Юрий Карякин - Достоевский и Апокалипсис
Весь этот действительно замечательный, глубокий пассаж направлен против Достоевского.
«Просто» у Достоевского свое понимание, что «искусство — божественная игра».
«Я порылся в медицинских справочниках и составил список психических заболеваний, которыми страдают герои Достоевского: I. Эпилепсия <…> II. Старческий маразм <…> III. Истерия <…>. IV. Психопатия <…>» (с. 186–188).
«Медицинские справочники» — ключ к пониманию художественного мира Достоевского! А это не безвкусица?
Повторение, повторение! Все того же Страхова, Тургенева, Михайловского… Не видит, не слышит Набоков, что Достоевский предусмотрел все эти выпады.
Как не понять, что не душевнобольные, а духовнобольные, — вот его герои, вот их сущность.
Вот известная сцена из «Преступления и наказания»: «Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги».
И вот комментарий Набокова:
«<…> фраза, не имеющая себе равных по глупости во всей мировой литературе<…> “Убийца и блудница” и “вечная книга” — какой треугольник! Это ключевая фраза романа и типично Достоевский риторический выверт. Отчего она так режет слух? Отчего она так груба и безвкусна?» (с. 189)
И дальше:
«Убийца и блудница за чтением Священного Писания — что за вздор!
Здесь нет никакой художественно оправданной связи. Есть лишь случайная связь, как в романах ужасов и в сентиментальных романах. Это низкопробный литературный трюк, а не шедевр высокой патетики и набожности. Более того, посмотрите на отсутствие художественной соразмерности. Преступление Раскольникова описано во всех гнусных подробностях, и автор приводит с десяток различных его объяснений. Что же касается Сони, мы ни разу не видим, как она занимается своим ремеслом. Перед нами типичный штамп. Мы должны поверить автору на слово, но настоящий художник не допустит, чтобы ему верили на слово» (с. 190).
Начало, первоначало этой «грубости», этой «безвкусицы», этого «риторического выверта», этого «вздора», «штампа» — Новый Завет, Христос… Христос и Магдалина… Христос и разбойник на кресте…
Что, для «соразмерности» надо было показать, «как она занимается своим ремеслом»?
«Мы должны поверить автору на слово…» Но Набоков не расслышал художественного слова Достоевского: они, Раскольников и Соня, только что, только что совершили свое преступление (почти в одно и то же время) — одна вышла на панель буквальную, а другой — на свою. Одна спасает родных блудом, другой — убийством. И именно потому, что они не закоренели еще, «свежи» в своем преступлении, еще мучаются им, они могли так «странно сойтись». А тут еще Катерина Ивановна…
А раньше, еще раньше, за этим же чтением сошлись Соня с Лизаветой (и обменялись крестиками)… И читают-то они Евангелие, принадлежавшее Лизавете… А позже Катерина Ивановна умирает на той самой кровати в каморке Сони, куда она Соню-то и уложила…
И это все риторика? «Пошлость»! Да, у Достоевского «пошлостей» — хоть отбавляй, но разогнаны они до космических, апокалипсических скоростей.
Набоков: «Кроме всего прочего, у героев Достоевского есть еще одна удивительная черта: на протяжении всей книги они не меняются <…> единственное, что развивается в книге, находится в движении, внезапно сворачивает, отклоняется в сторону, захватывая в свой водоворот все новых героев и новые обстоятельства, — это интрига» (с. 188).
Раскольников не меняется?.. Степан Трофимович? (Речь на Празднике и речь перед смертью…) Аркадий Долгорукий? Смешной?..
«Раз и навсегда условимся, что Достоевский — прежде всего автор детективных романов, где каждый персонаж, представший перед нами, остается тем же самым до конца, со своими сложившимися привычками и черточками; все герои в том или ином романе действуют как опытные шахматисты в сложной шахматной партии. Мастер хорошо закрученного сюжета, Достоевский прекрасно умеет завладеть вниманием читателя, умело подводит его к развязкам и с завидным искусством держит читателя в напряжении. Но если вы перечитали книгу, которую уже прочли однажды и знаете все замысловатые неожиданности сюжета, вы почувствуете, что не испытываете прежнего напряжения» (с. 188–189).
Воля ваша, читатель, — перечитывать и не испытывать прежнего напряжения… Воля ваша — соглашаться или не соглашаться с Набоковым.
