Игорь Гергенрёдер - Победаст, он же Смердячок
«— Чухна рыжая, — сосредоточенно выругался он».
Перед ним был забор, в который с другой стороны били солнечные лучи — щели пылали, словно там, в оберегаемом небольшом пространстве, светилось своё, маленькое домашнее солнце (великолепная деталь Грина. — И.Г.) «Угрюмое любопытство бездельника» — штрих! — подтолкнуло Геннадия, не без труда ему удалось заглянуть за высокий забор. Он увидел принадлежащий эстонцу, который дал ему хлеб, крошечный взлелеянный малинник. Человека взволновало. «Древний огонь земли вспыхнул в нем, переходя в глухой зуд мучительной зависти. Бесконечные… поля, тощие и бессильные, как лошади голодной деревни, — выступили перед ним… Соломенные скелеты крыш, чахлые огороды, злобная печаль праздников…» Он кинулся в сладострастном исступлении уничтожать малинник. Убежать не успел. Хозяин поймал Геннадия, и тот в первую секунду ужаснулся, что его сейчас убьют. Эстонец, видя гибель десятилетних трудов, потерянно спрашивал: зачем он «ломал»?
Пришельца вышвырнули в переулок. Чувства, пережитые героем в продолжение рассказа, помогают представить настроение, в каком прибыли в Таллинн люди реальные. Они приехали в роли посланцев всё ещё немалой империи, которая искони, в миновавшую эпоху, расширялась, нигде не созидая долговечных домашних солнц. Истощалась превосходная почва, глубокие прозрачные озёра становились грязными вонючими лужами, и народ переселялся в новые присоединённые края, где «обильною жатвой награждается ленивый и невежественный труд пахаря». Там, где земля оказалась невероятно богатой и, вопреки и революции и коллективизации, сохраняла плодородие, над нею и её жителями, по приказу родной власти, взорвали атомную бомбу.
Похожее — впереди. Нет, на населении не испытают новое оружие, верхушка не выбросит на это деньги. Аварии, теракты, как бы устраиваемые внутренним и внешним врагом, заварушки у границ в ближнем Зарубежье — вот что будет преподноситься, чтобы масса простецов льнула и льнула к власти…
Всегда были люди другой России. Когда-то, в семнадцатом-восемнадцатом годах, они шли воевать за Учредительное собрание, они умирали в попытке дать жизнь началу народовластия. Их именами не назвали улиц. Улицы — для согласных!
Несогласным будет тем труднее в смрадце державности, чем слаще на запах и вкус станет Смердячок. Есть те, кто до сего дня верит и пишет, будто он уйдёт, как обещал столько раз. Можно прочесть: продлить время правления предлагал он не для себя, ведь это нанесло бы непоправимый урон имиджу России и его собственному.
Он напукает на один имидж, да так, что другой станет только славнее: имидж бессрочного Смердячка.
Очерк опубликован в Интернете 14 июня 2007:
http://www.zaprava.ru/hronica/Smerdjachok3.pdf www.chechenpress.info/events/2007/06/14/01.shtml
Напечатан в журнале «Литературный европеец», N116/ 2007,Frankfurt/Main,ISSN 1437-045-X.
…И немножко Бертольда Брехта
Мне написали, и я привожу написанное, опустив имя, которое автор письма упоминает. Всё остальное — без изменений.
«Добрый день, Игорь! Последняя Ваша публикация в „Литературном европейце“ за 112, вызывает мягко говоря недоумение. Скажите Игорь, это действительно Ваше убеждение, или это желание поддержать общее направление журнала? Понимаю …: пишет он и учит всех не от большого ума, но Вам то это зачем? Вы известный писатель и не лучше ли заниматься своим ремеслом, тем более что у Вас это так хорошо получается. Пока читал Вашего „Смердякова“ хотелось задать Вам десятка два вопросов, но так как убежден: в спорах не рождается истина, передумал. И задам, если позволите, один: скажите Игорь я никак не могу понять, какое всем дело до того, что происходит в России? И почему все так обслюнявились любовью к „фатерланду“? Или Вы считаете, что здесь все замечательно? Не думаю, что Вы так слепы и не видаете, не ощущаете на себе и своих близких политических процессов, особенно связанных с переселенцами. Любить, как равно и ненавидеть Россию, легче издалека, только ей наша с Вами любовь и ненависть — до фонаря, до лампочки. А вот то, что происходит здесь с теми, на кого и рассчитана русскоязычная пресса, так до сегодняшнего дня и не отражена в литературе своей действительности. Это ли не тема для Вашего таланта? Извините, что напоминаю Вам банальности, но задача писателя: описывать жизнь, а не пытаться влиять на нее посредством печатных политических самоанализов и прогнозов. Успехов Вам творческих и всех благ земных! С Уважением, С. Миллер»
Читаешь это письмо, думая: в который раз снова о том же? Правда, по большей части, вопросы мне задавали не письменно, а устно (причём, главным образом, по телефону анонимно), и не говорили: «какое всем дело…» Обращались чуть иначе: «Какое вам дело до того, что происходит в России?» Я отдаю должное любезности автора письма и перехожу на обращение к нему (к Вам) лично, отвечая и всем тем, у кого имеется ко мне названный вопрос.
