Мысли о мире во время воздушного налета - Вирджиния Вулф

какую-нибудь историю. А ведь, что еще более странно, рассказывать истории – первейшее удовольствие на свете. Оно намного приятнее, чем рецензирование знаменитых романов. И всё же, если я должна внять совету вашего секретаря и рассказать, с чем я столкнулась в профессиональной деятельности, нельзя не поведать о престранном случае из моего опыта прозаика. А чтобы понять этот случай, вам вначале придется вообразить душевное состояние прозаика. Надеюсь, я не разглашу никаких профессиональных секретов, если скажу вам, что главное желание прозаика – как можно глубже впасть в бессознательное состояние. Он должен ввести себя в непробудную летаргию. Ему совершенно необходимо, чтобы жизнь текла ровно и размеренно. Пока он пишет, ему угодно день за днем, месяц за месяцем видеть одни и те же лица, читать одни и те же книги, делать одно и то же, чтобы ничто не могло разрушить иллюзию, внутри которой он живет, чтобы ничто не могло стеснить или спугнуть таинственные разнюхивания, прощупывания, рывки, метания и внезапные открытия такого робкого, такого иллюзорного духа – его воображения. По моим подозрениям, это состояние одинаково у мужчин и женщин. Как бы то ни было, попрошу вас вообразить, что я пишу роман в состоянии транса. Попрошу вообразить, как девушка сидит с пером в руке: проходят минуты – сказать по чести, проходят часы – а она ни разу не обмакивает его в чернильницу. Образ, который навевают мне мысли об этой девушке, – это образ рыбака[22], лежащего, погрузившись в грезы, у глубокого озера, с удочкой, закинутой далеко в воду. Девушка отпустила свое воображение бесконтрольно рыскать по всем расщелинам и закоулкам мира, скрытого в пучинах нашего бессознательного бытия. И вот началось то, о чем я хочу рассказать; то, с чем писательницы на своем опыте сталкиваются, полагаю, намного чаще писателей. Леска стремительно разматывалась, удочка вырывалась из рук. Воображение девушки умчалось далеко-далеко. Разыскивало омуты, глубины, сумрачные бездны, где дремлют самые крупные рыбы. А потом – удар! Взрыв. Клочья пены, смятение. Воображение с налета ударилось об что-то твердое. Девушка очнулась от грез. Ее, несомненно, терзало острейшее, мучительное беспокойство. Скажем прямо: секунду назад она подумала о чем-то, о чем-то, связанном с телом, со страстями, – о чем-то, о чем ей, женщине, не подобает говорить. Мужчины, подсказывал ей разум, будут шокированы. Сознание этого – всего, что мужчины наговорят о женщине, которая говорит о своих страстях правдиво – вывело ее из бессознательного состояния, из творческого состояния. Она обнаружила, что больше не может писать. Транс прервался. Ее воображение отказывалось работать. Думаю, писательницы очень часто сталкиваются с подобными вещами – с крайней консервативностью противоположного пола. Ибо, хотя в таких вопросах мужчины благоразумно дают себе широкую свободу, они, по-моему, почти неспособны осознать, что крайне сурово осуждают ту же свободу у женщин, – как осознать, так и удержать в узде свою суровость.

Вот два невыдуманных столкновения из моего личного опыта. Два приключения в профессиональной деятельности. Первую проблему – я говорю об убийстве Ангела-В-Доме – я, по-моему, решила. Ангела больше нет. Но вторую – как мне правдиво рассказать о своем телесном опыте? – я, по-моему, не решила. И сомневаюсь, что это доныне удалось хотя бы одной женщине. На пути женщин всё еще остаются невероятно большие препятствия – но сформулировать, в чем эти препятствия, очень трудно. Поглядеть со стороны – что может быть проще, чем писать книги? Поглядеть со стороны – какие такие препятствия, которых нет у мужчин, есть на пути женщин? Но, полагаю, если взглянуть изнутри, всё предстанет в совсем ином свете: женщине только предстоит взять верх над множеством фантомов, преодолеть множество предрассудков. Собственно, на мой взгляд, еще много воды утечет, прежде чем женщина сможет взяться за работу над книгой, не сталкиваясь с фантомами, которые необходимо уничтожить, или со скалами, о которые ударяешься с налета. А если так обстоит дело в литературе – профессии, где женщины чувствуют себя всего свободнее, каково же им в новых профессиях, в которые вы сейчас приходите впервые?

Все эти вопросы я охотно задала бы вам, будь у меня время. Вообще-то я сосредоточилась на том, с чем сама столкнулась в профессиональной деятельности, только потому, что уверена: вы сталкиваетесь с тем же самым, хоть и в иных формах. Даже когда чисто номинально путь открыт – когда ничто не препятствует женщинам становиться врачами, юристами, госслужащими, на их пути, полагаю, полно фантомов и препятствий. Обсуждать и выявлять эти препятствия я считаю очень ценным и важным: только таким образом нам удастся объединить усилия, найти решение. Но в то же время необходимо обсуждать цели и задачи, ради которых мы ведем борьбу, ради которых мы штурмуем эти грозные препятствия. Эти цели нельзя бездумно принимать как данность: нужно постоянно анализировать их, ставить под сомнение. Позиция в целом, как вижу ее я: вижу здесь, в этом зале, в кругу женщин, которые впервые в истории пришли в множество – даже не могу счесть сколько – разных профессий, – необычайно интересна и важна. Вы отвоевали себе свои комнаты в доме, который до недавних пор был исключительной собственностью мужчин. Вы в силах – правда, ценой тяжелого труда и гигантских усилий – оплачивать аренду этих комнат. Вы зарабатываете пятьсот фунтов в год. Но эта свобода – только начало: комната ваша, но в ней пока голо. Ее необходимо обставить, ее необходимо украсить, ее необходимо с кем-то разделить. Как вы ее обставите, чем вы ее украсите? С кем и на каких условиях вы ее разделите? Вот, по-моему, самые важные и интересные вопросы. У вас впервые в истории есть возможность их задать, у вас впервые в истории есть возможность самим выбрать ответ. Я охотно задержалась бы поговорить об этих вопросах и ответах – но не сегодня. Мое время истекло; я должна умолкнуть.

Блуждая по улицам: лондонское приключение[23]

Простой грифельный карандаш вряд ли может возбуждать страстные чувства в ком бы то ни было. Но есть обстоятельства, когда обладание карандашом кажется верхом желаний, – когда мы твердо решаем кое-что купить, а заодно, под этим предлогом, между ланчем и ужином обойти пешком пол-Лондона. Как охотник охотится, чтобы сохранить поголовье лис, а гольфист играет в гольф, чтобы уберечь от застройки открытое поле, так и мы: когда нас посещает желание побродить по городу, карандаш – вполне достаточный предлог, и, поднявшись, мы говорим: «Я непременно должна купить карандаш» – таким тоном, словно под этим прикрытием