Избранные эссе - Дэвид Фостер Уоллес
350
Что вообще значит «налететь» на кого-то? В каждом романе ФМД это случается по десятку раз. Что, «налететь», чтобы избить? Чтобы наорать? А почему так и не написать при переводе?
351
См. случайный пример из нового одобренного критиками исполнения «Записок из подполья» от Пивира и Волохонской: «„Mr. Ferfichkin, tomorrow you will give me satisfaction for your present words!“ I said loudly, pompously addressing Ferfichkin. „You mean a duel, sir? At your pleasure,“ the man answered»(«– Господин Ферфичкин, завтра же вы мне дадите удовлетворенье за ваши сейчашние слова! – громко сказал я, важно обращаясь к Ферфичкину». «– То есть дуэль-с? Извольте, – отвечал тот».).
352
(…которая, как Кэдди у Фолкнера, была «обречена и знала об этом» и чей героизм состоит в ее надменном неповиновении року, который она же призывает на свою голову. ФМД как будто бы первый писатель, осознавший, как сильно многие любят свое страдание, как они им пользуются и как на него полагаются. Ницше сделает из прозрения Достоевского краеугольный камень для собственной разрушительной атаки на христианство, и это иронично: в нашей культуре «просвещенного атеизма» мы все очень даже дети Ницше, его идеологические наследники, а без Достоевского не было бы Ницше, и в то же время Достоевский – один из самых глубоко религиозных писателей).
353
Франк ничего из этого не услащает, но из его биографии мы узнаем, что характер Достоевского был скорее противоречивым, чем засранским. Несмотря на непомерные литературные амбиции, он всю жизнь мучился тем, что ему казалось художественной неполноценностью; пиявка и мот, он все же добровольно принял на себя финансовую ответственность за пасынка, за скверную и неблагодарную семью покойного брата и за долги знаменитого литературного журнала «Время», где они с братом были редакторами. В четвертом томе Франка становится ясно, что именно эти благородные долги, а не какое-то там транжирство, вынудили м-ра и м-с ФМД отправиться в Европу, дабы избежать долговой тюрьмы, и что как раз на курортах Европы игровая мания Достоевского и вышла из-под контроля.
354
Иногда эта аллергия становится до ужаса сильна, как, например, в начале второй части «Идиота», когда князь Мышкин (протагонист) отправляется на полгода из Санкт-Петербурга в Москву: «О приключениях князя в Москве и вообще в продолжение его отлучки из Петербурга мы можем сообщить довольно мало сведений», – даже несмотря на то, что рассказчик имеет доступ ко всевозможным событиям вне СПб. Франк не распространяется о москвофобии ФМД; трудно понять, откуда она такая.
355
= «Бедные люди», стандартный «социальный роман», который обрамляет (довольно ванильную) любовную историю мрачнейшими изображениями городской нищеты, чтобы в итоге пробудить в читателе одобрение левых социалистов.
356
Это правда, что эпилепсия ФМД, включая мистические озарения, случавшиеся перед припадками, занимает в биографии Франка сравнительно немного места, и рецензенты вроде Джеймса Л. Райса из «Лондон таймс» (он сам автор книги о Достоевском и его эпилепсии) жаловались, что Франк «ни словом ни упоминает о хроническом влиянии болезни» на религиозные идеалы Достоевского и их изображение в романах. Но вопрос этой пропорции обоюдоострый: см. рецензию Джена Паркера из New York Times Book Review, где минимум треть статьи о третьем томе Франка занимают заявления типа «мне кажется, что поведение Достоевского полностью отвечает диагностическим критериям патологического влечения к азартным играм, указанным в методичке Американской психиатрической ассоциации». Во всяком случае подобные рецензии помогают оценить беспристрастную широту и отсутствие конкретных любимых точек зрения у самого Джозефа Франка.
357
Отметим, что четвертый том Франка предоставляет и прекрасную личную грязь. Например, отн. ненависти Достоевского к Европе мы узнаем, что его знаменитую размолвку 1867 года с Тургеневым якобы из-за того, что Тургенев обидел страстный национализм Достоевского своими нападками в прессе на Россию и переездом в Германию, подпитывал тот факт, что ранее ФМД одолжил у Тургенева пятьдесят талеров и обещал тут же вернуть, но так и не вернул. Франк слишком сдержан, чтобы сказать очевидную вещь: с долгом жить куда легче, если можешь найти повод для обиды.
358
Еще бонус: тома Франка переполнены чудесными и/или смешными именами, которые так и хочется покатать на языке: Сниткина, Дуболёбов(Sic: Dubolyobov.), Страхов, Голубов, фон Фохт, Катков, Некрасов, Писарев. Сразу видно, почему писатели вроде Гоголя и ФМД сделали из говорящих имен целое искусство.
359
Случайный пример из ее дневников: «Бедный Федя, как он постоянно страдает после припадка, – такой мрачный, сердитый, на все сердится, раздражается всякими пустяками, так что мне приходится очень много переносить в эти дни его болезни; но это ничего, потому что зато другие дни очень хороши, в другие он очень добр и хорош со мною. К тому же я вижу, что он и кричит, и бранится вовсе не от злости, а от болезни». Франк цитирует целыми пассажами, но как будто сам не замечает, что брак Достоевского был довольно ненормальным, по крайней мере по стандартам 1990-х, – см. например: «Терпимость Анны, каких бы чудес воли она ни стоила, обильно возмещалась (по крайней мере в ее глазах) огромной благодарностью Достоевского и его растущей привязанностью».
360
Взять, например, разрушительную страсть Достоевского к великолепной стерве Апполинарии Сусловой или мысленные маневры, на которые он шел для оправдания игр в казино… или факт, подробно задокументированный Франком, что ФМД действительно был активным участником кружка петрашевцев
