Заметки конструктора - Владимир Александрович Быков
Какое мне дело до писклявого крика нашего бывшего главного инженера С.И. Самойлова по поводу небрежно повешенного на стене чертежа при рассмотрении проекта у него на техсовете? Если затем, выслушав доклад авторов и выступления остальных членов совета, он поднимался и в заключительном слове давал такое обобщение представленному и так четко ставил задачи, как этого не мог сделать никто ни до, ни после, если вообще любое его выступление было образцом глубочайшего понимания проблемы, чего бы она не касалась, и если, наконец, он к тому же был превосходнейшим организатором производства.
Как можно было относиться также к бывшему главному конструктору Б. Павлову, который, может, был не так уж деловит и немножко барин? Но зато – прекрасный оратор, приводил своими выступлениями в восторг слушателей, был незаменим в затрапезных беседах, всегда с иголочки одет, а личный автомобиль ухитрялся вымыть, не оставив на блестящих черных штиблетах ни капли воды.
Разве можно было не простить каких-либо недостатков другому главному конструктору Г. Химичу? Великолепному специалисту и дипломату, способному почти мгновенно дать оценку трем вариантам разработки, принять один из них и при этом никоим образом не обидеть зацикленных на своих идеях авторов остальных. Способному одним своим присутствием и общими разговорами, казалось, об одной погоде разрешить все споры на каком-нибудь остановившемся монтаже?
Можно ли было поднять руку для наказания за выпивки на конструктора Г. Белоглазова разработчика стройзаданий на проектирование фундаментов под прокатные станы? Если он выдавал на гора в два раза больше чертежей, чем любой из самых опытных его коллег.
А как следовало воспринимать главного конструктора машин непрерывного литья, у которого, как и у всех нас, есть им недовольные и, возможно, даже обиженные? Но ведь это он в свое время увлек идеей весь завод, собрал вокруг себя команду единомышленников и в три месяца (вечерами и ночами!) разработал с ними проект первой опытной криволинейной установки непрерывной разливки стали. Затем так же сверхсрочно организовал ее изготовление, пуск и демонстрацию премьеру А. Косыгину. Первым у нас осуществил продажу крупной лицензии в Японию. И он же человек необыкновенной щедрости и удивительных способностей не только в работе, но и в быту. И дом срубить не такой, как у всех, и рыбу поймать там, где у других никак не ловится.
Мой друг Соколовский многим, недостаточно его знавшим, тоже не нравился и, похоже, внешне даже по делу. Но какой был конструктор, какой «свинтопрулист» в работе и в компании! Будучи смертельно больным упросил нас вопреки врачебному запрету принять его на работу с гарантией, что он уйдет сразу же, как только признает свою несостоятельность, и сделал так буквально за месяц до смерти. Что нам сохранить в памяти – его грехи или дела?
А вот, в наше время, молодой талантливый конструктор А. Ласточкин. Один из первых освоил вычислительную технику, первый нарисовал на машине проект стана. И опять – черт возьми! В дни известной антиалкогольной кампании попал в вытрезвитель, как-то был лишен водительских прав не то за выезд без них, не то еще за что-то в этом роде. Но теперь уже общество созрело для того, чтобы с удовольствием копаться в чужом грязном белье. Состоялись, как будто он не был наказан по закону, унизительные разбирательства с обсуждениями и надлежащими выводами. Сейчас Ласточкин пишет своим друзьям из дальнего зарубежья. «Недостойное», с моих возрастных позиций, поведение молодых людей (как «плохих», так и «хороших») – есть прямое следствие казенно-бюрократической системы со всем ее враньем и демагогией, особенно последних лет Советов. И если бы мы в такие же лета очутились в подобной обстановке, то натворили бы, наверное, ничуть не меньше, ибо то, что испытали они, думающие и трезво оценивающие жизнь – трудно представить. Для этого надо быть молодым.
Для меня лично 1977 год – светлый луч, пробившийся сквозь щель приоткрытой двери в конце длинного темного коридора. Прижатая обвальным потоком пустой породы, она была сдвинута под воздействием мощной фигуры Ельцина и других неравнодушных, сохранивших в себе заряд энергии и чисто человеческую страсть.
ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА
Примерно в такой обстановке проектировались и строились нами в те годы установки непрерывной разливки стали и другие объекты.
Работа шла с большим нервным напряжением и главные усилия ее творцов тратились на споры, взаимные обвинения и защиту от них. Царила атмосфера недоверия и неуважительного отношения к главным действующим лицам. Контролер же любого ранга на две головы ниже любого из исполнителей занимал барское положение. Его устраивали в обкомовские и директорские особняки. На встречу он приезжал холеным, свежевыбритым, наодеколоненным и сытым. Иногда, по случаю, мне удавалось попасть в подобные хоромы с обслугой, персональным столом, прочими приятными атрибутами и тогда я понимал, какое они имели значение для собственного самоутверждения. На совещание являлся с гордо поднятой головой, чувствовал себя на равных и обращал в должную веру чиновника много легче и быстрее.
Государственная машина начала ржаветь, скрипеть и ломаться. Пересмотр взглядов на социализм и его главные принципы стал уделом не только бунтарей – одиночек, но и нормальных людей, не разложившихся еще совсем и сохранивших хотя бы в малой доле чувство собственного достоинства и уважения к себе.
Я всегда достаточно лояльно относился к недостаткам и слабостям человека и считал, что нельзя судить предельно однозначно даже предателя, поскольку таковым его сделала природа и предательство его, возможно, не осознанное, а только от страха. Понимал и оправдывал ортодокса Бухарина, вставшего на колени перед Сталиным, холопское поведение героя гражданской войны Блюхера, прочих лиц. Поведение, не вполне соответствующее предшествующей их революционной деятельности, но все же объяснимое выбором между жизнью и смертью.
А как понять и объяснить поступки и действия людей в другой обстановке? Откуда все возрастающая их в то время глупость, лень, потребительство, безразличие, угодничество и одновременно – чванство и грубость? Конечно человек и система взаимосвязаны и определенным образом воздействуют друг на друга. Но, будучи подкрепленной силовой идеологией, система оказалась значительно могущественней человека и буквально вытащила наружу все негативное, что заложила в него природа. В этой полной оторванности от естественных качеств человека и заключается утопичность марксистской философии, рассчитанной на бесчувственный манекен без боли, радости и страха. Именно в силу человеческой слабости и природного эгоизма главные марксистские принципы превратились в то, во что они только и могли превратиться. Общенародная собственность – в ее ничейную, партийно-государственная монополия на идеологию – в превосходнейшую форму единовластия, а централизованное распределение благ – в новый
