пробить нас навсегда: сон Митеньки или рассказ о мальчике, затравленном собаками: вся «радищевщина» сконцентрирована здесь до предела.
Четыре тома Крестовского (слава, слава ему!) сосредоточились только в один лучик Достоевского — монолог Мармеладова в трактире.
И еще о совпадениях у Достоевского и Лескова — в главном.
Лесков: «Крайние пути, указанные Чернышевским и Герценом, были слишком большим скачком для молодого поколения, и я не ошибался, говоря, что это поколение и все общество не подготовлено к таким скачкам, что оно изменит себе, изренегатствуется или просто опошлит всякое дело, за которое возьмется. <…> Я не хочу сказать, что нигилисты дрянь, а наше общество — лучше; я так никогда не смотрел на дело, и мое “Некуда” в лучших его представителях говорит, что в обществе не было никаких идеалов и нигилисты должны были искать их на стороне. Но Чернышевский должен был знать, что, восторжествуй его дело, наше общество тотчас на другой день выберет себе квартального! Неужели вы не чувствуете этого вкуса нашего общества?» (Фаресов А.И. Против течений. СПб., 1904. С. 65.)