Извините за напоминание о банальности: мы живём в эпоху Интернета. Я сотрудничаю с международными организациями, которые выступают в защиту страдающих от власти, где бы власть ни творила преступления. Под документами, её обличающими, стоит и моя подпись. Таким образом, мне есть дело и до того, что происходит в Венесуэле при Уго Чавесе. Тут место для дискуссии о чувстве солидарности, о том, как и почему оно побуждает объединяться людей разных национальностей и цвета кожи… Заключим это в скобки и продолжим о России, к которой у меня особенное внимание. По каким причинам?
Так вышло, что я родился российским немцем в Оренбургской области РСФСР. Родители, воспитывая меня, считали первостепенно важным вопрос о смысле жизни. Меня учили задумываться: зачем мне дана жизнь? Узнавая, от кого я веду род, в какой среде, в каком государстве жили мои предки, я думал об окружавшем меня и о фразе «нас выселили…» То, как понимали окружающее родители, не совпадало с тем, что я слышал в школе и по радио, видел в кино. Надо было уметь держать язык за зубами. Между тем требовали раздумий новые и новые вопросы. К примеру, почему на моей «малой родине», в густонаселённой Оренбургской области, взорвали атомную бомбу (14 сентября 1954), испытав её на животных, солдатах и местных жителях, включая детей?..
Откуда пошёл счёт преступлениям государства, в котором я жил? В семнадцатом году на выборах в Учредительное собрание большевики набрали только 24 процента голосов, то есть Россия не захотела отдать власть коммунистам. Если бы не Октябрьское преступление (переворот), Учредительное собрание дало бы жизнь Демократической России. Мой отец пятнадцатилетним гимназистом, вслед за старшими братьями, вступил в Народную Армию КомУча и был дважды ранен, воюя за Учредительное собрание. Мой дядя Павел погиб на той войне. И я помню о нём, когда пишу о преступлениях сегодняшней российской власти. Выражаясь банально, чту семейную традицию.
Мой дед Филипп Андреевич Гергенредер за службу в земстве был 25 мая 1913 года награждён именной медалью, увенчанной Российской короной. На медали выгравировано: «Ф.А.Гергенредеръ». У меня не получается глядеть на медаль без мысли о том, что делается в России.
Дед мой по линии матери Яков Лукианович Вебер, вступивший в Донское войско, которое воевало против красных, тоже был не последним среди подданных Российской короны. Его отец Лукиан Иванович Вебер основал хлеботорговую компанию «Вебер и сыновья», которой недалеко от станицы Усть-Медведицкой (ныне город Серафимович) принадлежали пять тысяч десятин земли, паровые мельницы, конный завод, имелась собственность и в других местах. Моего прадеда красные расстреляли. Моей бабушке Амалии Андреевне Вебер оставили одну комнату в её двухэтажном доме, который, возможно, и сегодня стоит в центре Камышина над Волгой (в 70-е годы дом был цел, часть его занимала почта).
Моей матери из-за её социального происхождения не дали права на высшее образование, и ей пришлось окончить только школу второй ступени и бухгалтерские курсы. Ограбленная коммунистами, она, однако, говорила: у них есть оправдание, от которого нельзя отмахнуться, — идея социальной справедливости. Почему одни обладали богатством и могли роскошествовать, когда множество других прозябало в нищете?
При коммунистах обречёнными на бедность, если не на голодную смерть, оказалось гораздо больше людей. Касалось это, понятно, не всех, но бахвалиться богатством не мог никто.
Если говорить о национальной политике коммунистов, то их властью была образована Автономная республика Немцев Поволжья. Как известно, её ликвидировали Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья». В указе было сказано, будто поволжские немцы укрывают «тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы…» (вон ещё когда взрывы были слабостью компетентных органов). Осенью сорок первого Государственный Комитет Обороны издал несколько постановлений о депортации немцев и из других регионов. Имущество выселяемых, а многие имели свои дома, скот, конфисковывалось; взять с собой разрешалось лишь то, что унесёшь в руках. Как и остальные немцы, лишились нажитого и мои родители. Они оказались в трудармейском лагере.