Я — не могу. Что я? Не мог Розанов, не могли Гроссман, Долинин, Бахтин…
Я (еще) не знаю, не видел черновиков Набокова (да и есть ли они?), но знаю, видел черновики Достоевского, лет 20 работал над ними, жил в них. И вот мне кажется (рискну об заклад биться), что черновики Набокова — каллиграфичны, Достоевского — хаос.
«Почему Раскольников убивает? Причина чрезвычайно запутанна. <…> Незаметно происходит скачок от честолюбивого благодетеля человечества к честолюбивому тирану-властолюбцу. Перемена, достойная более тщательного психологического анализа, чем мог предпринять вечно торопившийся Достоевский» (с. 191).
Спокойней, спокойней, а то и взбеситься можно… А почему «вечно торопившийся Достоевский» вдруг на много месяцев задерживает сдачу романа? Мало того: сжигает несколько листов и начинает все заново. Да именно потому, что проделывает тщательный психологический анализ.
И вдруг у Набокова очень хорошо и к месту приведена цитата из Кропоткина — о Раскольникове: «Такие люди не убивают»(с. 190–191).
«Записки из подполья».
«Описание клинического случая с явными и разнообразными симптомами мании преследования» (с. 193). «Это квинтэссенция достоевщины» (с. 194). Дальше страниц десять цитирования.
«“Бесы” — роман о русских террористах, замышляющих и фактически убивающих одного из своих товарищей» (с. 209). И это — дефиниция «Бесов»?
«Достоевский, как известно, — великий правдоискатель, гениальный исследователь больной человеческой души, но при этом не великий художник в том смысле, в каком Толстой, Пушкин и Чехов — великие художники». (с. 211).
А в другом смысле — нельзя? Да, «великий правдоискатель», но — «художественными средствами». Да, «гениальный исследователь человеческой души», но — гениальный художник-исследователь.
«…В каком-то смысле Достоевский слишком рационалистичен в своих топорных методах» (с. 212).
Ср. Пушкин «Вдохновение». Ср. Достоевский о «Поэте» и «Художнике», о «плане». А по-моему, каллиграф Набоков несравненно более рационалистичен в своих — не топорных, а скальпельных — методах.
Набоков предлагает «исключить» «без всякого ущерба для сюжета вялую историю старца Зосимы, историю Илюшечки» (с. 217).
«Братья Карамазовы» — без Алеши (т. е. и без Зосимы), «Братья Карамазовы» — без Зосимы (т. е. и без Алеши), без мальчиков, без последней сцены у Илюшиного камня? Вспомнил вдруг: Анна Андреевна считала чужеродной для «Преступления и наказания» всю историю Мармеладовых… А откуда тогда взялись бы Соня, Поленька? Какой бы это был Раскольников без сцен в трактире, на поминках, Раскольников без Сони?
Конечно, гениям в каком-то смысле все позволено: Толстому, Вольтеру — ставить крест на Шекспире…
И вдруг опять точно:
Каждый из четырех братьев «мог быть убийцей» (с. 215).
Сорок четыре страницы лекции Набокова о Достоевском после Розанова, Мережковского, Бердяева, Долинина, Гроссмана, Бахтина…
Вот что нелюбовь делает с читателем, даже с таким… Тут и ненависти нет. Есть какое-то предвзятое равнодушие. Однако в искренности-то чувств и слов Набокова разве усомнишься? Значит, как чувствует, так и пишет. Какая-то несовместимость. Объяснить бы ее. Нельзя путать непонимание с неприятием.
Противоречия, противоположность, антитеза, контрапункт, диалог… между «художественностью» и «публицистикой» (прежде всего в отношении писателей, поэтов, художников слова…).
Что такое одно и что такое другое? По-моему, «публицистика» — это Слово прямое. А Слово художественное — оно обиняком. Первое — одномерность, законченность («монологичность» — ММБ.) Второе — многомерность, многовариантность, незаконченность, принципиальная незаконченность.
Ср. как Достоевский — и его Версилов, его Подросток — боялись высказаться до конца. Я подбираюсь к Набокову. «Публицистика» Набокова — парадокс! — «публицистика» Набокова как прозаика меньше всего в его лекциях, статьях, интервью. А больше всего? А больше всего — в… его поэзии. Тут он более всего закончен, одномерен, невариантен.
Ну и уж, конечно, об апокалипсическом художественном видении, слышании, изображении Достоевского у Набокова — ни слова, ни намека.
Набоков против Достоевского-пророка.
