Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6392 ( № 45 2012)

СИНИЙ ПЛАТОЧЕК

Я в пять лет понимал, что мужчине

бояться нельзя, некрасиво,

а как крикнут: "Немец идёт!" -

кидался в лопухи, а то и в крапиву,

после, услышав товарищей смех, -

резкий, злой и недетский, -

цыпки чесал, глаза отводил, объяснял:

"Я партижан. Шоветский[?]"

Все мои кореша-отчаюги

матерились и даже курили,

все рахитики: ноги - бублик,

лопатки - цыплячьи крылья,

все без кальция, без витаминов -

печи дома пообколупали и глину поели,

но с избытком в крови того,

как их фрицем пугали ещё в колыбели.

Возвращаюсь - а к маме моей

собрались на посиделки

молодые вдовицы и перестарые девки

и орут, кто с надрывом,

а кто дурачась,

песню, которую я как услышу,

так к тётке на печку прячусь:

"Синий сопливый платочек

Ганс мне принёс постирать,

а за работу -

кусочек броту

и котелок полизать[?]"

Всё казалось, что вот войдёт:

рукастый, в сизой щетине,

сапожищами громыхая, -

за платочком своим, за синим[?]

* * *

И в дверь мою стучат с рассвета,

и в окна дождь стучит-сечёт[?]

К чему стучать? Душа поэта

закрыта на переучёт.

Перебирая виновато

на счётах лет костяшки дней,

она ведёт подсчёт растраты,

невольно совершённой в ней.

Ей у разбитого корыта

опять, опять всю ночь

                считать,

всплакнуть, потом чуть-чуть

поспать,

вздохнуть и выставить опять

табличку с надписью "Открыто"

и с просьбой ноги вытирать.

СЛОВАРЬ ДАЛЕЙ

Трогай!

Зима, Перевоз, Кимильтей,

Харик, Тулун, Кундулун и Азей,

Тулюшка, Шуба, Курят, Мингатуй,

Нюра, Тайшет, Камышет и Хингуй,

Худоеланская, Котик, Уда,

Ук, Нижнеудинск, Утай,

Шеберта[?]

Я не доеду к тебе никогда!

Станции стали, коптя и трубя.

Это - на первых трёхстах

километрах

От погребения в рудах и недрах

Четверо суток ещё до тебя.

Ты, разбираясь с последним

письмом,

Далей словарь почитай

               перед сном.

Может, поймешь[?]

Непонятно? Беда ли[?]

Тьма и метель.

И словарь моих далей

жестью названий гремит за окном.

* * *

Слышишь, не забывай меня,

счастье неназываемое,

рыжая полонянка

рощиц яснополянских!

Крикни мне из столиц твоих:

помнится ли и длится ль

нежность ослепших листьев,

трогавших наши лица?

Перешепчи по почте

почерком удивлённым:

что тебе этой ночью

шепчет звезда над клёном?

Снова я с этим, с этим,

с этим, что отболело,

точно полоска под сердцем,

мертвенно побелело.

Светом былых галактик

светит былое чудо[?]

Запахивая халатик,

резко звякнув посудой,

ты обернись - не зовут ли? -

к окнам своим замёрзшим,

словно от боли смутной

ясный свой лоб наморщив.

Где-то в большой державе,

нас разделившей стольким,

звёзды мой лоб прижали

к чёрным морозным стёклам.

Чтоб и теперь делиться

радостью и бедою

белых незрячих листьев,

тающих под ладонью[?]

Тише, милая, тише:

туфельки спят в прихожей,

спит за стеной сынишка,

не на меня похожий.

Спит и твой муж, уставши,

ты же его разбудишь[?]

Не забывай меня, даже

если меня забудешь.

Душой повелевает ад

Душой повелевает ад

ВПЕРВЫЕ В "ЛГ"

Ия СОТНИКОВА

Выпускница Литературного института, автор четырёх поэтических сборников. Первой книжке - "Кержацкая лодка", выпущенной в 19 лет, предпослано напутственное слово Сергея Наровчатова. Живёт в Невьянске Свердловской области, последние 25 лет работает библиотекарем в школе.

* * *

Среди ветвей запел отшельник

полунощный,

Ему возврата нет - поёт

до забытья.

Хлад тонкий подступил? Иль ужас

позвоночный:

Иного зрелища, иного бытия.

Что сладкопевцу жизнь! Весь мир

во мраке тонет[?]

И, время путая, и рифмы, и слова,

Влюблённая душа гремит, звенит

и стонет

И медлит в предвкушеньи

торжества.

Ей слёзы - дивный хлеб,

ей камень в изголовье -

Нежнее, чем плеча родного плоть.

Безумствует Давид,

охваченный любовью:

"Что мне Твой ад и рай?

Ты весь во мне, Господь!"

МАМЕ

Матушка-почва, сырая земля,

Нету страшнее и проще[?]

Ты упокоилась, мама моя,

В этой берёзовой роще -

Между крестов, обелисков и трав,

Ревностным, любящим сердцем,

Без притязаний на ласковый нрав

Благостных единоверцев.

Я не предвижу среди тишины,

Лёгкого веянья мая,

Для непомерной твоей глубины

Новой тревоги, родная[?]

Первые, чистые сны бытия

В мире ином - нерушимы.

Ты исповедала, мама моя,

Этот завет негрешимо.

Милая! Столько народу вокруг,

Родственник в ряд упокоен,

Внука твоёго несчастливый друг,

Рядом - оратай и воин.

Но простираюсь в дочерней борьбе

Сквозь накатившие слёзы,

Думая, что я молюсь о тебе[?]

И отвечают - берёзы,

Что над кладбищем шумят

и шумят

Нежно, свободно, упрямо

Средь превышающих силы утрат,

Милая, добрая мама[?]

МИЛОМУ ДОМУ

Друже, прости, -

ничего не попишешь, -

Кланяюсь отчей земле,

Ныне прощаюсь

с родимою крышей,

Где мои годы прошли.

Тёплые стены, надёжная кровля,

Первый смиренный этаж[?]

Чем я воздам? - лишь тоской

и любовью,

Друже преискренний наш!

В веке промозглом сырая

квартирка -

Чем не уютнейший рай?!

Дом обжитой, дорогая бутырка,

Друже бесценный, прощай.

Всем твоим тополям

в серых шинелях

Жухнущих в  августе крон,

Сору двора и детсадовским елям

Честный отвешу поклон.

Сын здесь родился и внук, и отсюда

Вынесли мать и отца[?]

Вещи и мебель, и даже посуду

Помнить хочу до конца.

Помнить часы тишины и неволи

И вдохновенную песнь

Неизречённых моих богомолий

Иль обречённых - Бог весть[?]

Весь ты из вздоха и весь ты -

из пуха

Не усыпляемых вежд.

Весь ты - из дивного  нежного духа